— Откуда ты знаешь? — возмутились щенята на два голоса.

— Меня учили. Одолевать усталость. Отличать ту, которую можно одолеть, от той, которую уже нельзя. Первая усталость всегда громко кричит о себе. Ее нужно перешагнуть, чтобы идти дальше.

— Но разве будет плохо сесть и греть друг друга? — не унимался Рино.

— Плохо. Бег греет надежнее и быстрее.

— Но ты же не бежишь!

— Я не могу сейчас бежать, — ответил он. — Вы за мной не угонитесь. А если я вас пожалею, вы замерзнете. Бегом, живо!

Враньем слова не были, правдой тоже, и щенки это поняли. Но его уже признали за старшего и подчинились, да и холод опять начал их донимать. Теперь они бегали тяжело, через силу, раскрасневшиеся и взлохмаченные — но бегали, не то сообразив, что шагом слишком холодно, не то по-щенячьи поверив вескому слову старшего.

Ветратут по-прежнему не было. В стороне и позади них свистело в макушках деревьев, но здесь, на коричнево-серебристом берегу черной реки, не колыхалась ни одна ветка, ни травинка, торчащая сквозь снег, не вздрагивала даже. Это поистине спасало. На давешнем ветру продержаться мокрым тяжело было бы и здоровому воину, не говоря уж о мелких.

Финдарато рисовал бы это тонким углем по бумаге цвета облачного неба…

«Нет, — сказал двоюродный брат Финдарато из его памяти, — сперва я принес бы тебе сухой плащ».

«Вот я и спятил вовсе», — ухмыльнулся Келегорм.

«Или наоборот».

«Уже плевать. Среди своих и голову сложить веселее».

«Прежде я бы тебя не дозвался».

«Зачем я тебе, после прошлого?»

«Лучше подумай, зачем тебе я».

«Брат, я сомневаюсь, что готов услышать ответ…»

Он не увидел, но ощутил невеселую улыбку Финдарато где-то в глубине, и было это больнее, чем то, что он чувствовал с каждым шагом. Снова тряхнул головой, возвращая себя в здесь и теперь. Отвлекаться нельзя, напомнил Келегорм себе. Отдыхать нельзя, не только из-за холода.

Любоваться холодными берегами, должно быть, не стоило тоже.

Мелкие сломались на третьем круге борьбы с усталостью. Рино шлепнулся в снова, и не смог подняться сразу. Опасаясь наклоняться, Келегорм подождал, когда Левый Щенок все же встанет, и протянул ему руку.

— А теперь… мы можем… уф… отдохнуть? — спросил Рэдо.

— Я понесу вас, пока могу, — сказал Келегорм и поочередно подтянул их на руки. — Нельзя задерживаться.

— Тебе тяжело, — сказал удивленно Правый. Натянул на себя край темного плаща. — А в тот раз не было.

— Это моя забота, — отрезал он, стараясь шагать как можно более спокойно и плавно. Вскоре приноровился и смог идти почти также быстро, как без щенят.

Кажется, все еще не так плохо… Если не думать о том, что руки заняты, и быстро выхватить меч невозможно.

Келегорм снова взялся считать шаги, не сомневаясь, что мелкие уснут, едва согреются. Они единственное тепло, которое было — потому что ходьба согревала не слишком хорошо, ее едва хватало, чтобы не пустить холод совсем глубоко.

Примерно две свечи времени спустя, когда он услыхал шум впереди, руки все еще были заняты. Прибрежные кусты расступились, открывая затихавший бой, и Келегорму хватило одного взгляда, чтобы понять случившееся.

Группа разведчиков Карантира — выживших он узнал — нагнала заградительный отряд серых… не так давно. Теперь не осталось ни группы, ни отряда — лишь несколько еще живых эльда среди мертвых тел. Обойти их все равно было нельзя, остановиться он опоздал, и Келегорм только пошевелил плечами, распахивая плащ — пусть будет видно, что он не один. Тогда, быть может, не успеют подстрелить.

Это было что-то вроде колдовства — каждый, кто его видел, замирал статуей, что черный, что серый.

Трое воинов Карантира, один изрядно ранен. Четверо серых, растративших стрелы и схватившихся за мечи — в ближнем бою они слабее, и четверо против троих даже не перевес.

Двое с половиной, посчитал он холодно. Один здесь не помощник. Это не подмога, это последняя насмешка. Даже если отдать мальчишек одному из воинов и допустить, что второй сможет его довести — и что он получит от этого бегства? Крики и плач всю дорогу?

Уже ничего. И здесь он опоздал.

— Уцелевшим — разойтись, — сказал он хрипло, становясь между серыми и черными. Горло рвануло, рычать Келегорм не собирался — но получилось не хуже.

Попятились все. Глупцов сходу назвать его по имени среди разведчиков, к счастью, не нашлось.

Проснувшиеся щенки заворочались у него на руках, завертели головами, пытаясь понять, что происходит.

— А что нам ответить, когда спросят о тебе? — требовательно спросил старший из оставшихся — когда-то ювелир и камнерез, вспомнил Келегорм, теперь из лучших мечников, умелый и жестокий.

— Ответь, что видел. Я ранен и только задержал бы вас.

Разведчик опустил взгляд, глаза его расширились, и Келегорм понял, что тот видит кровь на его рубахе. И даже, наверное, немало крови.

— Зачем ты здесь?

— Я так решил.

Разведчики попятились к лесу, шагнули за деревья — и тут с легким свистом боль клюнула Келегорма в спину справа. Вторая стрела прошла над ухом, вонзившись в землю, словно ее пустили детские неуверенные руки. Он остался стоять, окаменев и надеясь, что не слишком переменился в лице. Пусть не видят, пусть думают, что стрелявший промахнулся, что стрела была только одна…

Исчезли.

Мальчишки дернулись на руках, Рино соскользнул на землю и выпрямился, глядя назад.

— Эй, вы, драуговы дети, совсем с ума сошли? — закричал он. — Вы чего в нас стреляете? Тетери слепые!

— Волки драные! — поддержал его звонким голосом Рэдо из-за плеча феанариони. — Это же мы!

Келегорм посреди мертвой тишины засмеялся, закашлялся, засмеялся снова. Было очень больно — и очень смешно. Рэдо осекся, тоже спрыгнул вниз, не отпуская его руки.

— Турко… ты что? — спросил щенок тихо.

Он повернулся медленно-медленно, не столько, чтобы не причинить себе боль, — куда уж не причинить, ржать надо меньше, но удержаться не вышло, — сколько боясь потерять равновесие. Поляну позади него наполовину затопили серые одежды. Лесовики возникали из-за каждого дерева и куста, и становилось их все больше — казалось, они все тут, на этих полянах, и те, на снегу, сложились не чтобы задержать врага, а чтобы отвлечь и не позволить понять, сколько же беглецов тут собралось. Сплошь женщины, подростки, дети и раненые. Множество взглядов скрестилось на нем, как те стрелы.

Как сотня нацеленных стрел.

— Сестра там, впереди, — шепотом сказал Рэдо. — Пойдем. Турко… пожалуйста…

Зачем? Он сделал, что собирался. Он уже дошел. Дотащил их. Идти больше некуда. Незачем.

Бессмысленно, но Келегорм сделал шаг следом за мальчишкой. Еще один. Холод и боль сквозили внутрь в две дыры, затапливая его ледяной речной водой, мешая дышать. Сумерки безжалостно заволокли поляну, оставив лишь светящиеся силуэты на месте серых.

Еще два шага.

Два маленьких ярких огня возле него, от них тянет теплом, немного, но этого хватает, чтобы холод еще не захватил его целиком. Вдохнуть. Сделать новый шаг… Как же он устал.

Третий огонь вспыхнул впереди, сильнее и ярче двух ближних. И больше того, он переплетался с другим светом, не менее ярким, но более холодным и невероятно манящим — как лента сплетается с косой. Келегорм направил все силы на то, чтобы сделать еще шаг, еще вдох, и снова шагнуть… Каждое движение запаздывает, ноги непомерно тяжелы, мокрый плащ давит свинцом и пригибает к земле.

Я не встану на колени, вспыхивает в нем холодная ярость. Ни перед кем. Даже перед ней.

— Турко… Пожалуйста, скажи что-нибудь!

Вдох.

«Дурень, что ты творишь?!» — бессильный крик Искусника издалека. — «Я что, зря старался, тупой ты болван?»

Вдох.

«Братец, увидеться мы всегда успеем…»

Еще два шага. Вся воля — в том, чтобы заставить двигаться неподъемное усталое тело, чтобы втянуть воздух горящими легкими.

Просто еще один шаг к тому, что светится впереди. К яркому пламени Лутиэн, сияющему сквозь прозрачную форму еще не девушки и уже не ребенка. Он не может различить ее лица, но это не нужно.