— Много чего мы не видели, Скир! А уж что творится в Миссии — дело не нашего ума. О том безопаснее помолчать.

— Да ладно тебе, Киф! Думаешь, храмовникам есть дело до моего изумления? Или — до твоего? Это же естественно — удивиться невозможному соединению в одном лице обязанностей Перевозчика и Инквизитора — милосердного исповедника и воина! Это как увеселительной девочке быть монашкой!

— Может и так, Скир, может и так… Но я бы не употреблял слова «невозможно» и «увеселительная девочка» применительно к Миссии. Из благоразумия. И потому что хочу жить и умереть спокойно…

— Киф! Это — катафалк, понимаешь? Ка-та-фалк! Здесь нет, и не может быть слежки! Кого здесь подслушивать? Мёртвых?

Мёртвых? Чтобы их подслушивать, не надо иметь развитую сеть сенсоров во всех секторах корабля. Мёртвые лежат спокойными силиконовыми брикетами в десантном отсеке. Там для удобства погрузки тел силовой тропой пропахан коридор — разломаны переборки и горизонты. Никто не позаботился о приведении этого шрама во чреве корабля в порядок. Так и висят с разломов лоскуты обшивки, вьются оголённые провода, и осколками завален пол.

Закрывая глаза, я вижу перед собой этот ров и десять ярусов отсека, в которых покачиваются брикеты, отливающие скользким блеском в тусклых лучах. Там воздух подвижен, а темнота — вязка. Там на карнизе верхнего яруса стоят два пехотинца и смотрят вниз. Они нервничают. Этого не скажешь по лицам, наиграно равнодушным, но доспехи в боевой готовности и оружие под рукой, пальцы беспокойны, а глаза насторожены. Они осматривают тьму, останавливаясь взглядами на контурах дрожащих упаковок и странно двоящихся линиях стен.

— Скир, Киф! Вы чего тут?

— А они, Ал, знакомятся с местными! Ищут кого-нибудь для увеселения!

— Неудачная шутка, Тир! Рядом с павшими. Извинись или…

— Я? Извиняться? Да пошёл ты!

— Ты!

— Стоп, ребята, — Командир!

Двое, только что готовые к сшибке, демонстративно отвернулись друг от друга. Подошедший декан взглянул на них с досадой. И один за другим бойцы отвели взгляды.

Десятник кивнул на шахту:

— Видели? Их там тысячи! А сколько соберут с других планет? Я вот думаю…

Он подошёл к обрыву и схватился за свешивающийся лоскут перекрытия. Посмотрел вниз. Темнота оскалилась. Закачались саркофаги. Девять ярусов вниз. Почти тридцать метров. Заполнены смертью и обидой. Обидой на живых…

— Я думаю, что очень много умерших. Больше, чем по сводкам.

Ты прав, декан. Но так было всегда. Преуменьшая опасности, мы унижаем смерть и страх делаем пороком. Иначе — женщины не будут рожать, предполагая детям судьбу воинов, а мужи не станут, захлёбываясь в оре, рваться в атаку. Всего лишь цифры. Цифры, изменяющие суть. Они абстрактны как разломы в стене или палки в руках. Единицы, нули… Замажь одну трещинку слева или справа, подложи одну ветку к уже лежащим — тут же поменяются взгляды и идеи станут иными. Люди зависят от абстракций. Независимые от них — распоряжаются. Этот мир — уменьшение одних цифр и увеличение других.

— Война затягивается, командир…

— Нет, Ал. Думаю, что война затягивает…

Я с трудом открыл глаза и посмотрел в центр мостика. Шар управления мягко пульсировал.

— Проверка контура слежения прошла успешно, Даяр, — сообщил корабль.

— Спасибо, Снег. Замкни его на мне.

Вспышка в глазах, яркая пульсация в висках и мир обретает многослойность.

Оскаливаюсь. Теперь боль станет постоянной. Плата за то, чтобы слышать самый тихий шёпот и самую громкую мысль. Немую молитву и оборванный стон.

Я вошёл в кают-компанию, когда приборы уже легли на стол. Четверо пехотинцев взломали код «погребка» и теперь с нетерпением заказывали вина. Декан в обсуждении марок не участвовал. Он сидел за столом и мрачно рассматривал экран персонального офицерского анализатора. Несложно сосредоточиться на контуре слежения и узнать, что его заинтересовало, но я не стал этого делать.

— Вечер добрый.

Солдаты спешно вытянулись, закрывая спинами панель «раздатки». Декан поднялся из-за стола. Стремительно выключил анализатор — гибкие пластины экрана и клавиатуры втянулись в потёртый, опалённый пенал прибора. Правильно. Офицер не должен давать заглядывать себе через плечо.

— На ужин присоединюсь к вам. — Оповестил я до того, как декан успел поприветствовать и предложить разделить трапезу. До хруста стиснув зубы, офицер сделал приглашающий жест. Я опустился на предложенное место и, замерев, стал ждать начала. Он также сел и застыл изваянием. Суетились, раскладывая тарелки, только бойцы.

Выставив блюда и сев по местам, солдаты напряглись. Декан молча взял с раздатки бутылку и поставил на стол. Я остался безучастен. Окружающие вздохнули свободнее.

Над тарелками витал пряный пар, в бокалах дрожало вино, салфетки сминались в нервных руках.

Декан не выдержал:

— Отец причастный, снизойдите к грешникам и помолитесь с нами.

Глаз он так и не поднял. И хорошо. Полагаю, что болото кипело, подогреваемое пробуждающимся вулканом. Я вздохнул, откинул капюшон и свёл кончики пальцев. Солдаты с готовностью сложили руки в молитвенные жесты. Взгляды их, натолкнувшись на мою обезображенную голову, тут же разбежались. Только декан не взглянул и не прянул.

— Бог мой! Жизнь хороша! Пусть будет так! И подольше, — провозгласил я, подобрал рукава и принялся за еду.

Солдаты переглянулись, осмысляя странную молитву. Декан поднял глаза. Увидел, вздрогнул, но взгляда не отвёл. Видимо, моя голова-головёшка не настолько уродлива для него. Мне же до сих пор противны случайные отражения черепа, из-за шрамов и ожогов подобного грецкому ореху. Офицер подумал, кивнул и взялся за вилку. Солдаты тоже не замешкались.

— Вы лаконичны, отец причастный.

Конечно, хоть кто-то из них не смог удержаться от попытки завести разговор. Кто же это? Ах, да. Киф. Лоялен к Миссии. Верующий секты Золотого Догмата. Потомственный военный. Вот уже два года — принцип. Вероятно, после награждения переведут в ряд ветеранов.

Я пожал плечами:

— Бог не дебил, ему можно не разжёвывать.

Солдаты снова переглянулись. Тайком ухмыльнулись.

— Вы служили? — спросил Киф о том, что наверняка интересовало всех.

— Легион «Орёл», — отозвался я и потянулся к ближайшему бокалу. Забрал прямо из-под протянутой руки берсерка Тира. Забрал, как кажется, неторопливо, но его ладонь впустую хватанула воздух. Декан неуловимо напрягся. Боец насуплено полез за следующей бутылкой.

Вино сурово. В вине — полынь. Таким только поминать. И мне есть — кого.

Ужин тянется, словно церемония посвящения, так же муторно и долго. Пустеют бокалы и блюда. И теперь, когда главное сказано, моя цель — уйти до того, как они поймут. До того, как протянется меж нами связующая нить родства душ. До того, как почувствую боль будущей ампутации…

— Добро пожаловать на кладбище! — рывком поднялся я из-за стола.

Кивнул и ушёл.

Контур свербит в висках при усилии восприятия охватить мир корабля одним чувством присутствия. За спиной остаются молчание и напряжение.

— Легион «Орёл», — задумчиво покрутил вилку декан. — Уничтожен пять лет назад в мясорубке на Виване. Живых не осталось.

— Видимо, осталось, — флегматично ответил Ал.

«Белый снег», созданный для планетных легионов, огромен для пяти человек, тысяч трупов и одного Харона. И — слишком тесен.

Образ Хиевы дрожит в капсуле света над столом. Она улыбается и жеманно поводит плечами. Тогда она не хотела делать слайд, полагая, что выглядит несовершенно. Глупая… Красота женщины не в том, как она выглядит, а в том, как любит.

«Миссия с прискорбием сообщает всем причастным, что бывший центурион легиона „Орёл“ Кир Сот, героически погиб при…».

Речь не складывается. Не достаёт сил набрать зёрна слов так, чтобы рассказать о себе тем, кто не знает, и промолчать тем, кто помнит. Мешает постоянное жужжание в ушах разговоров и излишне громких мыслей «барсов». Возможно, я смог бы настроиться, если бы они не трепали моё имя. Раздвоенность сознания ограничивает возможности. Поморщившись, полностью перевожу внимание на контур. Настало время…