По этажам общежития ходит мороженщица, кричит гнусаво: «Марооже-нае! Ка-му марооженае…» (Лениво толкает впереди себя тачку.) Как хочется заболеть. Военное дело – предмет, который вводят на третьем курсе и который нужно сдать на тройку: четвёрка и выше – распределят в почтовый ящик (первая, вторая и т.д. группа секретности). Уедет, скоро уедет в Болгарию Стойчо, и что ж, будет нельзя его навестить? О нет! «У меня боли в желудке.» – Стриптиз. Обалдевшие глаза факультетского врача – освобождение на весь семестр.
–Ма-рооженае! А вот, кому ма-ро…
Эта мороженщица, то есть её зов, её гнусавость, наверное, войдёт в историю… Хочется заболеть, по-настоящему, серьёзно. Изабелле – тоже. Дело в том, что Петер Гессе, умница, умнейший, единственно умный юноша по дороге из ВУЗа предложил ей зайти к нему: у него дома альбом с рисунками Альбрехта Дюрера. И надо же случиться, чтобы именно в этот момент (одиннадцатое октября, четырнадцать, т.е. два часа пополудни тридцать три минуты) Изабелле невыносимо хотелось «пи-пи»; она только буркнула: «Как-нибудь в другой р…» Он ничего не понял, а понял по-своему, резко повернулся, ушёл в дверь подъезда и больше с ней не здоровается, вообще не замечает… Уже двадцать седьмое ноября. За окном – пасмурно. И холодрыга. Пo этажу прошла наша историческая мороженщица с её неповторимо гнусавым голосом:
– Ма-рооженае! Каму марооженае!
Съедено по лошадиной дозе мороженого. Хоть бы что.Tемпература нормальная, тридцать семь.
А можно ещё искупаться в реке полузамёрзшей. Рискованно, конечно: между бронхитом и чахоткой граница, так сказать, открыта. …Когда выходили из подъезда, мимо прошёл Петер Гессе, не поздоровался. Прошёл мимо также староста группы, язвительный коротышка Олег Жемчугов. Знаем: он отмечает все наши пропуски, докладывает. Стукач. Увидев нас, улыбнулся, сострил ( как ему кажется): « Купаться, девочки?» «Нет, только позагораем.» (По дороге купим вино и конфеты.) В ледяной воде – по пояс. Сводит ноги. Белла плещет горстями ледяную воду себе в лифчик, приговаривая: «М-можно ведь и т-так простыть?..» Я иду дальше, по плечи. Свело руки-ноги, перехватило дыхание. Зуб-на-зуб не попадает. На берегу… Tрясущимися, а вернее, конвульсивно дёргающимися руками подносим ко рту бутылку, отхлёбываем по очереди из горлышка портвейн. Вино чуть согреет изнутри (конфеты «Белочка» – вкусные) и, должно быть, удержит у этой самой, открытой границы, когда заболевают, но ещё не умирают. …Всю ночь градусник гуляет от койки к койке, измеряет наши температуры: тридцать семь… тридцать семь… тридцать семь…
***
Изабеллу вызвали в иностранный деканат: кто-то из “студентов» сообщил им («…Анонимное… Обидное…») о её, беллиной… беременности от… болгарина с ЭВТФ. Все-то перепутали эти «студенты»: от болгарина с ЭВТФ должна бы забеременеть я, она же, Изабелла, беременна немцем, Альбрехтом Дюрером.
Сон – письмо из деревни: люди тяжёлого физического труда умирают мгновенно… Парочка Миша-Маша разлучена: Миша – болгарин, ему нельзя жениться на Маше-украинке, т.к. Маша – украинка, и распределена в киевский почтовый ящик… Изабелла хочет податься в кино. Что ж, она такая красивая… Письмо из деревни. Целые деревни затоплены. Достраиваются гидроэлектростанции. Наша река потеряет свое лицо: когда-то прозрачная и чистая, с камешками и ракушками на дне брода; чернозелёная у крутого обрыва; поросшая кувшинками за кузницей; просто питьевая у мостков – отныне здесь будет кишкообразный омут. Число утопленников растёт. (Геометрическая прогрессия.) Строят новые кладбища, новые станции. (Цепная реакция.)
Зверь-комендант гонит из общежития нас, прогульщиц. И мы с Изабеллой идём «на посошок», на случай возможного изгнанияпрощания, послушать музыку «Барокко». Я просто потеряла дар речи (правда, не помню, чтоб я его имела и прежде, но так говорят), услышав одну вещь, «Сарабанду» Генделя… Возвращались в негостеприимное общежитие по ночной Москве, по Лефортовскому валу. Пришли, заварили жиденький чай, разлили по стаканам. Изабелла думает вслух о кинокарьере. Я – бездумнo, бесцельно рисую цветочки. Оказывается (выяснили в разговоре), мы обе поступали в технический ВУЗ следуя моде. Во время лабораторных занятий по физике, например, я лишь вела чистенький, аккуратненький конспект-журнал, а к приборам же, и особенно к электророзетке, не прикасалась: боялась, дёрнет. (Ведь я воспитана на свечах, да на керосиновых лампах…)
Я – человек в радиофизике случайный. На улицах, на переходах останавливают постовые миллиционеры: зачем, спрашивают, переходите на красный свет, Вы что, светофора не видите? Отвечаю искренне: «Какого Светофорова?» Они: «? Идите…»
Я – человек в этом мире случайный .
Я –выкидыш Земли .
Cпортивные студенты. Зимний вечер. Где-то Изабелла, жду её возвращения. Bызывает вниз вахтёр: там воронежец, студент спортивного факультета. Глаза жалкие, умоляющие: «Мне нужна твоя помощь. Говорят, ты здорово по математике секёшь… сечёшь… Tут близко…» Вздохнув, отправляюсь с ним. Снежок – прикрываю голову руками. Зря не накинула платка-пальто… Третий этаж. Хорошо живут эти спортивные студенты: комната на двоих, как и наша с Беллой, но больше, просторней, и с ковром; на окне – открытом для свежего воздуха – тюлевые занавески; есть холодильник; этажерки со всякими сувенирами и призами, а за столом, уставленным закусками, сладостями, вином ( уже разлитым по трём фужерам, и ещё есть, в бутылке на донышке), сидит, как видно, сосед воронежца, тоже здоровенный детина, но старше, много старше, и весь какой-то сероседой. Воронежец так и обратился к нему, «Серый»: «Серый, мы пришли.» Серый – мне: «Присаживайся. Выпей с нами.» ( А где же книги? «Математика»…) Пригубила их вино, развернула конфетку. Дальше, чувствую, находиться в их компании неловко. Наверное, лучше откланяться. «А сейчас, – вдруг говорит Серый, – ты разденешься и ляжешь.» Кивок головой в сторону его кровати. Вскочила – получила удар по лицу, по скуле. Oстрая боль, и… Следующий – по затылку, ибо рывок мой – не к двери как ими ожидалось, а к окну. Вслед: «С-сука…» Полёт-освобождение в деревню, в родные места, скорей, скорей…
Падение-ускорение скорости движения под действием силы земного притяжения…
По бескрайней, ярко освещённой солнцем равнине, уходит, уходит мама, она закутана в какое-то покрывало, я к ней, за ней. Она идёт, а я лечу, и всё же не поспеваю… Устали, болят крыльяруки, и ноги-ласты, сейчас она скроется из вида, кричу ей вслед, хриплю устало: «Ма-а-ма…» Открываю глаза: сидит у постели, у больничной койки… Олег Жемчугов, староста группы, да к тому же он, я вспомнила, партийная «шишка» в деканате. Не сводя с меня змеиных глаз, шипит: «Не вз-здумай ж-жаловаться в с-суд… С-спортсмены нам нуж-жны.. З-запомни… Ес-сли с-спрос-сят сскаж-жи …ударилась о тумбоч-чку, и…» Закрыла глаза, чтоб его не видеть. Какое сейчас число? Где, что с Беллой? Зачёты… Поздно… Я опоздала, я пропустила зачётную сессию, потому что ударилась головой о тумбочку, …выпала с третьего курса, то есть этажа.. ха, отбила почки, переломала руки-ноги, и вот…
ГЛАВА II. «Я УВИДЕЛА САД, ЗАНЕСЁННЫЙ СНЕГОМ…»
И вот я рабочая по расчистке от снега железнодорожных путей на станции Лопастня. Это очень, очень тяжёлая работа ( даже хочется забыть – такая тяжёлая… Не удаётся…) В короткий перерыв набиваемся в будку (а тут ещё холодней чем на улице), жуём чтото полузамёрзшее. Варежек не снимаем… Приютившие меня Толя-бригадир и жена его Оля, услышав что моё давнее заветное желание – увидеть, и потом сорвать с ветки настоящее живое яблоко (я ведь из Сибири), обещают: сбыться моей мечте! У них есть садик, только сейчас он, разумеется, в снегу. Весной – разнорабочая в токарном цеху, убираю металлическую стружку, колючую, кусачую, тяжёлую… Потом – уборщица в ресторане «Будапешт». Снимаю угол у Вари, ревнующей меня к своему любовнику Мише. Прибегает домой, проверяет все углы: не спрятан ли где мною её Миша?… В одно прекрасное воскресное утро нервы ревнивицы Вари не выдерживают, и она выгоняет меня на улицу. Oставляю ей все свои вещи: пусть носит – если налезут, конечно. Временно ночую под забором речного пляжа… Ночую (а вернее, днюю, ибо по ночам работаю мойщицей посуды) у двух девушек-сестёp Жени и Риты в их домике, вот-вот идущем на снос, в Измайлово. Когда собираемся на чай за столом все вместе, рассказываем друг другу о себе разные истории. Вот, к примеру, помнится случай из жизни их покойной матери, которая преподавала в техникуме, читала там лекции. Жилось ей, матери-одиночке, нелегко. Ходила она дома в халатике, а на работу одевала один и тот же темно-синий костюм, состоящий из юбки и жакета. Зато часто меняла, как казалось, блузки: из-под жакета выглядывали воротнички, разные: сегодня белый, завтра голубой, розовый, и т.д. На самом деле это были все фикции, то есть манишки, где-то приобретённые оптом за гроши. Читает однажды мама лекцию, говорит некие – прописные или непрописные – истины, но один упрямый студент с ней не соглашается. Увлечённая дискуссией, схватила она мелок, сбросила жакетик на спинку стула и – к доске. За спиной – взрыв смеха: ну и вид! (Ведь и белья не на что было купить.)
