Впрочем, припоминаю и другое… Вдоль дороги аккуратными рядами выстроились нарядные люди. Ждут, когда проедет Никита Хрущёв. С утра мы торчим на своем балконе. Вот показался скромный кортеж, медленно проехал по улице, и из одной из черных машин махал лысый человек.
По этой же дороге каждый день проходили грузовики с зарешеченным открытым кузовом,
в котором сидели бритые, одетые в одинаково серую одежду заключенные. И я пыталась разглядеть там дядю Гену. Младший сын нанай попал в тюрьму: вспыльчивость характера, без отцовское детство привели его на кривую дорогу…
В 4 класс я пошла в школу №85. Нанай вынуждена была тащить на себе два дома, и я жила то там, то здесь. В новую школу мне приходилось идти в противоположную сторону чуть больше километра: мимо частных домов, затем парочка двухэтажных желтых домов, потом начинался квартал пятиэтажных серых домов, переход через дорогу, затем дворами выходишь к светло-желтому четырехэтажному зданию школы. Альмира пошла в эту же школу в 1 класс.
А жили мы на два дома потому, что родители опять завербовались, теперь на остров Сахалин. Мама работала в магазине. Он стоял (на фото) весь занесенный снегом, и казалось, вокруг ничего нет, кроме этого деревянного здания и бесконечных снегов.
Нанай еще громче и чаще проклинала все на свете, материлась по-татарски и вопрошала, когда же аллах ее заберет. К счастью, он ее не слышал, потому что бабушка ушла из жизни в 90 лет в 1991 году.
Глава 2. «Шпильнявая какая»…
Ослепительно-хрустящий снег под светом фонарей. Золотые кленовые листья на аллее по улице Кольцевой… Познание мира, людей, себя. Зачем-то судьбе было угодно, чтобы моя школьная жизнь была насыщена бурным эмоциональным опытом любви-нелюбви, непростыми взаимоотношениями со сверстниками, остроэмоциональными – с учителями. Росла душа. Мучительно осознавала свое "я". Это была ничем не сдерживаемая натура, открытая со всех сторон и потому уязвимая.
Мои любимые учителя – все они так или иначе согрели своей добротой мою одинокую озябшую душу. Самые потрясающие минуты счастья я испытывала в 85-ой. Именно здесь на меня ниспадал сияющий поток тепла и даже любви, чувства защищенности, какой-то даже значимости своей в этом таком сложном, пугающем мире, который называется жизнь.
Самая трудная «доля» от общения со мной досталась Ольге Кирилловне Зализняк. В пятом и шестом классе она была для меня единственным светлым лучом и сильной любовью. По форме мое отношение к ней напоминало типичное поведение фанатки с элементами папарацци (правда, такого понятия не было тогда в Союзе). А по сути – это была неодолимая тяга ребенка, лишенного материнской любви, к теплоте и нежности. Я буквально жила тем, что встречала-провожала ее, я не могла обходиться без нее ни минуты. Мир пустел, все теряло смысл, когда ее не было в школе. Эти ощущения были похожи на чувства детдомовского ребенка, который вдруг нашел свою мать, а она не хочет его признавать. Два раза ездила в г. Сумы (Украина), чтобы увидеть места, где она росла. Сейчас, через много-много лет, я осознаю, что меня тянуло к ней. Очарование – да! Добрая материнская забота об учениках – да! Она хорошо одевалась – да! Особенно нравилось видеть ее в белом – белая одежда, белая сумка, темные очки. Все это казалось эталоном красоты. Жизнь этой семьи была совершенно другой, нежели у нас дома. Я с белой завистью отмечала, что, оказывается, соседи по коммуналке могут играть в шахматы, дружелюбно вести хозяйство. Что записываться в кружки девочки идут не одни, а с папой или мамой, что дети бывают на всевозможных мероприятиях – утренники, планетарий, театры, кино, что всей семьей они ходят в парк кататься на лыжах и санках. И на годы запомнилась картина: в освещенном окне Ольга Кирилловна наклоняется к детям, помогая в уроках или детских занятиях. На моих глазах разворачивалась жизнь нормальной семьи, мне же она казалась идеальной. Но главным было другое – она самим фактом своего существования дарила мне свет и невыразимое счастье.
Анна Ивановна Маканина стала вторым ярким теплым лучом в седьмом классе. В ту пору все ее три сына жили в Москве, и она охотно и легко приняла меня за дочку. Она дарила не только материнскую нежность, но и чувство защищенности. Сворачиваясь в ее объятиях, как в кокон, я могла говорить о чем угодно. Моя душа рядом с ней расслаблялась, колючки чертополоха увядали, а вздыбленные эмоции превращались в зеркальную гладь воды. Она никогда не давала повода сомневаться в незыблемости ее любви. Непременно обняв за плечи, с участием спросит, как дела, выслушает, обсудит все вопросы. Наши отношения напоминали дом у реки. Ты живешь рядом с рекой, впитываешь ее врачующую силу, пользуешься ее дарами. Она может разлиться до порога дома, может высохнуть совсем. Но незыблемая уверенность в том, что река обязательно вернется в свои берега, дает силы. Ее временное отсутствие не вызывало в душе того ощущения пустоты, от которого опускаются руки и душа впадает в анабиоз. АИ стала моим добрым и строгим ангелом. Ее резкие, но справедливые слова вынуждали меня заниматься самовоспитанием, самообразованием, ее искренняя доброта и материнская любовь врачевали в трудные минуты, вытаскивали из сложных ситуаций. Сама того не подозревая, она подтолкнула меня к журналистике.
В восьмом классе появились Валентина Андреевна Исаева, Лилия Федоровна Ефимова, Валерий Петрович Тютёв, Владимир Андреевич Трубников. И уже все пространство внутри меня и вокруг наполнилось сияющим светом и теплом. Укреплялась уверенность в себе. Исчезла пугающая пустота и ощущение беззащитности. Жесткий свет звезд сменился мягким подбадривающим миганием. Это были учителя, каждый по-своему повлиявшие на характер, мировоззрение. Валерий Петрович защищал меня на педсоветах. Валентина Андреевна открыла, что не так просты и гладки биографии русских писателей, как пишется в учебниках: были и самоубийства, и неприятие Системы, которая ломала талант, и были имена, которых Система не сломала, но наказала полузабвением. Лилия Федоровна, завуч, справедливая, громогласная, ее уважали ученики и боялись. Благодаря ей, я часто пела на школьных мероприятиях, что меня тоже поддерживало в жизни.
Ощущение потерянности в жизни появлялось от того, что в этот период родители часто уезжали в далекие края. Мама вербовалась в Фергану, на Курильские острова, на Сахалин. Вернувшись домой, она продолжала работать в магазине по две смены. Позже стала ездить на поездах – буфетчицей, затем директором вагона-ресторана. Чтобы заработать максимальную пенсию, поработала кондуктором в автобусах. Нанай пенсию не оформляла, считала, видимо, для себя зазорным. Мама готова была трудиться много ради достижения материального достатка.
Я пошла в 6 класс, когда мама вернулась из последней вербовки. Отчим Самат Авлияров остался на острове Сахалин, там всю жизнь прожил: создал семью, работал в типографии печатником. А моя мама привезла нового мужа и четвертую дочку, которая родилась в поезде. Я дала ей имя Ольга, в честь ОК, правда, в метрике стоит имя Рамиля.
В основном я жила на ул. Суворова. Там тоже было не просторно, но на ул. Невского было тесно и чуждо. Появление в доме отчима создает для 13-летнего подростка большие сложности в выстраивании отношений. Особенно если родители не отличаются чуткостью и не заморачиваются необходимостью хотя бы пытаться что-то объяснить. Там была смежная двухкомнатная квартира, и жили мы – мама, четверо детей и отчим, по сути чужой человек для меня. Две старшие спали на полу, летом – на балконе. А в частном доме теперь темная, но относительно просторная комната была теперь для нас двоих с нанайкой.
Самый сладкий звук на ул. Суворова был звук хлопающей калитки. И сладостно вздрагивала душа, увидев белеющий в прорези почтового ящика конверт или газету. Я активно переписывалась с ровесниками из Индии, Болгарии, разных городов страны. Самые стойкие друзья по переписке были девочки из Сочи, Сум, Подмосковья. Их письма, наполненные запахами моря, украинских полей, подмосковных лесов, повествовали о другой жизни, далекой и такой интересной. Собирала открытки киноактеров – они были молоды и красивы. Из всех видов искусства очень нравился балет. Я вырезала из газет фото с летящими в шпагате на темном фоне балерин в белых пачках. Казалось, красивее ничего не бывает. Из певиц обожала Людмилу Зыкину, Муслима Магомаева, Ольгу Воронец, Галину Ненашеву. И, как большинство советских людей, очень жалела гениального итальянского мальчика Робертино Лоретти, чей голос беспощадно эксплуатировали капиталисты. В то же время я удивлялась тому, как это, бесспорно, замечательную певицу Мирей Матье буржуи допустили на вершину певческого Олимпа. Ведь она всего-навсего дочь рабочего?
