– Почему же никто не обратил на это внимание? – удивился Влад.

– Все слушали, что кричал Мане, – ответил писарь. – К тому же в зале получился страшный беспорядок. Мебель была разбросана, ковры смяты. Возможно, люди подумали, что оружие затерялось в этом беспорядке.

– А Владислав, когда приехал, конечно, разбираться не стал? – со злой улыбкой спросил Влад.

– Вдовы убитых ходили к Владиславу с прошением, чтобы нашёл виновных и покарал, – сказал Калчо, – а Владислав ответил, что уже всё выяснил и что все бояре, которые присутствовали при убийстве, поклялись, что убитые сами во всём виноваты, раз нападали первые. Владислав сказал, что не будет наказывать тех, кто всего лишь защищал свою жизнь.

– А Семёна как убили? – Влад опять сделался угрюмым.

– Его убили раньше. Неподалёку от дворца. Там я совсем ничего не видел. Только слышал, что это случилось.

– Пятеро убитых, – повторил Влад. – Пятеро честных людей, которые отправились на тот свет, против четырнадцати здравствующих предателей. Пятеро отважных людей, а против них – четырнадцать подлецов и трусов. И те, кого оказалось больше, одержали верх. Простым большинством. Вот так дрянное обычно и побеждает. Побеждает потому, что злого в мире куда больше, чем доброго. В мерзости тонет всё доброе и чистое… Ты полагаешь, что это и впрямь утешительно, Калчо?

Писарь потупился.

– А вдруг ты всё-таки врёшь? – с подозрением глянул на него Влад. – Мой отец был добрым государем. С чего бы стольким людям предавать его? С чего?! Ради обещанных земель? Но ведь у бояр и так много земли. Они, может, и рады были бы получить ещё, но не такой же ценой!

– То, что не делается из жадности, делается из трусости, – сказал писарь. – Бояре испугались того войска, которое привёл с собой Янош, когда сажал Владислава на трон. Сказать по правде, бояре и так поддержали бы Владислава, без всякого подкупа, но Владислав-то этого не знал и наобещал им многое, а они не стали отказываться.

Девятнадцатилетний юнец вдруг почувствовал, как правая рука сама собой сжимается в кулак. Но в чём был виноват писарь? Он говорил скромно. Не дерзил. Не швырял слова горькой правды прямо в лицо своему господину. Если б вздумал делать так, то непременно получил бы зуботычину.

Влад оглянулся, не зная, куда деть эту руку с кулаком, которая так и хотела ударить. Не найдя другого предмета, ткнул в стопку пергаментов. Они прогнулись под ударом без всякого сопротивления, поэтому Владу легче не стало. Чувства всё равно просились наружу – теперь уже слезами, но Калчо не должен был этого видеть, и никто не должен, поэтому девятнадцатилетний хозяин дворца повернулся к двери и пошёл прочь.

«Почему предателей так много? Почему?» – спрашивал себя Влад, быстрым шагом идя по широкой дороге, ведшей через фруктовые сады к озеру, в котором разводили форель для княжеского стола. Девятнадцатилетний юнец торопился, будто собирался обогнать собственные мысли, хоть и понимал: они не могут выветриться из головы и остаться позади, даже если ещё немного прибавить шагу.

Возле озера дорога поворачивала и теперь вела вдоль берега, но Влад вдоль берега не пошёл, остановился у большой раскидистой ивы. Эти деревья, на первый взгляд бесполезные, росли вокруг всего озера, чтобы создавать тень для форели. Считалось, что так рыбе в жаркие летние дни будет прохладнее.

«Почему?» – в который раз спросил себя Влад и вдруг со всей силы впечатал кулак в толстый ствол дерева. После удара показалось, что кора у ивы такая же мягкая, как стопка пергаментов, ведь боли почти не чувствовалось. Вернее, эта боль казалась ничтожной по сравнению с тем, что Влад чувствовал внутри себя. Ему теперь предстояло ненавидеть скольких людей! И он хотел ненавидеть, но эта ненависть не вмещалась в сердце, ей было тесно. Чувствовалась странная тянущая боль. Казалось, сердце сейчас разорвётся, а ведь раньше Влад думал, что подобные чувства – выдумка.

Два последних года Влад жил с чувством ненависти и жаждал мести, но готовился совсем к другому. Он думал, что убьёт Владислава… и Яноша убьёт, если сумеет до него добраться. А ещё Влад думал, что устроит казнь на главной площади Тырговиште, где будут посажены на кол несколько предателей. Несколько. Это, значит, человек пять-шесть. Может, семь-восемь. А теперь речь шла о четырнадцати, но Влад уже начал понимать, что и этим дело не кончится, ведь у четырнадцати бояр-предателей были слуги, которые помогали своим господам, то есть слуг тоже следовало казнить. Выходило, что число казнимых выросло до трёх десятков или даже до четырёх. А ещё у бояр имелись родственники – братья, сыновья, племянники, – которые тоже наверняка знали о готовящемся предательстве и позволили ему совершиться. Значит, всех молчаливых соучастников тоже следовало казнить, потому что им не понравится государь, который приговорит предателей к казни. Казнь послужит поводом для мести со стороны этих самых братьев, сыновей и племянников, то есть поводом для новых предательств.

Весь этот широкий круг людей уже сейчас вызывал у Влада ненависть, и этой ненависти было тесно в сердце, но в то же время было и мучительное чувство сомнения – сомнения в том, что поступаешь правильно.

Султан Мурат на Косовом поле зарубил четырех человек и даже глазом не моргнул. Теперь Влад знал, что сам должен будет поступать так – отправить на казнь четыре десятка человек и при этом не моргнуть глазом. Но ведь Влад ещё ни разу за всю жизнь никого не убил и даже не приказывал убить. Это в мыслях он уже расправился с Владиславом и с Яношем тысячу раз, но действительная расправа – совсем другое.

Влад поднял голову и посмотрел куда-то сквозь ветви ивы, где на пасмурном небе через облака пробивалось солнце. «Господь, – мысленно произнёс он, – Ты велишь мне любить врагов моих, прощать их семижды семьдесят раз. Но Ты видел, что сотворили предатели! Ты видел, скольких они убили и как убили! И за это тоже прощать?! Ты не велишь мстить, не велишь убить их, а велишь мне и дальше терпеть от них. Почему? Неужели в Твоей бесконечной доброте Ты любишь и врагов моих? И жалеешь их?»

Влад не мог больше смотреть на солнце и опустил взгляд: «Что же это получается? А как же справедливый суд? Где теперь справедливость? Ушла из этого мира? Значит, она ушла в ту минуту, когда Ты в лице Христа велел прощать до семижды семидесяти раз? Значит, справедливость я найду лишь на том свете, а на этом царствует беззаконие?! Так что ли, Господь?! О ком Ты больше заботишься – обо мне или о моих врагах?!

В голове тут же отыскался готовый ответ, когда-то вложенный туда наставником-монахом, преподававшим сыну румынского государя Закон Божий. Теперь же государев сын лишь усмехнулся этому ответу: «Да, я помню-помню. Ты говорил устами царя Соломона – Ты наказываешь лишь тех, кого любишь, а у тех, от кого Ты отвернулся, жизнь легка и беззаботна».

Влад снова усмехнулся: «Только не верю я в это, Господь. Не верю я в это. Яви мне хоть малую часть той милости, которую Ты являешь святым и мученикам. Или я мало пострадал? Да уж, конечно, со святыми не сравнить. Но ведь Ты являешь свою милость и врагам моим. Не Ты ли Сам говорил, что в засуху изливаешь благодатный ливень на головы праведных и неправедных? Значит, если Ты являешь милость врагам моим, которые во много раз хуже меня, то почему не хочешь явить мне?! Почему Ты не хочешь сделать мою жизнь лёгкой?! А если не хочешь, так позволь мне самому позаботиться о себе, и я устрою всё по своему убогому разумению. Что молчишь?»

– Прости их, – послышалось из-за спины.

Оказалось, что за спиной стоял Войко. Значит, «прости их» только что произнёс он, однако Влад был не вполне уверен, что правильно понял:

– Кого «их»?

– Предателей, – с готовностью пояснил серб.

– Я что, разговаривал вслух?

– Нет, господин, но я догадался, о чём ты думаешь, – сказал Войко.

– Ты подслушивал мой разговор с писарем?

– Нет. Но Калчо сам мне сказал, что тебя огорчили его слова и что ты отправился куда-то в эту сторону, а я отправился тебя искать, потому что не надо тебе, господин, ходить одному.