Так вот. Мама захотела пойти наперекор матери и доказать чего она стоит. Я свой выбор не делал. Я его сделал, выбрав своих родителей. Мы переехали одни в Самару. В Самаре нас ждала жена настоящего моего деда, который к тому времени уже умер. Так у меня появилась настоящая бабушка, которая меня любила и любит. Которую люблю и я.

93 год. Самара, недавний развал СССР, безработица и прочее. Мы с мамой пожив у моей новой бабушки, переехали в свое жильё. В комнату в коммуналке. Мама спала на полу, я на раскладушке, а продукты мы хранили за окном.

Школа встретила меня не дружелюбно, я часто дрался, а точнее часто получал. Привыкнув с садика жить одному я легко перенес трудности переезда. Я по-прежнему часто был один, но почему-то теперь я считал это предметом гордости, хоть мне и частенько было страшновато ночью одному. Где была Мама ночами я не знаю. Но я уже и не ждал её. У меня был свой мир.

Забыл сказать-я заикался и заикаюсь. Мать говорит, что из-за поведения отца, хотя сегодня я понимаю, что и она к этому руку приложила, ну да ладно. Заикание было недугом, который закалял меня. Я учился контролировать себя и учился следить вокруг. Мир был враждебен с детства и я учился охранять себя. Большой радостью было знакомство с одноклассником Максимом. Это был первый человек, кто принял меня и стал общаться со мной. Он не говорил мне перестань заикаться как это говорила мать, не бил меня и не говорил помолчи. Он говорил со мной, мы смеялись и катались зимой на школьных рюкзаках. Прогулка с ним из школы до дома была дорогой счастья и радости. А еще мы читали с ним «Незнайка на Луне» на перегонки. Я очень хотел его обогнать. И когда мама на меня накричала за чтение книги поздно вечером у батареи под окном коммуналки, я ещё больше убедился, что этот дом не мой, это не моя семья. Но выбор был сделан ранее…

Годы шли, я рос. Максима после третьего класса перевели в другую школу и я горевал. Я потерял настоящего друга, это был мой островок принятия и радости. Я благодарен ему. С помощью него я научился говорить, смеяться с другими людьми.

Мы переехали в общежитие. Кто из вас не был в общагах 90-х годов – вам повезло. Того зверя, которого я встречал в отце и матери тут можно было встретить в каждом втором. Я говорил, что я хорошо следил за собой и хорошо следил вокруг. Так вот – тут мне это помогло. Я знал мимо кого надо пройти молча, а кому необходимо нахамить и с кем нужно поговорить. Мне казалось, что я живу на другой планете. Я приходил в школу и слышал и видел совсем других людей. У них были отцы, они были хорошо одеты, они рассказывали какие-то семейные истории, а возвращаясь домой я встречал на этажах общежития грязь, мат, насилие и отсутсвие матери дома. Только я и мои игрушки из спичечных коробков. Тех самых, из которых достали спички и жгли пальцы за детскую шалость. Никогда не видел в этом связь.

Эта атмосфера видимо влияет на людей. Мать начала пить, водить домой мужчин, а я молча смотреть на то чем они занимались ночью. Наивно, но в каждом из этих подонков, большинство из них именно так и можно назвать, в каждом из них я видел своего отца. Своего возможного отца. Временами я думал, что ей платят за секс и испытывал вину за то, что она вынуждена это делать из-за меня, чтоб было что одеть и чем накормить. Временами, когда мать кричала, я думал, что я не родной и меня взяли из интерната. Почему же тогда мама грозиться отдать меня туда обратно? Слыша слова от матери в формате я тебя задушу и натыкаясь на жесткость в школе, общежитии, натыкаясь на постоянное одиночество дома я чаще и чаще думал о самоубийстве. Бывало так, что сидя дома один я часами тыкал себя ножом в живот, но так и не осмеливался пойти дальше. Мама по-прежнему срывалась на меня, на соседей, на мужчин, на Бога. Помню как она пьяная залезла на подоконник и кричала Богу в небо. Она просила Его доказать, что Он есть. Я смотрел на это и сжимался в своем кресле-кровати. И Он доказывал ей это посылая молнии одну за другой и она ликовала и просила еще со слезами на глазах. За стенами общежития временами раздавалась громкая музыка, крики драк и звук звонка детского велосипеда по утрам, а за окном скрип качелей.

Так собственно мы и жили не тужили. Я, мама и наши звери внутри нас. Люди не умеющие жить.

Глава 4

В бочке меда ложка дёгтя

Не смотря на все эти черно-серые краски советского и постсоветского «кино», я и ребята, проживающие со мной в общежитии учились быть счастливыми как могли и где могли. Большую радость нам доставляло лазать по чужим огородам и есть на халяву вкусную черешню. Из-за которой однажды хозяин огорода чуть не скинул меня в обрыв ружьем, если бы не его милосердная супруга. Он орал, что мы скоты и тыкал в меня этим ружьем через забор, а я слезно просил его остановится, поглядывая на обрыв за мной в метров 10-15 и убегающих, смеющихся друзей из общаги с чумазыми от вкусной черешни ртами. Было весело потом это вспоминать. Нам нравилось строить шалаши на деревьях и больше всего нравилось в них обедать. Каждый приносил во время обеда из дома свою еду, размещались в домике на дереве и начиналась делёжка. Девочек мы не впускали к себе в дом, давая знать им, что мы пацаны здесь главнее. Кто-то начинал уже в том возрасте нюхать клей, кто-то курил сигареты и не только. Было весело.

Помню как взрывали карбид в бутылках и однажды моего соседа ранило осколком. Моя мама до приезда скорой оказывала Валере помощь. Он кричал от боли и плакал, а я восхищался мамой. Мама любила помогать. Всегда когда я болел, она читала молитвы мне и клала иконки под подушку. Заставляла делать ингаляцию и кричала когда я кашлял среди ночи и я старался не кашлять. Жизнь по-тихоньку налаживалась. Я заводил котов, а мама их выгоняла, говоря мне, что они убежали. Я делал вид, что верю. Тогда я начал ловить ящериц и приносить их домой. Завел даже двух- Дуся и Раф. Учился играть на гитаре и днями сводил с ума маму и соседей голосом и репертуаром. Нравился мне рок. Много в нем боли. В школе уже в то время я занял удобную для меня нишу, точнее несколько. На уроке был хорошим учеником для учителя, быстро все схватывал и при желании мог всегда получать 5. На перемене и после школы я превращался в хулигана. Мне нравилось говорить о запретном, матюкаться и нарушать правила. Это делало мне сильнее как мне казалось. Так я тогда кормил своего зверя. По возвращению домой я фильтровал события за день и выдавал их маме. Мы дружили. Я ощущал свободу и любовь. Мама часто хвалила меня и мне нравилось это. Жизнь больше не была черно-белой. Она стала цветной. Красок прибавили покой мамы, который пришел к ней с устранившимися финансовыми проблемами, общение с ребятами и «плохие» дела с ними, хорошие отметки в школе и одобрения учителей меня. Я наконец-то задышал!

Дышал я полной грудью и каждый вдох этой новой и как мне казалось уверенной жизни уносил меня все дальше от постоянного ощущения одиночества и забытости меня кем-то. Временами, натыкаясь на осуждение и упреки мамы, я вновь замыкался и возвращался в состояние использованного пакета, гуляющего по улицам и гонимый ветром. Но, гитара, общение с ребятами и мои друзья из все тех же спичечных коробков помогали мне вернутся к берегу счастья и свободы.

Зверь, которого я кормил, стал все чаще просить еды, а я все чаще был вынужден давать ему еды. В конце концов именно зверь вернул меня к жизни. Впервые ударив человека и не просто ударив, а повалив его наповал, с кровью, милицей, страхом я ощутил незабываемый прилив удовлетворения, который быстро затушил страх наказания мамы. И вот я уже стою на углу дома и вновь пытаюсь покончить с собой, одновременно трясясь от страха и смакуя ощущения своей силы.

К нам много в класс новеньких переводили и учителя всегда просили меня за ними приглядывать, совсем не подозревая о моей двойной жизни. Я прикрывал этих ребят насколько мог от нападений сверстников, но когда вставал вопрос о личном авторитете, а вставал он всегда ибо мне очень важно мнение других обо мне, тогда я тоже прикладывал руку к унижению и насилию над новенькими. Страшные вещи у нас происходили в то время. В спинах новеньких можно было увидеть гелиевые, воткнутые на четверть ручки, их же втыкали и в ладони вместе с циркулями, выкидывали рюкзаки из окна и били стульями. Наше любимое развлечение в то время было на перемене закрыть коридор без окон, выключить свет и драться. А чаще не драться, а бить в темную выбранную накануне жертву. Так и случилась трагедия. К нам в посёлок переехала армянская семья. Мальчик попал к нам в класс. Учителя его называли Борис, а мы бакланом. Ему ставили 3 в то время как остальным 2, хотя он не говорил по-русски и это вызывало возмущение и ненависть к парню. Ну и накопилось. Закрыли коридор и увлеклись. Бориса увезли на скорой, нас всех на учет, шумиха на весь район. А вскоре Борис умер. В больнице. Больше всего тогда я боялся двух вещей- гнева матери и отца Бориса. Мать покричала, я помолчал, а отец Бориса не появлялся. Больно.