Почти.
– Там должно быть что-нибудь полезное, – говорит Полли. – Какой-нибудь шёлк для лавки.
Я киваю, высматривая в грудах вещей детали нашей машины, но, судя по всему, Тод успел их спрятать. Больше всего меня занимает, куда он дел электрический ящик.
Люди начинают потихоньку выходить из домов и собираются на улице небольшими группками. Человек с кистью и горшком клея пытается приляпать номера на самые крупные предметы. Особенно трудно ему приходится с огромным глобусом, который вертится, как сумасшедший, посередине улицы. Глобус перекосился, потому что его швырнули на груду карт и книг в кожаных переплётах; человек поскальзывается на книгах, и бумага разлетается по всей улице.
Полли отдаёт мне один из моих соверенов и шесть шиллингов.
– Беги-ка, взгляни на тамошние шелка. – Она тычет пальцем в кучу рядом с глобусом. – Если там есть отрезы одного цвета длиной больше пары ярдов, можно взять их на подкладку.
Получив долгожданный повод сбежать, я отправляюсь к месту начинающегося аукциона и брожу среди разложенных товаров, заглядывая в шкафы, вороша кучи барахла и притворяясь, будто ищу шёлк.
Как только последние вещи вытащены наружу, мистер Хэддок нацепляет видавший виды зелёный пиджак и начинает аукцион.
Для такого сухопарого и высокого человека у него удивительно мягкий и приятный голос, который слышится по всей улице и даже в некоторых домах. Минута, и он входит во вкус, а Тод стоит рядом, сгибаясь под тяжестью массивной зелёной чаши.
– Делайте ваши ставки, дамы и господа! Кто назначит новую цену? Великолепный образчик восточного искусства непревзойдённого качества! – провозглашает он.
Стараясь не смешиваться с толпой, я осматриваю груды товаров, пока не нахожу ящики из кладовки мистера Чэня. Оказывается, они вынесли только сухофрукты и специи, а все химикаты оставили. Я подмигиваю Тоду, тыкая пальцем в ящики, и он, подмигнув в ответ, указывает мизинцем в сторону дома.
Под грудой сковородок обнаруживается моток ткани, который выглядит на грубом холсте как изумрудная весенняя травка, оживляющая своим сочным цветом мрачную улицу. Налетает ветерок, и тонкая ткань надувается, точно парус. Да, она пригодится Полли. Может, и ма на время забудет о том, как я лазил по крышам.
– Западный ветер, когда ты дуешь… – Неподалёку от меня в разложенных вещах копается Колумбина Гуд и то бормочет, то поёт. Улица вокруг неё пустеет. – То небо плачет дождём, и будь моя любовь со мной рядом…
Рыжие пряди топорщатся в разные стороны, на шее болтается половина капора. Все считают её сумасшедшей, и, пожалуй, так оно и есть. Поговаривают, что она влюбилась в нашего отца, но он предпочёл маму. Тогда Колумбина завела роман с солдатом, а тот сбежал из-под венца. Она родила ребёнка, но тот умер. После этого бедняжка так и не оправилась.
Она хорошо ладит с бабкой, обе в равной степени верят в колдовство и страшно суеверны, но моя матушка на дух её не выносит. Давняя история.
А я сам не знаю, что о ней и думать.
Толпа напирает, вынуждая Колумбину отступить. Она прислоняется к стене, смотрит вокруг с удивлённым видом, а потом понуро бредёт в сторону «Грифона».
Моё внимание привлекают двое покупателей. Странная пара, если подумать. Они старательно копаются в выложенных товарах, как будто ищут что-то конкретное.
Мама назвала бы такую даму настоящей леди. Должно быть, когда-то она была красавицей, но слишком часто хмурилась, и такая суровость прежде времени заострила её черты.
На ней идеальное платье. Ладно скроенное, ровно сшитое, с изысканной вышивкой. Похоже, что у неё есть деньги, и немалые, а значит, ей совершенно не место среди зевак на аукционе. То-то она держится изящной ручкой в тонкой перчатке за своего спутника, будто её живьём проглотить могут. Полагаю, ей не случалось забредать в наш район, к рабочему люду.
Мужчина с седыми бакенбардами тоже одет неплохо. На нём суконное пальто с синей оторочкой, он высок и широкоплеч, как человек, которому приходилось зарабатывать на жизнь физическим трудом. Он не ровня этой леди, грубее, проще, ближе к таким, как мы. Это видно по его позе, по шпаге в потрёпанных ножнах, по ножу в ботинке.
Это не джентльмен, как бы он ни притворялся.
– Что же, дамы и господа, вы же видите, как прекрасны эти роскошные сосуды…
Пёс поднимает лапу на моток льна, и женщина с острым лицом тыкает его зонтиком.
Кто-то предлагает цену за зелёные чаши, Тод со стуком ставит их на комод и потирает руки. Коротко улыбнувшись мне, он исчезает среди гор разнообразного хлама.
Когда Тод испаряется, другой паренёк занимает его место. Мистер Хэддок продаёт глобус, чучело птицы и кровать красного дерева.
Начинается дождь, на шёлке появляются мокрые пятна, гобелены намокают. Женщина с острым лицом раскрывает зонтик.
– Что стоишь скучаешь? – возникает рядом со мной Тод.
Он раскрывает зонтик с парой спиц и почти без купола.
– Ты молодчина, – говорю я. – Я не заметил ни единой детали машины.
– Всё надёжно спрятано внутри.
– Где?
– По всему дому. Осталось пробраться внутрь и забрать всё нужное. Только как ты будешь это вытаскивать?
Я пропускаю его вопрос мимо ушей, потому что мистер Хэддок опять заводит своё.
– А теперь лот номер 271, несравненный дар Востока. Эта изумрудная ткань, этот отрез цвета травы украсит благороднейшую из дам, этот роскошный шёлк из Индии или Японии пойдёт на платье или постельное бельё.
– Я возьму, – заявляю я, вставая перед мистером Хэддоком.
– Молодой человек, вы ставите шиллинг?
Я поднимаю руку.
– Итак, шиллинг, шиллинг предложил… молодой человек слева от меня.
Все остальные молчат.
Я получу нужную ткань за шиллинг.
– Два. – Аукционщик указывает на женщину с острым лицом.
Я поднимаю руку.
– Три, – говорит мистер Хэддок.
Женщина поспешно поднимает руку. На сей раз мужчина рядом с ней поворачивается, и мы встречаемся взглядами. Его лицо испещрено шрамами и оспинами, бакенбарды затеняют черты, но глаза, льдисто-голубые, пронзительно смотрят на меня.
Он поворачивается к женщине и что-то шутливо ей говорит.
– Четыре, – произносит мистер Хэддок, кланяясь даме.
Та кланяется в ответ.
– Ну же, продолжай, – шепчет Тод. – Пять? – Он поднимает мою руку, чтобы сделать ставку.
Женщина поднимает шесть пальцев. Она смеётся.
– Шесть, – кричит мистер Хэддок.
Я бросаю взгляд на соперницу; та издевательски улыбается. Я вижу, что ей не нужна ткань. Она просто играет со мной – делает ставки, лишь бы я не получил желаемое. Шрамолицый тоже смеётся.
– Семь, – говорю я, начиная всерьёз злиться и сам тому удивляясь.
Женщина машет мистеру Хэддоку рукой, затянутой в перчатку.
– Это значит, что она остановилась? – спрашивает Тод.
– Продано за семь шиллингов вон тому молодому человеку! – Мистер Хэддок бьёт молотком по штабелю ящиков.
Я вспыхиваю. Дело сделано. Я купил для Полли ткань. В этом свёртке её должно быть немало. Моё приобретение окупится, да ещё как.
– Молодчина! – подбадривает меня Тод. – Я никогда не покупал ничего на аукционах.
Я похлопываю себя по карману. Шесть шиллингов Полли и один мой; осталось девятнадцать шиллингов.
– Плати, мальчик, подойди к клерку. – Мистер Хэддок свешивается с телеги и указывает на человека за столом, который корпит над раскрытым гроссбухом.
– Что, не сдрейфил, парень?
Заслышав тихий, шепчущий голос, я вздрагиваю. Я узнаю этот северный акцент – я слышал его вчера утром, рядом с домом мистера Чэня. Именно этот голос сказал про меня «Он всего лишь мальчишка». Я поднимаю голову. Рядом со мной стоит шрамолицый с кошельком в руках.
– На этом аукционе можно купить недурные вещицы, если только знать, что ищешь.
Я застываю на месте.
Он подмигивает.
У меня перехватывает дыхание.
В ушах оглушительно грохочет кровь, так что я принимаю этот звук за барабанный бой.
