— А у Моргота есть бабушка? — спросил второй.

— У него же только отец… который всеотец…

— Который Эру…

— А может, у него была мама? У Эру?

— Есть мама!

— Почему есть?

— А что ей сделается, если она мама Всеотца? Будет быть, и все тут!

— Мне неудобно, и на живот давит…

— А ты держись за перевязь, как я.

— А с моей стороны ее нет!

— Тогда держись за ворот.

— Я буду мешать Турко!

— Турко, он тебе сильно будет мешать, если подержится за ворот?

— Глупый, он не будет тебе отвечать!

— А почему?

— Чтобы не сбиться со счета, при долгом беге надо шаги считать, мне дядя объяснял.

— А почему он мне не объяснял?

— А ты опять задумался и не слушал.

Корень, корень, камень под ногой, лужа под снегом, лужа, лужа, корень, немного твердого берега, корень над головой, который чуть не задел, камень… Проклятый овраг извивался драуговой кишкой, его стены становились только выше, и стремясь не думать, что их могут вести в ловушку, Келегорм и вправду начал считать — все то, что подворачивалось ему под ноги.

На второй тысяче сумерки стали наливаться серым утренним светом вместо ночной синевы. На третьей овраг извернулся еще раз и выплюнул их на берег Эсгалдуина, к непроглядно-черной воде, подтопившей низкий берег справа, и с непроходимыми глинистыми обрывами слева. Противоположный берег лишь смутно виделся через снежную завесу.

— Дориат, — только вздохнул Келегорм, отпустив щенят и позволив себе снова перевести дух, уперев руки в колени. Садиться не стал, да и негде было здесь.

«Моргот раздери эту реку и все колдовские штучки Мелиан».

Повязка, кажется, еще держалась.

— Вы видели эти места? Здесь есть брод? — обратился он к щенятам. Хуже всяко не будет.

Мелкие Элу притихли и переглянулись.

— Ну… — сказал один, — броды есть. И не один.

— Там, где река пошире разливается.

— Шире, чем здесь, — уточнил первый.

— Вполовину или больше.

— Еще был деревянный мост…

— …он выше дворца по течению.

— А ниже броды от дворца неблизко.

— Потому что холмы у реки объезжать надо.

— Но мы и так от дворца неблизко.

— Тогда и брод может быть недалеко.

— Идем, — велел Келегорм.

Он двинулся вдоль по течению размеренным шагом, чтобы не тратить время на отдых. Детеныши, радуясь свободе, побежали было вперед, но быстро утомились и вскоре просто рысили за ним, даже примолкли, чтобы поберечь дыхание. На них то налетал порывами ветер со снегом, то резко утихал, словно теряясь, и в эти мгновения можно было различить другой берег. И он Келегорму не нравился вовсе — там тоже выходили к реке крутые холмы, кое-где обрываясь отвесными скалами. Сложив в уме все, что узнал о Дориате, Келегорм понял, что положение их скверно и лучше не станет. Должно быть, река в этом месте прорезает целую гряду холмов, в одном из которых и выстроили Тысячу Пещер, холмов не слишком высоких самих по себе — но вдоль воды здесь не пройти что тем берегом, что этим. Только и разница, что на этом берегу сейчас вовсе нет никого — а на том где-то бродят беглецы из дворца и собираются уцелевшие воины.

Если он переправится через реку, размышлял Келегорм на ходу, можно попытаться обойти приречные холмы и вернуться к Менегроту, найдя приметный холм по огромному буку на вершине. Это если его не засыплет снегом и не заморозит. И не пристрелит случайный беглец серых. Руссандол будет упорно ждать и искать брата, несомненно, но такой поход у раненого отнимет много времени и сил. Даже если без детей.

В худшем случае, если он один двинется вниз по течению, и если не будет тревожить рану, то почти наверняка берегом Эсгалдуина выйдет к Сириону и спустится к южным границам Дориата. Наперегонки с беглецами, если они его не заметят и не пристрелят. Что он будет есть в неприветливом Дориате, без лука и стрел — неважно, продержится. При условии, что не откроется рана. А если откроется, то всяко можно сразу головой в Эсгалдуин…

В груди предостерегающе сжалось.

Ах да. Кто именно выйдет к южным границам Дориата или ко дворцу в его облике, тоже теперь сказать невозможно. И Келегорму на мгновение очень сильно захотелось головой в Эсгалдуин прямо сейчас. Чтобы наверняка.

«Эй, дурень, не говори мне, что ты струсил», — ехидно заметил голос Искусника. — «Все равно не поверю!»

Келегорм споткнулся на ровном месте.

Запыхавшиеся щенки замерли рядом, беспокойно глядя на него. Потом не удержались, дунули друг другу в разгоряченные лица пару раз, сдувая темные кудряшки, и захихикали.

— Смотри, вон там! — воскликнул вдруг правый щенок, указывая вперед в снежную завесу. Подняв голову, Келегорм успел заметить, как порыв ветра раздвигает белые занавеси и под ними мелькает плоский берег, отодвинувшийся в глубину, и белые перекаты на речных камнях. Брод все-таки нашелся.

Снежная пелена поспешно сомкнулась над рекой, но прятать сокровище было поздно.

Брод не был удачным, но и опасным не выглядел, как удалось рассмотреть. Холмы здесь расступились, и река раздалась вширь, для путника под снежной пеленой это могло показаться поворотом. Но сквозь темную воду смутно проступали камни, и другого пути для них не было.

Сбросив плащ, Келегорм осторожно стащил через голову кольчугу. Свернул ее, перетянул ремнем, повесил за плечо так, чтобы легко избавиться — с рекой не шутят. Плащ обмотал вокруг пояса. Перебросил на грудь гриву светло-рыжих волос, перехваченную плетёными ремешками, и усадил одного из щенят на плечи, а второго просто взял на руки. А то, если обоих выше поднять, совсем неустойчиво окажется.

— Ты держись крепче за волосы, — велел он, — а ты за волосы и за перевязь. Лучше прямо на руку намотай. Если упаду, просто держитесь, чтобы не унесло течением, а я обязательно встану. Ясно?

— Ясно! — хором уверили мелкие.

— Поехали! — весело сказал тот, что сидел выше. А второй старательно вцепился в перевязь.

Назначив себе ближней целью большой камень, выступивший из воды поодаль от берега, Келегорм закусил губу — и шагнул в ледяную воду. Сразу ушел почти по колено в нее и зашипел. Сапоги он снимать не стал, помня о вечных подлых камнях и сучьях оврага: вряд ли река будет гостеприимнее и добрее. Увы, это обещало все удовольствия мокрой обуви после перехода.

От большого камня присмотрел себе новую цель — белый пенный гребень впереди. Здесь стало глубже, вода подступила к заду, а ступни начали неметь.

На третьем переходе, к здоровенной коряге, засевшей в камнях, оставленный берег совсем исчез из виду.

Мальчишка, который на шее, осторожно поболтал ногами и ладонью стряхнул снег с макушки Келегорма.

— Какой ты рыжий, Турко…

— Ты всегда такой светлый был или на солнце выгорел? — немедленно спросил второй и подёргал за волосы слегка.

— Всегда. Тихо, — фыркнул Келегорм, у которого снова камень шатался под немеющей ногой. Щенок наверху снова что-то забормотал, но уже негромко, сам себе. Второй повозился на руках и притих.

Вокруг остались только темная вода, шум переката и белая бесконечная завеса от реки до макушки неба.

Если бы ноги не сводило от холода, можно было бы идти так очень долго. Сколь угодно долго брести, вдыхая исходящую от детенышей память о доме и пряный запах родовой крови. Все равно других щенят у него не будет.

А могли быть?

Подлая память книгой распахнулась на годах прибытия в Белерианд. Нет… Не было этого — но он погрузился в грезу, словно в воспоминания, продолжая брести по воде. Иное прибытие в Белерианд, которого не было никогда — пешком через Хелкараксэ, своей волей и без крови сородичей на руках. Одолевать льды плечом к плечу с детьми Нолофинвэ и Арафинвэ. Явиться бок-о-бок в Хитлум и дойти до ворот Ангбанда — быть может, взломав их дружным отчаянным ударом, которого не ждал Моргот. И спустя год или два — явиться с посольством в Дориат, сопровождая Маэдроса или отца. Непременно явиться, просто из любопытства, чтобы увидеть своими глазами Хранимые Леса. И, стоя среди посланцев, встретиться взглядом с сияющей девой возле трона Тингола, поймать ее невольную улыбку…