Примерно за километр до железнодорожной станции Василий Злоткин приказал легионам выгрузиться и тремя колоннами двинул их вдоль полотна каким-то грунтовым шоссе, мимо квелых лесопосадок. План его заключался в том, чтобы силами левой колонны завязать бой у железнодорожной станции, силами центральной колонны обойти позиции Преображенского полка с фланга и, таким образом, вывести его из игры, а силами правой колонны атаковать Измайловский полк, чтобы он не смог прийти на выручку братьям-преображенцам; далее — что бог даст, а что бог даст наиболее благоприятное расположение фишек — в этом Василий Злоткин не усомнился ни на минуту.

Около часу дня Лжеаркадий взобрался на небольшую горку из шпал, присыпанных снегом и привлекательно пахнувших креозотом, переждал несколько секунд, достал носовой платок и взмахнул им в воздухе, как крылом. Ухнули четыре 72-миллиметровых орудия, и четыре латунные гильзы с шипением и лязгом вывалились на снег. Слева послышалось нестройное, продолжительное «ура» — это генерал Конь повел Русский легион в атаку на преображенцев; немного игрушечно застрекотали автоматы Калашникова, где-то грубо бил крупнокалиберный пулемет, с продолжительными паузами, точно ему требовалось перевести дух; трассирующие пули там и сям ударяли в мерзлую землю и взмывали вверх искрами, словно кто чиркал о землю незажигающимися калужскими спичками, как о спичечный коробок. Генерал Конь уже миновал линию танков Пуговки-Шумского, обезноженных и поэтому не посмевших открыть огонь, когда началась стрельба и на правом фланге, — это Иностранный легион зашел в тыл преображенцам, и добровольцы из псковичей ударили по Измайловскому полку.

И вдруг все смолкло, только слышен был гул и потрескивание пламени в стороне железнодорожного вокзала, где горело багажное отделение, сортир и два деревянных дома.

Когда Василий Злоткин въехал в город на «газике», подаренном ему еще в Порхове, он прежде всего увидел толпу пленных измайловцев и преображенцев, которые беззаботно улыбались и кивали в его сторону, как если бы они встретили хорошего знакомого, прогуливаясь по Тверской; видно было, что солдатики рады-радешеньки сравнительно быстрому, а главное, сравнительно бескровному окончанию дела, что, поскольку впереди никакой резни не предвидится, на душе у них весело и легко. Действительно, убитых было со стороны правительственных войск четыре человека, а со стороны Лжеаркадия только один эстонец. Злоткин пожелал на него посмотреть: мертвец лежал на спине возле покосившегося забора и смотрел в небо стеклянным глазом, другой ему отчинило вместе с некоторой частью головы то ли крупнокалиберной пулей, то ли осколком снаряда, и неполным он выглядел весьма странно.

«Эх ты, чудила! — подумал Василий Злоткин. — Ну ладно мы, русские, всю дорогу грыземся между собой, а ты-то чего полез? Наверное, наскучило тебе твое производство, да теща, да пьянка по выходным, — оно и понятно, куда веселей стрелять…»

Подошел генерал Конь, козырнул с форсом и доложил, что сдался без боя Семеновский полк, засевший в Ипатьевском монастыре, но, поскольку монастырь этот расположен на острове посреди озера, а лед из-за оттепели ненадежен, предаться полку будет, видимо, мудрено.

Полковник Ухов предусмотрительно вытащил из кармана блокнотик, ожидая, не скажет ли чего Государственное Дитя. А Василий Злоткин подумал о том, что он косвенно виновен в смерти эстонца, впрочем, ему легко удалось себя убедить: причиной всему не люди и не оружие, а изломы исторического процесса, который им самим управляет, как кукловод марионеткой, и вообще во всем виновата Мара…

Блондинка из восточноевропейского департамента говорила:

— Я даже думаю, что, если русским предложить на выбор — бесплатное трехразовое питание или чтобы Россия первой высадилась на Марсе, — они будут выбирать, чтобы Россия первой высадилась на Марсе.

— Послушайте, девушка, — сказал Вася, — а не пора ли в аэропорт?

Блондинка сделала свой неожиданный жест рукой, посмотрела на часы, согласилась, что действительно пора ехать, и распрощалась почему-то довольно сухо.

В такси, по дороге в аэропорт «Шифоль», Васе Злоткину припомнилось обещание Хозяина обеспечить ему стабильную политическую карьеру, и воображение живо нарисовало следующую картину: многотысячная аудитория, шум, гам, мелкие молнии фотовспышек, а он сам стоит на трибуне и металлическим голосом говорит… «Хватит заигрывать и юлить, пора высказаться напрямки! Прибалтийские государства?.. — геополитический нонсенс! Украинский язык?.. нету такого, есть базарный диалект русского языка!» Васю распотешила эта картина, но он серьезно подумал о том, что, поскольку мир, конечно, содрогнется от таких политических установок, то прощай, пошлая безвестность, здравствуй, слава на много лет…

Добравшись до аэропорта, он первым делом пообедал в ресторане, съев порцию устриц под «шабли» и венский шницель с маринованной спаржей, потом от нечего делать стал изучать карту вин, ненароком взглянул направо и увидел сомнительного господина с подленькими усиками и в галстуке бабочкой, который мирно дожевывал свой обед. У Васи Злоткина сердце опустилось, и последние сомнения оставили его, — это был точно Асхат Токаев.

Он спешно расплатился, покинул ресторан и принялся зигзагами и кругами обходить помещения аэропорта, пытаясь замести следы: он побывал во всех мужских туалетах и в одном из них переоделся в кожаные штаны, один раз выходил на летное поле и вернулся назад через пожарную лестницу, отсиживался в чулане со швабрами и мусорными контейнерами, с четверть часа таился, высматривая Токаева, в каком-то бутике за партией кашемировых пальто, наконец пристроился в очередь не на свой рейс и только за пару минут до критического срока юркнул в «отстойник» для пассажиров, отправляющихся в Марсель. На борту самолета он Асхата Токаева не нашел, правда, один попутчик что-то сразу засел в туалете, другой спал, закрыв лицо носовым платком, а третий зарылся в газету, и лица его было не увидать. Вася Злоткин вытянулся в своем кресле и подумал, что теперь хорошо было бы заснуть на часок-другой. Он заказал стюардессе двойную водку и прибегнул к испытанному снотворному…    

«Милый Вася!

Я еще жива, слава Богу, и даже бывает, что несколько дней подряд у меня держится нормальная температура. Разве что угнетает слабость, даже самая незначительная физическая нагрузка вгоняет меня в пот и вызывает такое сердцебиение, что прямо бывает страшно. Вот пошла сегодня по воду на Урчу, зачерпнула ведерко, в которое попало два прошлогодних березовых листа, пошла назад в горку и вдруг чувствую, что воздух куда-то делся, точно его выкачали и устроили вакуум всей округе. „Ну, — думаю, — плохо, девушка, твое дело!“ и тут кто-то говорит у меня над ухом: „Еще не вечер“, — да так явственно, как будто это и вправду кто-то сказал у меня над ухом. Ты знаешь, Вася, что я человек суеверный, и поэтому сразу решила, что это был голос свыше.

Но если у меня дела обстоят еще туда-сюда, то природа совсем потеряла голову. Представь себе, в феврале у нас уже сошел снег и только в низинах он лежал пепельно-серый и ноздреватый, а ледоход на Урче начался в конце мая, да такой, что по ночам спать было невозможно, точно под окнами ходили тяжеловесные поезда, а птицы заявились в начале марта и целую неделю гомонили с утра до вечера, видимо, возмущаясь на холода, а на 9 мая была метель. Впрочем, весна есть весна, и солнце припекает, если подставить ему лицо, и в воздухе уже витают запахи того, чему только предстоит народиться, и от земли идет какой-то опьяняющий, животворный дух. Пахнет навозом, ожившим после зимы, теплом и наметившимися почками, а если ветер подует со стороны низин, то потянет остро-сырой прохладой. Думаешь об одном: скоро надо будет высаживать рассаду.

Кстати, о перспективах нового огородного сезона. У меня в ящиках отлично взялись помидоры и цветная капуста, но огурцы что-то не задались. Что касается кабачков, то я попробую в этом году посеять не только „грибовские“, но и „цукини“, потому что последние хранятся намного дольше. Словом, посевной материал у меня особых сомнений не вызывает, почва также, ибо я еще с осени добавила в грядки компоста и опилок, которые несравненно питательней всякой химической ерунды. Правда, Петрович говорит, что еще хорошо посыпать грунт опавшими листьями, а Надежда Михайловна утверждает, что они отбирают влагу, — уж не знаю, кому и верить.