Нужно сделать шину и костыль первым же делом, а иначе не удастся даже отыскать воды. Причем, костыль нужно отыскать даже раньше, чтобы иметь возможность пройти хотя бы несколько метров. Самое трудное сейчас двинуться с места, ведь ползти ни на спине, ни на животе нельзя, а иначе вправленная нога, еще не уставшая ныть от боли, снова повредится, кость вновь может сдвинуться, и придется заново ставить ее на место.

Хотя и размышлять долго, искать ответ и разгадывать загадки пробудившийся жаждой жизни ум не желает, и тут же подбрасывает сознанию простой и очевидный ответ. Рука сразу тянется в сторону, чтобы вырвать лист, положить на него ногу и, медленно продвигаясь, тянуть лист за собой, чтобы хоть как-то уберечь еще не зажившую ногу от новых травм.

Только вот ствол листа оказывается на удивление прочным. Даже на миг охватывает замешательство, отвлекающее от боли, пусть и немного, но затем тут же появляется неприятное чувство в боку. Сознание будто бы из глубокого сна, не проявляя себя, как таинственный кукловод, подсказывает ответы. Армейский нож так неприятно давил в бок на протяжении всего полета, да и сейчас неудобно оттягивает пояс, хотя прежде, за чувством боли, внимание не желало послать в сторону армейского ножа хотя бы беглый, ленивый взгляд.

Да сейчас это и не важно. Удивительно, каким странным бывает сознание, но отвлеченно рассуждать об этом нет времени. Рука тут же открепляет нож, плотно схваченный магнитом, слабеющим от нажатия по кнопке, тянется к стволу, держащему широкий, большой лист, срезает его неожиданно легко всего одним ударом, и лист тут же сваливается рядом на землю, а нож снова отправляется на пояс.

Осторожность забывается лишь на миг, когда внимание не может разгадать опасность, рука тянется за листом, и ладонь торопливо хватается за самый кончик обрубленного ствола. Влага сочного растения, стекающая на ладонь, не успевает прохладой мокрого прикосновения растительной жижи обласкать кожу, а вместо этого ладонь тут же обжигает кипятком.

– Ай! – вырывается хриплый голос из пересохшего горла.

Больно стягивает ладонь, и взгляд тут же желает распознать причину этого чувства. Да только что он может увидеть? Кожа ладони быстро краснеет, продолжает гореть от обжигающего прикосновения сока из отрубленного растения, но непонимающий взгляд лишь таращится на ладонь со злостью, рожденную в недоумении.

Вместо яростного ругательства, не выходит сказать ничего. Пересохшие губы размыкаются, но затем тут же закрываются обратно. Чтобы проглотить слюну, приходится секунд десять старательно высасывать ее из губ и языка, так и не собрав достаточно влаги, чтобы напитать голос.

Некогда думать о том, как промыть ладонь, да и стоит ли ее промывать. Нельзя понять, действует ли так яд в растении, или это просто какой-то защитный механизм, выработавшийся у него для отпугивания каких-нибудь животных. Чтобы сделать хоть что-то, нужно добыть костыль и шину, так что приходится рисковать и действовать опрометчиво.

Рука теперь начинает заглушать боль в ноге. Они перебивают друг друга, сообщая чувствами разную, одинаково мучительную боль, но ладонь болит не так сильно, и сознание просто, видимо, успело немного привыкнуть к этим неприятным ощущениям. А впрочем, оно снова начинает застилать глаза туманом, желая провалиться в сладкий, беспамятный, бесчувственный сон.

Лишь близость ночи не дает расслабляться. Нужно успеть сделать как можно больше до того, как солнце уйдет за горизонт до самого утра. В идеале, нужно еще и разжечь костер… нужно хотя бы разжечь костер. Если и не найти воду, то до утра, наверное, удастся как-то дотерпеть. Жар дневного солнца, донимавший всего, кажется, несколько минут, казавшихся бесконечными, когда нужно было ползти по вонючему песку, будто бы успел выжечь из организма всю влагу, но сердце еще стучит, а ум подсказывает, что всего за сутки от жажды умереть вряд ли придется.

Едва ладонь снова берется за ствол, уже осторожно, стараясь не касаться оголенной части срубленного растения, из которой все еще медленно текут соки, как руку опять начинает жечь. Правда, сдавив ладонь, удается избавиться от этого чувства. Это почти как приложить к ожогу прохладную тряпку: сначала обжигает лишь еще сильней, но только на миг, а затем кожа привыкает и уже не решается донимать мозг сигнальным чувством.

Тяжелее поднять ногу. От слабого движения она начинает болеть так, будто только что капсула свалилась на планету, самым неудачным образом перебив кость.

Лишь бы только нервы остались в порядке. Снять костюм и посмотреть на то, как выглядит опухшая нога, сейчас все равно не получится. Да и в таком месте это вряд ли хорошая идея. Стоит лучше заняться поисками костыля, сделать шину, чтобы меньше беспокоиться о ноге, да и снизить боль, затем найти воду, или хотя бы попытаться это сделать, потом разжечь костер, чтобы он хоть немного пугал ночью тех хищников, которые могут охотиться в темное время, и могут пожелать отведать мясца незнакомого существа с другой планеты, осужденного на страшную гибель.

От каждого движения будто прошибает током. Это колкое чувство пронизывает скулы, когда ряды зубов прижимаются друг к другу, чтобы стерпеть боль. Сломанную ногу приходится волочить на срубленном листе, крепко сжимая ладонь, чтобы как можно меньше кожа натиралась о ствол зеленого растения.

Пододвинувшись ближе к бледной траве и зарослям, приходится остановиться. В таких местах обычно легко отыскать всяких гадких насекомых и паразитов, один взгляд на которых заставляет кривиться от отвращения. Впрочем, это на родной планете, а здесь… а здесь, на Асумгарде стоит быть еще осторожнее, потому что даже представить трудно, что может встретиться на просторах этой планеты, родительницы стольких мифов, что их количество трудно представить и сразу угадать.

И все же, в следующий миг свободная рука отталкивается от земли, чтобы выровнять корпус, затем бросается за спину, чтобы растолкать заросли хоть немного, а после вновь упирается в прохладную землю, ничуть не потревоженную жаром дневного солнца. И вот уже здоровая нога вновь начинает толкаться от земли, помогая руке утягивать корпус в заросли, ползти спиной вперед, стуча по земле копчиком, уже начавшим болеть.

К счастью, в зарослях не приходится слишком долго лазать. В таком месте, наверное, на любой планете могут водиться самые разные существа. Мысли о них все не покидают разум, взгляд стремительно носится, как может, по всем листикам, веточкам, травинкам, ища признаки движения, и от малейшего шороха тут же бросаясь в ту сторону, где он появился. А всего через пару метров плотного ряда зарослей и трав, в которых по счастью не находится какой-нибудь ядовитой твари, начинается кривая, усыпанная сломанными ветвями деревьев, земля.

На удивление красивый вид открывается взгляду, стоит попасть еще лишь на самый край инопланетного леса. Высокие, мощные стволы деревьев, укрытые черной, кривой, узорной броней выращенной коры, поднимаются так высоко, что зрение не может добраться до их верхушек и разглядеть листву. Почти все кругом здесь укрывает мягкая тень. Даже слабый вечерний свет умудряется проникать в густой лес, отчего сразу думается, что листвы наверху должно быть немного.

Даже несмотря на уже наступивший вечер, лес не кажется мрачным, или темным, хотя он и выглядит пустым. Кругом почти нет травы, нет кустарников, нет почти ничего, кроме громадных стволов деревьев, хотя, должны же ведь расти внизу маленькие, тонкие стволы молодых растений, из которых как раз можно было бы сделать удобный костыль, но их нет.

Да и животных не видно. Ни птиц, ни каких-нибудь мелких грызунов, испуганно шныряющих по ветвям, по стволам, по усыпанной сломанными ветками и обломками земле. А сама земля настолько плотно завалена деревянными огрызками, что сквозь кучи веток нельзя даже разглядеть почву.

А может, оно и к лучшему. Усыпанная ветвями земля, наверняка скрывает пару как раз подходящих веток. Как минимум, здесь найдутся обломки для шины, останется лишь придумать, чем их перевязать, но с этим как раз уже могут помочь заросли. Если какие-то растения окажутся достаточно прочными, чтобы крепко перевязать ими ветки, то шину можно будет сделать еще до темноты, только сперва все же нужно отыскать костыль.