— А ты завидуй меньше! — немедленно огрызнулась в ответ вдовая Хали, к которой с начала зимы уже второй раз приезжал нестарый ещё вастак из сборщиков дани, оставался на постой и подкармливал. Ненавидели ее потихоньку всё больше, но от себя ещё не гнали. Дети у всех жрать хотят, а язык она вроде за зубами держала. Ну... раз трёх баб, чьи семьи ушли в лес, не тронули, значит, молчала.

— А у князя белолицых правда была железная рука? — спросила мелкая Нэл.

— Правда.

— Ты сама видела?

Вот прилипла.

— Сама. Когда молодая была. Мы сюда только переселились, и князья белолицых тогда вместе с вождями все новые земли объезжали.

И дом был новый, вздохнула Лота. И она — девчонка-невеста. И зимы теплые. И вожди подтвердили союз с белолицыми заново, крепость за лесом укрепили, воинов туда послали... Казалось, все хорошо будет.

Казалось. Двадцать лет назад.

— А он красивый был?

— Тише. Чтоб Хали не слышала. Все белолицые красивые очень. А князья пуще всех. Как ненастоящие, словно не бывает таких.

— А дань все берут, что красивые нимри, что мордатые вастаки, — буркнула Ними. — Вот так бей его, а не три. — И снова показала, как бьёт по белью. Для Нэл было ещё тяжело, но куда деваться.

Из лесу донёсся унылый вой, сорвался на визг и затих.

— Да быстрее вы, копуши! — рявкнула Лота. — До ночи провозиться хотите? Чтоб гаур жопы пооткусил, курицы сонные?!

— Раскомандовалась, гусыня!

— Цыц! Поговори у меня!..

— Ой, — сказала Нэл, тыкая пальцем в сторону леса.

Волк вырвался из-за деревьев в каких-то паре сотен шагов от них. Он мчался изо всех сил, волоча задние лапы, из зада у него торчала короткая толстая стрела, и женщины застыли столбами — вдруг мимо, вдруг пронесёт? И хруст по лесу...

— Колотушки, бабы... и бадьями прикройтесь... — сказала Лота тихо.

Анни схватилась за ухват, без которого деревню не покидала, а Коротышка Эле моргнула и вытащила из-под белья в кадушке топор.

Из-за деревьев вырвался всадник. На здоровенном мохнатом коне, ни разу не вастачьем звере. Конище взрывал сугробы так, что снег во все стороны волной летел, а всадник орал. Красивым, свежим, совсем песенным голосом он орал, мешая привычные и эльфовы слова:

— Стой, улундо, тварь вонючая, стоять, шуба драная!!!

В руках его был короткий, толстый лук, прям совсем вастачий, и он снова резко его натянул и пустил стрелу волку в ноги. Попал! Варг кувырнулся в снег, в три прыжка конище его нагнал, и всадник свалился из седла прямо на варга! Визг, хрип, они катятся кувырком, конь чуть не тоже порывается затоптать зверя, а потом всадник, не торопясь, встал, отряхивая длинные волосы и озираясь.

Белолицый.

— Ой, — повторила Нэл, так и прилипнув глазами к юному и гладкому лицу, ну чисто красавец-мальчишка не старше двадцати, только глаза ни разу не молодые и аж светятся.

А Лота перевела взгляд на варга, валяющегося как тряпка. Из-под челюсти у него торчала гнутая рукоять длинного эльфовского ножа и растекалась лужа — красная по розовому вечернему снегу.

— Девки, — сказала она хрипло. — Мясо!

Когда они с вальками и бадьями наперевес все вместе двинулись к белолицему, он аж бросил волка свежевать и невольно изготовился драться, потом распрямился.

— Что случилось? — спросил сухо.

— Мясо нам отдай, охотник, — сказала Лота.

И тут белолицый вытаращил глаза, как мальчишка.

— Вот это? Есть?

Женщины аж переглянулись.

— Смотрю, не голода-ают они там, в лесу, и без нашего хлеба! — пропела Мели.

— А как пугали, когда два лета назад забирали оброк в последний раз!

— Мы думали, им самим несладко, аж князь Железнорукий остервенел и ходит в одиночку вастаков бить!

Белолицый эльф поднял руку, останавливая их.

— Нам несладко, — сказал он, — но чтобы жрать гаура! Это совсем до истощения дойти надо! Он же Темным разит!

— Шубу из него это тебе носить не мешает, драный ты тулуп! — бросила бойкая Анни, словно чуя, что опасности тут нет.

— Да не сильно больше обычного волка воняет, — сказала примирительно Коротышка Эле. — Поварить свечи четыре-пять, так и ничего.

Белолицего передёрнуло.

— Оставлю мясо, — сказал он, возвращаясь к работе. — Осторожно здесь вечерами. Гауров в лесу больше стало.

— Так за вами, не за нами же! — пренебрежительно фыркнула Хали. Охотник бросил на нее недобрый насмешливый взгляд, но промолчал.

— Много забирают вастаки? — спросил он, торопливо работая ножом.

— Ты ещё спроси, сколько уродилось! И уродилось мало, и забирают до жопы! — Мели злилась, только не понять, на что именно, урожай, белолицего, вастаков или всех сразу. — А до того вы забирали! Велика разница!

— При них и урожаи лучше были, — возразила Коротышка.

— Ты ещё скажи — из-за них! Ха-ха!

Нэль подобралась ближе, смотрела с восторгом на тонкое, чистое лицо, изогнутые брови, словно тонкой кисточкой нарисованные, и густые волосы, черные с отливом в медь. А Лота высматривала и видела другое.

Жилистые худые руки в шрамах и жёсткие скулы белолицего. Латаную шубу, ещё тонкую, как в ее молодости носили, кое-где подшитую заплатами. Штопку на штанах. Грубые кожаные сапоги, которые точно не из мастерских Одинокой крепости вышли, ох, какая работа оттуда выходила... Налуч был вастакской работы, как и лук, только родовые знаки и цвета другие. Как у тех, своих вастаков, из племени Бора.

Уж они-то все до единого подхватились в леса три года назад, чтобы не вырезали. И всех, до кого дотянулись, прихватили тоже. Сволочи.

Женщины уже потащили тушу к мосткам, споря, разделать её или так уволочь, а она ещё стояла.

— Кто у тебя в лес ушел, аданет? — спросил белолицый, сворачивая шкуру и не глядя на нее.

— Сын. Десять лет всего. Тогда, три года назад было.

— Тогда не бойся, — сказал он. — Всех младших князь Маглор отправляет в отряд, который охраняет его детей. Там безопасно.

— У этого... Дети?

— Его приемные дети, — уточнил белолицый, подвязывая шкуру ремнями к седлу. — Им нужны товарищи. И защитники.

— За которых награда золотом? — ляпнула Лота.

Белолицый помрачнел и отвернулся.

— А Железнорукий князь правда невидимым ходит по ночам бить вастаков? — пискнула рядом Нэль.

Эльф вскочил на своего мохнатого злюку.

— Князь Маэдрос Железнорукий очень, очень зол. Он все может, — сказал он, и конь, разбрасывая снег, умчался к лесу.

Разговоров до лета хватит, думала Лота. Не вышло бы худо... Пододвинулась незаметно к Хали, когда укладывали отжатое белье в бадейки.

— Помалкивай.

— Да куда я денусь! — окрысилась та. — И дети куда денутся! Две девки! В лес им, что ли? К вастакам в рабыни? Или в прорубь?

«Может, и в лес»... — подумала вдруг Лота. Эх, где мои двадцать лет...

Где мой первый муж... На крыльях бы в лес улетел следом за белолицыми.

Облепила снегом доставшийся кусок волчьего мяса, кое-как впихнула в пустую бадейку — и поволокла по снегу домой.

*

В алом плаще с черным подбоем, на светлой, устало ковыляющей лошаденке, совсем юный всадник ехал вдоль колоннады могучих дубов, переплетавшихся ветвями высоко над его головой.

Видно его даже в лесу было издалека.

Три гаура видели и чуяли его прекрасно. Вожак втянул воздух снова и оскалился — запах от плаща был знаком и ничего хорошего не сулил. Но запах живого был другой — будоражащий, пряный и почти как от детеныша. Необычный голуг. Славная добыча.

Вожак заворчал и двинулся на перехват, зовя с собой остальных.

Услышав вой, Элрос вздрогнул сперва, завертел головой, потом потёр заледеневшие руки: гауры ещё далеко. Лошадь мотала головой и порывалась бежать.

— Да погоди ты! — шепотом сказал Элрос, косясь назад. Если уходить слишком быстро, кто-то из гауров наверняка бросит охоту, а то и все сразу.

Ещё немного.

И ещё.

И пустил, наконец, серую в галоп. Разбрасывая сухой снег во все стороны, они мчались через дубовую рощу — невысокий всадник в развевающемся алом плаще и черно-серые гауры, подбирающиеся все ближе. Лошадь мчалась то быстрее, когда три сауроновых волка пытались взять ее в клещи, то чуть медленнее, и тогда вновь припускали волки...