Еще во время полета мысли об этом приходили в голову. Самое опасное, что может отыскаться на Асумгарде, – это вряд ли хищники. Хотя, нельзя быть уверенным. И все же, опасаться нужно не их, их хотя бы можно заметить, а вот паразитов, бактерий, вирусы – отыскать их глазами нет вовсе никакой возможности.
Сухое горло пытается сжаться, но от жажды не получается сделать глоток. Слюна будто вовсе перестала выделяться, а капелька, повисшая на краю листа, как раз готовится упасть. Миг еще сомнения терзают ум, не давая принять решение, хочется проглотить хоть капельку, но этот червячок… кто знает, что это за тварь. Да и кто его знает, что может водиться там, на листике, какие паразиты могли отложить на него свои яйца, и что может произойти, когда они вылупятся в слабом организме инопланетного чужака. Кто вообще знает, что происходит здесь, на Асумгарде.
Сознание не расслабляется. Одна капелька не утолит жажду, а такая глупая неосторожность может обернуться просто ужасающими последствиями. Даже на родной планете водятся такие неприятные паразиты, которые уже через пару дней могут заставить корчиться от боли. Только вот здесь нет медицинских ботов, да здесь даже бинтов нет, чтобы перемотать ногу.
Мгновенно ум занимает уже другое беспокойство. Нога, нужно выяснить, что с ней. Подняться тяжело, но силы еще есть, и это хороший знак. Значит, организм еще не истощило, сознание пропадало не из-за голода и бессилия, а из-за боли и шока. И это хорошо, потому что дает надежду, что все еще удастся исправить.
Впрочем, тут же надежда тает, стоит только взглянуть на ногу. Даже не будучи специалистом, можно сказать, что положение ужасное. Чуть выше стопы нога уходит в сторону, лишь немного, но так заметно, что это заставляет ее выглядеть неестественно.
Перелом, да еще и такой, что его от одного взгляда можно распознать за мгновение. Если даже и можно придумать что-нибудь хуже, то сознание этого делать не желает. Хотя, разве лучше было бы умереть сразу от падения, или задохнуться в капсуле, застрявшей в зыбучем песке? Уж лучше так. Еще есть шанс. Пока сердце бьется, пока жива мысль, пока воля не угасла – есть шанс пробудить своим голосом жажду свободы в умах тех, в ком еще не убила Федерация волю к жизни, кого она не превратила в бездушный механизм, работающий на благо общества, позабыв о том, как прекрасна может быть жизнь.
Пальцев не чувствуется. Нога жутко болит и ноет и теперь, от взгляда, она болит лишь сильнее, будто бы это глаза только что сломали ногу, искривив. Остается надеяться, что есть хоть малейший шанс выжить на этой планете с таким-то ранением. Ясно, что нужно выправить ногу. От одной мысли об этом уже бросает в пот, а боль, обещая невыносимые мучения, начинает терзать воображение с такой силой, что тут же проявляется в чувствах.
Как бы там ни было, так ее оставлять нельзя. Если нога заживет так, то встать на нее уже никогда не получится, и ни малейшей возможности подать сигнал не останется. Во время полета думалось о том, как придется торопиться, чтобы построить укрытие, найти воду, сделать примитивное оружие, охотиться, как древний человек, чтобы отыскать пропитание. Теперь же трудно представить, как протянуть хотя бы несколько дней, чтобы не погибнуть тут же, на этом же месте.
Кожу на лице отчего-то начинает жечь так сильно, что от слабого касания она разгорается жгучей болью. Приходится стиснуть зубы и терпеть, потому что ничего другого не остается. Хочется закричать и разругаться, проклясть каждую сволочь, которая нажала на кнопку во время голосования. Впрочем, из сухого горла все равно не вырывается ничего, кроме хрипа, тихих стонов и мычания.
Сердце начинает вмиг бешено колотиться, стоит лишь только приготовиться вправить ногу. Главное, сделать это резко и быстро, одним движением, потому что иначе можно попросту не вытерпеть боли. Лицо продолжает жечь, вспоминается, как жутко палило солнце, обжигая кожу, а затем, на миг чувства внезапно пропадают.
Ладони быстрым движением выправляют ногу, и боль исчезает. Не жжет лицо, не разрывается от мучительной боли опухшая в месте перелома нога, лишь туман быстро застилает глаза, а зрачки пытаются спрятаться от вечернего света, укатываясь за веки, будто желают заглянуть в собственную голову.
Тут же, кажется, будто в следующий миг, что-то больно ударяет в затылок. Сознание просыпается от короткого сна, а вместе с ним возвращается к жизни боль. Голова, упав на землю, мгновенно перестает неприятно укалывать чувства, потому что эти чувства перекрывает целиком с трудом переносимая боль в ноге. С каждым ударом сердца, участившего биение, она раскатывается по всему телу, звоном отдает в ушах, бьет в виски с такой силой, что кажется, будто невидимый боксер без передышки отрабатывает на голове свои удары, от которых даже голову постоянно бросает то в одну, то в другую сторону.
Хотя, может, все это лишь мираж непереносимой муки, от которой сознание постоянно хочет спрятаться во мраке сна, лишь бы прекратить эти жестокие пытки.
Даже кажется, что в прежнее время сейчас бы из глаз ручьем уже били слезы. Если бы только был палач, который причинял бы все эти муки, то уже нельзя было бы сдержаться, уста молили бы о пощаде, обещая сделать все, лишь бы мучения закончились. Только сейчас на это попросту нет сил. Горит лицо, продолжает колотить в виски, глаза то и дело начинает застилать туман, а зрачки, укатываясь вверх, насылают тьму, хотя вечер не оканчивается, а мгновение тянется так медленно, что если даже к утру придется умереть, то до него еще нужно вытерпеть целую вечность.
Наверное, просто из-за этого бессилия ум снова просыпается, и мысль начинает кричать в сознании, решительно требуя ни за что не сдаваться. Даже туман перед глазами начинает постепенно рассеиваться. Да и боль уже не кажется такой сильной, как миг назад, когда сердце перестает так отчаянно колотиться, желая пробить грудную клетку. Нужно действовать. Чтобы выжить, нужно отыскать способ подняться. Нужно примотать к ноге какие-нибудь палки, сделать шину, найти костыль, а затем отыскать хотя бы воду, чтобы протянуть несколько дней, не умерев от жажды.
Снова мозг начинает работать. В горле уже пересохло так, что едва удается вытянуть из пересохших стенок ротовой полости хоть немного слюны, с трудом умудрившись ее проглотить, но нужно действовать, а иначе уже завтра не получится пошевелиться, когда истерзанный болью организм растеряет последние капли живительных соков, текущих через неутомимый, спрятанный в груди мотор.
Сердце не знает боли, что бы там кто ни говорил. Оно колотится, бьется и гонит кровь до самого последнего мгновения жизни. Что бы ни происходило, какие бы мучения не испытывало тело, сердце продолжает гнать по венам кровь, снабжая органы кислородом и очищая их от скопившегося мусора непрерывно. Нужно только его не подвести, оно будет молотить в груди до тех пор, пока есть возможность, пока оно способно это делать, потому что в нем бьется дух истинной свободы.
Отдышавшись, наконец, удается найти сил и оглядеться. Впереди лежит большой, ровной лужей голодный монстр, пожравший целую капсулу, уже исчезнувшую бесследно в его громадной пасти. Сверху большой лист, с которого продолжает медленно капать на землю роса остывающего вечера. Из-за него торчат еще несколько таких же больших листов, длинной, пожалуй, с целую ногу, и их легко удерживает не такой уж мощный ствол, уходящий в тонкие ряды бледной, растущей в вечной тени травки.
Глаза еще плохо видят. Кажется, туман бессознательности не прошел бесследно. Если такое вообще может быть. А может, солнце выжгло сетчатку прямо через закрытые веки, и зрение никогда уже не будет прежним, не даст повода гордиться способностью глядеть далеко, как многие неспособны без встроенных в нейроинтерфейсы зуминаторов.
Хотя и так видно, что дальше на горизонте что-то есть, полоска холмов, или, может, гуща леса. В любом случае, так далеко сейчас при всем желании не получится добраться.
Позади едва удается разглядеть черты мощных, толстых древесных стволов. За плотными рядами бледной травы, за большими листами незнакомых растений, за густыми зарослями ничего разглядеть нельзя, но вот в узкие просветы слегка раскачивающихся листьев, взгляд успевает заметить большие, высокие стволы растений, и мозг тут же подсказывает, что в той стороне непременно должны найтись сухие, упавшие на землю ветви.
