Здесь теплятся свечи. Вдовица, вся в черном, эффектно восседает на небольшом канапе. Ласково кивает мне, одновременно непринужденным жестом отпуская девчонку, и та испаряется, будто и не было.

Собираюсь расположиться на ближайшем сиденье, но она указывает на местечко рядом с собой. Пристраиваюсь. В канделябре крошечными копьями подрагивают язычки пламени. Серебряный кудрявый голыш, известный под кликухами Амур, Эрот и Купидон, хоть сейчас (если судить по хитрой проказливой рожице) готов влепить в меня одну из своих стрелочек.

Воркуем, несем фантастический вздор, смеемся, и мне даже кажется, что я немножко влюблен, или это вино так кружит голову? При свечах личико вдовы женственно и романтично. Она собственноручно кормит меня засахаренными фруктами, держа их в тонких пальчиках и отставив мизинчик.

– Ты мне сразу жутко понравился. – Она приподнимает бровки, словно сама себе удивляясь. – В тебе есть что-то такое… рыцарское, – подбирает она, наконец, слово, соответствующее обстановке. – По-моему, ни одна женщина просто не сможет устоять… И я…

Ощущая себя благородным Ланселотом или самим Тристаном, которого искушает прекрасная дева, впиваюсь в ее рот, не встречаю сопротивления, и мы, ласкаясь, опускаемся на шкуру белого медведя, чьи стеклянные буркалы глядят вдаль с философским спокойствием…

Потом перемещаемся в умопомрачительную бело-золотистую спальню, такую я где-то уже видал – кажется, в старом американском фильме про бедную девушку, охмурившую богача-аристократа. По дороге делаю остановку в туалете, откуда по мобильнику сообщаю Гаврошу, что переночую у приятеля. Напоследок говорю вполне искренно: «Я люблю тебя, малыш». – «И я тебя», – откликается она.

Бедная моя, представляю, как заныло твое сердечко, но ты не позволила себе ни одного вопроса. Ты долго будешь пытаться уснуть, гоня тягостные мысли о том, где я и с кем. Но, если по совести, я действительно не изменяю тебе. Работа такая. Прости меня, малыш.

* * *

Утро встречаю в пышной кровати Царя, смастаченной под старину, а-ля Людовик какой-то. Инночка блаженно дрыхнет, вытянув долговязое тело. Волосы спутаны. Выбравшись из-под одеяла, отправляюсь в снежно-белую ванную. Из овального зеркала в тяжелой резной раме – уж не венецианского ли? – невесело скосоротившись, таращится небритый Королек. Показываю ему язык, он отвечает тем же. Споласкиваюсь и возвращаюсь в спальню, где натыкаюсь на холодный взгляд проснувшейся вдовы. Она призывно протягивает худую руку.

Присаживаюсь на кровать.

– А ты замечательный любовник, – томно произносит Инночка. Без косметики она выглядит более чем заурядно, рядовая девчонка, каких множество.

Целую ее в губы. Какой бы она ни была, я благодарен ей за прошедшую ночь.

– Забыла спросить. Ты женат? – Она внезапно хохочет, всплескивает ладошками. – Ну и потеха! Мне в голову не вступило, что у тебя может быть жена. Наверное, и детишки имеются. Признавайся, что ты ей наплел, а? Что у тебя срочная ночная работа?

– Живу я, солнышко, в гражданском браке, детей нет.

– Ну, гражданская жена – другое название любовницы, изменять ей не зазорно. А вот семья – это святое, этого не трожь. Мой тоже поначалу клинья подбивал: дескать, давай попробуем гражданским браком. Я сразу отрезала: или фата и марш Мендельсона, или катись, милый, куда подальше.

– Ты любила его?

– Смеешься? За что любить-то, подумай хорошенько. За кучу баксов? Старый козел только и умел, что делать бабки да убивать… – Она закусывает губку, потом неестественно смеется. – Надеюсь, об этом ты не напишешь?

– За кого ты меня принимаешь? После того, что между нами было…

– Ну это сегодня ничего не значит.

– Для меня – значит.

В моем взгляде и голосе суровая, почти торжественная нежность. Вдова, приподняв выщипанные бровки, смотрит на меня серьезно и задумчиво. Я ее озадачил. Она-то считала меня циником, пройдохой, а я вот какой – наивный и даже глупый. В ее хитреньких мозгах происходит процесс переоценки. Я не мешаю, пускай. Быть в Инночкиных глазах лохом – это мне на руку. Но вряд ли она сразу поверила в то, что я идиот, нужно еще доказывать.

– Только честно, ты своему не изменяла?

– Да ты что! Я еще не спятила. Радости на копейку, а проблем – ого! На миллион! Да если б он даже не разнюхал, а только подумал, что я ему рожки наставляю, в асфальт бы закатал.

– Такой ревнивый?

– Ужас. Грубый, неотесанный хам. Мурло.

– А сам, небось, девчонок-то пощипывал?

– И еще как! Его, старого кобеля, на свежатинку так и тянуло.

– Представляю, как ты с ним натерпелась.

– Ничего не дается просто так, – выдает она сентенцию. – Чем-то нужно поступаться.

После чего манит меня пальчиком под одеяло…

Растрепанная головенка Инночки, в которой крутятся вполне рациональные мыслишки, доверчиво лежит на моем плече, как до нее голова Анны и других женщин. Всякий раз, ощущая эту милую тяжесть, я счастливо млел. Вот и сейчас хочется жалеть и защищать. Ну не кретин ли я, пацаны?

– А ты не заливаешь, что хранила супругу верность? У тебя под боком растет-мужает пасынок. Студент. Признайся, заглядывается на тебя? В таком возрасте гормоны ох как играют.

– Чего ты несешь? – морщится Инночка. – Илья – он вообще не мужик. Одно слово: математик. Да мы с ним и не видимся почти, как чужие. Мирное сосуществование. И потом – у него подружка имеется.

– Наверное, такая же, с прибабахом?

Инночка поджимает губки, и я понимаю: залез не туда. Ладно, замнем.

– Странно. У Царя – и такой сынок. Он в университет случайно не на автобусе пилит?

– Какой автобус? У него «вольво».

– Наверняка цвета детской неожиданности. Нынешняя молодежь любит шокировать.

– Только не Илья. Выбрал по себе – черный. Красиво, конечно, но мрачно. А ты чего это Илюхой интересуешься? Часом не киллер? Если хочешь его пришить, признавайся, помогу, чем смогу. Кокнешь – мне больше достанется.

Инночка заразительно хохочет.

– Не слишком мы с тобой расшалились? – прерываю ее здоровый смех. – Все-таки прислуга кругом, а у стен тут, небось, уши, как у летучей мыши.

– Плевать! Теперь я здесь хозяйка! Захотела – любовника привела, ни одна тварь пикнуть не посмела. При Царе я прислугу ужас как боялась: наговорят чего, отмывайся потом, доказывай, что не верблюдиха. А теперь они, голубчики, у меня как шелковые. Жаловаться-то некому. Захочу, оргии устраивать буду!

И ведь будет!

Как ни сладко полеживать с обольстительной Инусей, пора возвращаться к суровой действительности. Полакомившись напоследок яствами и поцелуями, шагаю мимо наэлектризованной любопытством и иронией дворни, выпадаю на улицу – и жмурюсь от слепящего солнца. Утро ядреное, свежее, морозное, на мягких искристых сугробах лежат синие тени.

Когда за рулем «копейки» несусь домой, в порожней башке рождается дразнящая мыслишка: а ведь у меня есть неплохой шанс стать законным супругом Инночки, жить в довольстве и нескончаемом кайфе. Само собой, на ее ручку будет достаточно претендентов, понадобится кропотливая подготовительная работа, зато результат!..

Но, очутившись в своей клетушке, напрочь забываю об Инночке и своих брачных планах. В комнатке прибрано, на столе – прислоненная к сахарнице записка: «Королечек, суп в кастрюле в холодильнике, каша под подушкой. Я люблю тебя!» Последняя фраза – как крик отчаяния, и у меня пламенеют уши.

* * *

Автор

В этот день, 9 февраля, Марго возвращается из города в Яблоневое, в коттедж, который любит с такой нежной страстью, какую не испытывала ни к кому и никогда.

Коттеджу она отдает едва ли не все свободное время. Сегодня побывала в четырех городских магазинах, выбирая ткань для портьер. В глазах рябило от цветов и узоров, и все же она нашла то, что считала нужным.