– Зовите меня Витамин, – прошептал он, пародируя «Моби Дика», и зябко передернул плечами. Этой зимой он не мазал грязью ножки своей кровати и вчера за обедом съел несколько ломтей деликатесного ростбифа по-лондонски (ему даже позволили выпить бокал шампанского в полночь!), но все же он снова и совершенно явственно ощутил, что почти способен видеть все западное побережье Америки в какой-то недоступной зрению спектральной частоте (как будто его глаза смотрели и под землю, и в небо) и слышать биение сердец, всхлипы, тайные встречи и предательства через едва уловимую вибрацию пальм, ограничивавших обочины автострад, и горного шалфея, и сорняков с городских пустырей. А в глубине, под сознательным уровнем разума, он будто бы еле-еле, словно из дали, не измеряемой никакой мерой естественного пространства, слышал выкрики, и рыдания, и смех сущностей, не являвшихся частями его собственного существа. Ему уже доводилось испытывать подобное ощущение полного знания, но обычно это случалось в глубоком сне или в зыбком состоянии между бодрствованием и сном, однако сейчас он определенно не спал.

Он поднялся и быстро, но тщательно оделся – кроссовки «Рибок», удобные джинсы, свободная фланелевая рубашка поверх повязки, обхватывающей нижние ребра, – и застегнул ремень лишь после того, как убедился, что перекрутил его лентой Мебиуса.

Моргая спросонок, он позволил взгляду обежать комнату – трехсоткратный телескоп «Таско», стоявший в углу, черно-белый фотопортрет Томаса Эдисона в рамке на стене, папки для коллекции монет, письменный стол, на котором валялась небрежно брошенная одежда и, поверх нее, однополозные роликовые коньки.

Он удивленно дернулся, и в следующий миг где-то за окном, во дворе, женский голос скорбно воскликнул:

– Вот же черт!

– Часики пошли по времени бара, друзья, – будто невольно прошептал Кути и, открыв дверь спальни, вышел в коридор, который вел к кухне и гостиной.

По пути он услышал движение в спальне своих приемных родителей, но решил сначала узнать, что случилось, и лишь потом говорить с ними. Он поспешил ко входной двери, снял цепочку, в звенья которой были продеты перья, и отодвинул засов.

Когда Кути переступил порог и прикрыл за собой дверь, хозяйка дома только-только вышла из-за угла – со двора, где находилась автостоянка для жильцов; по ее смуглому лицу катились слезы.

– О, Кути! – воскликнула она. – Все чудища умерли!

«Они умерли давным-давно», – подумал Кути, но сразу понял, что имела в виду хозяйка. Утренний воздух обжигал холодом его курчавые, влажные от пота волосы, но в ветре все еще ощущался ночной запах жасмина, и подросток чувствовал, что готов разрешить этот кризис.

– Джоанна, покажите мне, что случилось, – мягким тоном сказал он.

– Это там, возле мусорных баков и машины Пита. – Она тяжелым шагом двинулась обратно, туда, откуда пришла; халат развевался на ходу, открывая обтянутые лосинами икры. – Я вечером дала им нового гравия, – говорила она через плечо, – они не могли им отравиться?

Кути вспомнил свой сон о женщине, бегущей через виноградник с окровавленным посохом, обвитым плющом, и, свернув вслед за Джоанной на залитую косыми лучами восходящего солнца автостоянку, сказал ей в спину:

– То, что убило их, никак не связано с тем, что здесь происходит.

По пятам за ней он приплелся на стоянку, похожую на шахматную доску из неровных квадратов асфальта и бетона, и, обойдя сзади накрытый тентом вэн, остановился рядом с домохозяйкой.

Чудища, как она их всегда называла, определенно были мертвы. Три тела распростерлись на мостовой и ледяной травке, далеко высунув узловатые старые руки из грязных манжет рубашек, отороченных засаленной бахромой, раззявив рты, окруженные седыми посмертными бородами и бакенбардами; их глаза тупо пялились в небо сквозь подобранные на помойках очки.

Кути тряхнул головой и неловко разодрал все еще непослушными пальцами курчавые волосы.

– Ужасно, – сказал он. – И что же нам с ними делать?

Джоанна шмыгнула носом.

– Их нужно похоронить, да?

– Джоанна, эти люди умерли давным-давно, – ответил Кути, – и это вовсе не их тела. Это вообще ничьи тела. Да коронер с ума свихнется, если они попадут к нему. Там и внутренних органов, в общем-то, нет, как у морского слизня… И я всегда думал, что скелеты у них устроены очень произвольно – глядя на то, как они ходят. Ходили. Сомневаюсь, что у них есть узоры на пальцах.

Джоанна снова вздохнула:

– Хорошо, что я успела на Рождество угостить их стеклянными конфетами.

– Им понравилось угощение, – рассеянно сказал Кути. Покойный муж Джоанны (пусть они и не состояли в браке официально) имел обыкновение подкармливать этих несуразных существ, и последние годы Джоанна, в память о нем, покупала для них декоративные стеклянные конфетки и тому подобное. Они не были способны потреблять органическую пищу, потому что она попросту гнила бы в их декоративных желудках, но им как будто бы нравилось есть то, что походило на пищу.

– Господи помилуй, – прозвучал мужской голос за спиной Кути, а женский продолжил: – От чего же они могли умереть?

Кути обернулся к своим приемным родителям:

– С добрым утром. Я рассчитывал, что успею прикрыть их брезентом, прежде чем вы встанете, и не портить вам настроение до кофе.

Приемная мать посмотрел ему в лицо и перевела взгляд на его бок.

– Кути, – сказала она, и ее плавное контральто вдруг стало резким от тревоги, – у тебя идет кровь. Я хочу сказать: сильнее, чем обычно.

Кути уже и сам почувствовал, что от нижнего ребра распространяется горячее тепло.

– Да, Анжелика, знаю, – ответил он и перевел взгляд на приемного отца:

– Пит, давай пока что сложим этих повторных мертвецов к тебе в машину. А потом, думаю, лучше будет пойти к Джоанне и все обсудить… Сдается мне, что нам предстоит напряженный день. И тяжелый год.

Обычно – почти всегда – он называл их «мама» и «папа», и то, что он обратился к ним по именам, сразу пресекло дальнейшие разговоры, и взрослые кивнули.

– Сварю кофе, – сказала Анжелика и направилась к дому.

Пит Салливан потер подбородок и сказал:

– Пожалуй, возьмем в машине одеяло и отнесем на нем. Не хочется мне прикасаться к их… шкурам.

До замужества Анжелика (ныне Салливан) носила фамилию Элизелд; у нее было худое вытянутое лицо с высокими скулами, как на картинах Эль Греко, а длинные прямые волосы были так же черны, как непокорная грива Кути. Войдя в кухню Джоанны, она поставила четыре кофейные чашки с водой в микроволновку, насыпала кофе в купленную по случаю ресторанную кофеварку, включила все это, торопливо собрала волосы в хвост и поспешила в кабинет управляющего.

На захламленном столе чуть слышно гудел телевизор, но экран его был темным, и комнату освещало лишь желтое сияние, просачивавшееся сквозь пыльное, загороженное снаружи виноградными листьями окно, которое находилось почти под потолком. У противоположной стены стояла затертая тахта, и Анжелика изящно поднялась на нее и потянулась к висевшим выше книжным полкам.

Выбрав несколько томов, она уронила их на диванные подушки, а заодно сняла и потемневшую от табачного дыма игрушечную свинку, спрыгнула на пол, резко втянула ноздрями воздух и поспешила обратно на кухню – но кофе даже и не собирался закипать.

Тут в дверь резко и сильно постучали, она подскочила от неожиданности и, быстро повернувшись к двери, увидела Кути, глядевшего на нее сквозь затянутое москитной сеткой окошко в двери; подросток открыл дверь и вошел, а за ним Джоанна и Пит.

– Нет, мама, ты живешь не по времени бара, – сказал запыхавшийся Кути. – Ты вздрогнула после того, как я постучал в дверь, и папа подпрыгнул после того, как я плеснул ему за шиворот холодной воды из шланга.

Волосы Пита, в которых уже виднелась проседь, были влажными; он кивнул:

– Ну, не сказать, чтобы сильно после.

Джоанна с явной растерянностью уставилась на Кути, и он пояснил: