– А младший?

– Студент, – опер машет рукой, задев рукавом стакан и едва его не опрокинув. – О нем и речи нет. Пустое место. Я лично убежден: заказал Царя старший его наследничек, Принц. Этот, говорят, хотел все родительские предприятия заграбастать, а Царь не дал, дескать, молод еще. Зверски они тогда разругались, в пух и прах.

– Если так, осталось только собрать доказательства – и можешь вертеть дырочки на погонах для большой и красивой звезды. Но почему-то думается, что желающих отправить Царя-батюшку «подальше от грешной земли» было предостаточно. И кстати, насколько помнится, главным его конкурентом был небезызвестный Кот, старый душегуб и местный промышленный магнат.

– Вообще-то, да, – неохотно признает «Есенин». – Но учти. Кот – далеко не дурак. Он же наверняка понимал: хлопнут Царя – его заподозрят в первую очередь. Нет, это не Кот. Так говорит мой внутренний голос, а он редко дает маху, проверено.

– Но ведь и о Принце можно сказать то же самое. Он если не первый, так второй подозреваемый.

– Согласен… Черт, вот ведь какая штука-то. Царь был фигурой областного значения. Поэтому, с одной стороны, приказано хоботом землю рыть, а с другой – действовать предельно осмотрительно: того и гляди, заденешь большую шишку, которая тебе столько шишек понавтыкает, успевай только чесаться.

– Но хоть что-то нарыли?

– Пока не густо. Как обычно, когда имеешь дело с заказухой такого уровня. Вот если соседка просит соседа избавить ее от супруга-алкаша, и тот за бутылку мужика грохает, это задачка в одно действие. А тут винтовочка с оптическим прицелом – не сковородкой по балде. Пообщались с родственниками Царя, с некоторыми партнерами. Еще кое с кем. Пока нуль.

– Как будем сотрудничать?

– Считай, что вместе роем тоннель. Мы со своей стороны вгрызаемся, ты – со своей. И делимся информацией. Так и объединим усилия.

Опер дружески пожимает мою руку, улыбается широко, искренно и исчезает. Вижу в окно, как он с непокрытой головой стремительно пересекает улочку, ловко огибая прохожих.

* * *

С утра было сумрачно и уныло, небо и земля – точно две здоровенные мыши: вверху – серая и туманная, внизу – белая и пушистая. Шел снег, такой мелкий, будто его и нет, только чувствуешь, что воздух неспокоен. После пяти мир посинел, и эта синева, затянутая подвижной дымкой снега, стала темнеть незаметно и стремительно.

В половине шестого, предварительно договорившись, отправляюсь в гости к алюминиевому королю. Когда-то, будучи пацанами, мы жили с ним в одном дворе, во что сейчас невозможно поверить.

Секретарша Чукигека – перезрелая медноволосая матрона с медальным профилем и роскошными гитарообразными формами. Чукигек – образцово-показательный семьянин – наверняка с этой лакомой леди не спит. Впрочем, и она ведет себя сурово и неприступно – большой начальник, не иначе.

За шесть лет, промелькнувших после нашей последней встречи, Чукигек совсем отощал. Нос заострился, волосы стали сивыми. Точно присыпанное песком постное лицо выглядит усталым, старообразным – похоже, алюминий высасывает из Чукигека последние силы. Но глаза за стеклами дорогих очков насторожены и зорки.

Добычу алюминия я представляю смутно, завалялась в памяти кое-какая муть из школьной программы, но, напрягая воображение, представляю, как в холод и зной, под снегом и дождем вкалывают здоровущие мужики, вынимая из недр матушки-земли то ли бокситы, то ли силикаты, фиг его знает. Потом другие мужики то ли электролизом, то ли гидролизом выплавляют алюминий. Корячатся, матерятся, покрывают мозолями огрубелые ладони. А в аккуратненьком кабинетике сидит очкастенький сутуленький шпингалет с узким ротиком – типичный бухгалтер – и стрижет купоны.

– Привет, – говорю я. – Просьба у меня к тебе.

Чукигек глядит сквозь меня, не издавая ни звука. Мы кровно повязаны с ним. Это он, мстя за брата, по моей наводке прихлопнул Серого. Но мне и в голову не приходит напомнить ему об этом маленьком эпизодике из нашего общего прошлого. Поиграв желваками, обращаюсь к нему тоном просителя:

– Мне – кровь из носу – нужно найти убийцу Царя.

Поджатые бескровные губки Чукигека словно нехотя раздвигаются:

– И в чем должно заключаться мое содействие?

– Познакомь меня с Принцем.

Чудо! Алюминиевое личико Чукигека кривит вялая усмешка, прорезая глубокие морщины.

– И всего-то? – иронизирует он.

– Это вопрос жизни и смерти. Конечно, в сравнении с твоим почти божественным величием я всего лишь жалкий червячок, на которого хорошо ловить пузатых осетров или сазанов, черт их там разберет, я не рыболов. Но и червячку хочется продлить свое ничтожное существование.

– Я подумаю, – холодно выговаривает Чукигек, недвусмысленно давая понять, что аудиенция завершена, и изрядно надоевший ему Королек может катиться колбаской, что я и делаю.

* * *

Около десяти утра. Переваривая завтрак, кукую возле окна. Из-за противоположной «хрущобы» выглядывает солнце (как на картинке: ослепительный желтый диск в короне лучей). Небесную голубизну пересекает перистый след самолета. Крыши припаркованных во дворе машин увенчаны белыми шапками ночного снега. Чувство такое, что уже день, но еще недоделанный, несостоявшийся. День-подросток.

В моей комнатке, предварительно постучав, рисуется Санек, соседушка-алкаш, с которым мы – я и Гаврош – делим двухкомнатную фатеру. У него опухшая от возлияний морда типичного пропойцы: похоже, этих ребят мастерят по одной колодке. Меня не слишком интересует, где и как он добывает средства на пропивание, но расписание у хлопца явно свободное.

– Здорово живешь, Королек, – обращается он ко мне с отменной вежливостью. После того, как я однажды отполировал его табло, он сильно меня зауважал. – У моей подруги день рождения наметился. Гости придут. Составишь компанию?

Только этого мне недоставало: нажраться с отбросами общества и в обнимку с ними горланить до утра. Не нужно быть гениальным сыщиком, чтобы разгадать незатейливое лукавство дипломатического хода Санька. Если соглашусь и разделю с пьянчугами веселье, никто не будет мешать их оргии.

– Извини, дела у меня, – так же галантно отвечаю я и добавляю твердо: – Так что не слишком шумите, в десять ноль-ноль должно быть тихо.

– Понимаю, – кротко вздохнув, смиряется он со своей участью.

На миг мне становится жаль его. Но вспоминаю, как он с корешами (до моего появления здесь) измывался над Гаврошем, – и сиропное сострадание разом улетучивается, сменившись ненавистью к этим скотам – таким милым лапочкам, когда видят перед собой силу. Может, Христос и таких любил, а я не могу, рвотно…

Однако, господа, пора заняться делом. Порыскав в записной книжечке, нахожу нужный номер, звоню.

– Привет. Не забыл еще Королька?

– Как можно, – отвечает насмешливый голос. – Такая колоритная фигура. Выкладывай пошустрее, чего надо? У меня, как у всякого продажного журналюги, времени в обрез.

– Хочу потрепаться с тобой тет на тет. О Царе.

– Подгребай в редакцию. Обсудим.

Первый этаж этого здания, прочно утвердившегося на главном проспекте, некогда занимал любимый горожанами гастроном («Такой столичный, – гордилась мама, – ничуть не хуже московского»). Теперь на его месте вечно заполненная жующим и треплющимся молодняком кафушка быстрого питания. «Копейка» огибает ее, покачиваясь, вползает под арку и оказывается в забитом иномарками дворе. В противовес образцовому фасаду здесь мрачно и грязно, несмотря на изобилие чистейшего снега.

Захлопнув дверцу «копейки», топаю к неприметному входу, по узенькой лестничке тащусь на шестой этаж, под самую крышу, шагаю вдоль длинного тусклого коридора мимо дверей с табличками. Редакция городской газетенки «Пульс мегаполиса» занимает аж четыре комнаты. Заглядываю в последнюю и вижу Алешу, слившегося в творческом экстазе с монитором и клавиатурой.