— Мы испугались за отца и хотели помочь, — донеслось слева.

— Мы не хотели, чтобы нас отсылали с женщинами и детьми, как сестру! — возмущенно сказали справа.

Еще и сестра, Моргот побери этих торопливых полукровок аж с тремя детьми в неполную сотню лет!

— Можно подумать, ты бы усидел, — пробурчали слева ему в подмышку.

— Но потом мы увидели этих, в черном, огромных, и спрятались, а потом еще раз перепрятались, ближе к выходу.

— А потом тот здоровый злюка нас заметил и поймал.

— И утащил из дворца и пригрозил разрезать на куски, если мы туда вернемся, и мы убежали.

— Волк грязный! — храбро выругался щенок слева.

— Помойный! — немедленно добавили справа.

— Вонючий!

— Гавкучий.

— Тихо! — рявкнул Келегорм в который уже раз, спускаясь в ложбину. Ветер здесь притих, но и сумрак сгустился до непроглядного, и трудно было понять, куда снижается дно и снижается ли вовсе.

Почему он не убил короленыша сразу? Зачем позволил сказать о щенятах? Нет, еще хуже, за каким Морготом он потащился сюда выполнять его просьбу и теперь блуждает в лесу под щенячий скулеж? Так, кажется, дно едва заметно понижается влево, значит, повернем налево и будем надеяться, что это к реке…

— Почему ты сердишься? — спросил шепотом левый щенок.

— Ему плохо, Рино, — прошептал в ответ правый. — Ты что, не видишь?

— Почему ты всегда что-то такое видишь, а я нет? — возмутился левый.

— А ты не хочешь!

— Ты всегда кричишь, что тоже не хочешь!

— Зато ты кричишь что хочешь, а на самом деле никак не хочешь захотеть.

— А ты не хочешь не хотеть, что ли?

…Поваленное дерево выплыло из сумрака, а затем корни начали нещадно цепляться за ноги. И ветер вдруг развернулся и задул вдоль лощины, ухитряясь порой плюнуть в лицо Келегорму мокрым снегом. И сугробы стали глубже, щенков на землю так просто не спустить. Это нечто значило, но между всей кутерьмой внутри и снаружи он не мог понять, что именно, а идти становилось все труднее. Но дно лощины несомненно понижалось, под ногами чавкало и хрустело льдом, а значит, здесь появился ручей, и он приведет их к Эсгалдуину рано или поздно. Скорее поздно, с этими корнями и упавшими стволами, но приведет.

Когда Келегорм провалился в воду по колено в третий раз, в то же мгновение получил в лицо снежный плевок, едва не потерял равновесие и ощутил, как тупая боль ввинтилась под ребро, он все же решился сделать передышку. Пошатываясь, добрался к стене оврага, тянувшейся в обе стороны не хуже крепостной, и сел на первое, что показалось годным. Черная коряга скрипнула, но в труху не превратилась, и то ладно. Пригревшихся детенышей он опустил в сугроб, смутно надеясь, что те взбодрятся, начнут кидаться снегом и устроят прочие щенячества, но такого счастья Валар ему не послали. Один из щенков немедленно вскарабкался на корягу со своей привычной стороны и заглянул ему в лицо.

— Турко, почему тебе плохо?

А еще эти щенки тоже всегда пели на два голоса.

— Тебя побили за то, что ты решил нам помочь?

…Интересно, если одному запихать тряпку в рот, второй тоже заткнет себя тряпкой? Чтобы вместе с братом быть и в молчании?

— Нет.

— У тебя силы утекают. Тебя ранили?

— Я хочу помочь!

— Это я хочу помочь, меня учили! А у тебя все равно не получится.

— Охраняйте меня, — велел Келегорм коротко. Расстегнул кафтан и стал наощупь проверять перевязку.

— Я буду охранять! — грозно сказал левый щенок и вытащил нож, маленький кинжал с лезвием-листом, который, надо сказать, мог запросто воткнуть непрошеному спасителю в бок. И грозно уставился в темноту, держа его как меч. Молодец, охотник, похвалил Келегорм себя, даже не обыскал щенят, а детеныши зубастые уже, хоть и маленькие.

— И я буду охранять, — нахмурился правый. Почему-то зажмурился.

Повязка на боку промокла насквозь, пропитав заодно кафтан. И штанина ниже повязки до колена намокла тоже. И хорошо, если это все, и если в сапоге хлюпает торфяная вода ручья, а не сверху натекло. Пришлось достать нож, откромсать длинные ленты снизу от плаща, выжать перевязку и все перетянуть заново.

Долго отдыхать нельзя, понял он. Пока его не особо донимает боль — и Моргот или Валар уж знают, почему, пока не одолела слабость, пока он вовсе стоит на ногах — нужно двигаться. Потому что неспроста этот снег в лицо, сообразил он, наконец. Это ведь Дориат, хранимый лес, пропитанный волей Мелиан, будь он неладен. Майа ушла, ее воля слабеет, но что-то осталось и пытается укрыть жителей от нападавших — снегопадом, ветром, скрыть следы, помешать преследованию. Спрятать. Особенно — детей крови майа. Так спрятать, что готов засыпать их снегом, лишь бы скрыть от любого нолдо, потому что лес нападавших между собой не различит.

А если и различит, то его, Келегорма, первого утопят здесь под любой корягой, и не будут неправы.

— Тебя грызет волк, — испуганно прошептал Правый Щенок, не открывая глаз, и Келегорм вздрогнул. Ждал вступления второго голоса, но Левый Щенок Рино только пыхтел и грозно размахивал ножом перед черными кустами.

— Я знаю, — сказал он.

— Если он тебя загрызет, что будет? Он нас убьет?

Вот здесь осталось только головой покачать.

— А этого не знаю.

Детеныш подобрался ближе по коряге, все так же не открывая глаза, ухватил Келегорма за плечо. Казалось, он засветился еще сильнее.

— Не давайся ему, — попросил он. — Не бросай нас… с волком.

— Что? — Обернулся увлекшийся Рино.

…У Келегорма потемнело в глазах. Затихший было Зверь прянул, ломясь наружу, и окружающий мир исчез. Остался только он, Зверь и Хуан. Нет — только тень Хуана, растратившего силы и умалившегося, как растратил силы его хозяин. Зверь рядом с ним возвышался холмом.

«Отдай мою добычу», — сказал Зверь, вгрызаясь в грудь своего эльда.

Сквозь боль Келегорм сделал первое, что пришло в голову — сунул руку в огромную пасть, вытянул и выкрутил зверю язык, не давая совсем сомкнуть челюсти.

«Нет…» — выдохнул он. — «Только не твоя».

Казалось, это придало сил Хуану, и пес снова вонзил зубы в мохнатую шею.

Они боролись в жуткой тишине, ни рева, ни воя. Он скручивал язык твари так, что любой зверь давно уже вопил бы от боли и бился, а это даже не рычало — рычать и орать вскоре начал сам Келегорм, безуспешно пытаясь причинить твари хоть какую-то боль и еле стоя на ногах.

Потом в глаз Зверя вонзилась знакомая белоперая стрела, уйдя туда до оперения, и клыки разжались. Кто-то прикоснулся к нему теплым плечом, давая опору. И еще чьи-то руки его тормошили…

«Волкам — бой, братец», — весело сказала Арэдэль, как во времена веселой охоты на морготовых тварей. — «Хорошо, что последняя стрела сохранилась».

Мелькнуло в сумерке ее лицо, сменилось чужим воспоминанием — грустная и упрямая Арэдэль в темных одеждах, мчащаяся к северу, какой ее видели последний раз и сохранили в памяти разведчики Тол-Сириона.

— Турко, Турко!

…Детеныши вцепились в него с двух сторон, испуганно крича. Грудь и горло раздирал кашель, вспышками боли отдающийся в ране.

— Не уходи больше!

— Ты рычал!

— И ругался!

— Мы таких слов не знаем…

— Это у вас так ругаются?

— Мы тебя держали, чтобы ты не упал! — Заявил Рино с гордостью.

— Мы тебя долго не удержим… — Правый Щенок смотрел круглыми глазами со знакомым испугом, почти как молодой дурак Карнетьяро. Но притом упрямо держался, не отпуская ни руки, ни ворота кафтана. Глупый, непуганый щенок.

Мало времени осталось, понял Келегорм. И отдыхать ему не стоит. Обложен со всех сторон. Дорога и бег его измотают и ослабят, отдых отвлекает от бега и цели — стоит расслабиться, и он проваливается туда, к Зверю, поддаваясь его напору. Со щенятами на себе только вымотается быстрее.

— Да пошло все к Морготу! — Рявкнул он в темноту.

Подхватил щенят — они только охнули — и как только мог, поспешил дальше по оврагу.

— А папа говорил — к Морготовой бабушке, — сдавленно пискнул один из щенят. Кажется, Келегорм их перепутал, когда хватал, и как теперь отличить?