– Охрана внутри. И позвольте заметить, молодой господин, что ни один раб или может быть вор, добровольно, сюда не войдут. Разве только Митрас. Мне кажется он единственный, кто по своей воле здесь бывает. И надо отметить, проделывает это с завидным постоянством – при этом вилик так улыбнулся, что Луцию стало как-то не по себе. Однако, Палла и представить себе не мог, насколько не к месту оказалась его заявление про Митраса. Сам того не понимая, он наступил на больную мозоль. Реакция юноши была молниеносной.
– Вот и посмотрим, – процедил он сквозь зубы.
Не надо быть гением, чтобы угадать свой промах. Палла быстро понял, что заявлением явно затронул не то, что можно было затрагивать. Это подтвердил и охранник, до этого вяло плетущийся по дороге, и явно оживший после слов про Митраса.
Пройдя в открытую воротину, они очутились во дворе. Внутри зверинец казался еще огромнее, чем снаружи. Зловонье встречавшее их за стенами, оказалось настолько слабым в сравнении со смрадом наполняющим двор, что от новых ощущений, с непривычки, на глазах выступили слезы. Земля, перемешанная с песком и сеном, хлюпала и продавливалась под ногами. Глядя на нее, решительно, невозможно было угадать, чего же там больше, собственно земли или остального, насыпанного сверху. Гам и гул живого, доносившегося с разных сторон, мешал Луцию соображать. Словно новый жилец зверинца, застыл он при входе, не понимая, где очутился, и куда идти дальше. Совсем не так он представлял себя зверинец Луция Пизона. И хотя толком не знал, как же он должен выглядеть на самом деле, но точно верил, что как-то не так. Прежде всего, не укладывалось в голове то, как эти величественные звери, победители арены, могут содержаться в подобных, скотских условиях. Любому понятно, что их цена и ценность были явно достойны лучшего. Взор привлек медведь, поднявшийся на задних лапах, обхвативший передними решетку, и трясущий ее так неистово, что казалось, вот-вот сломает. Чувство жалости и отвращения охватило душу. Всё в ней бурлило и клокотало, требуя немедленного вмешательства. Однако, что он мог сделать? Обведя еще раз глазами внутренний двор, и убедившись, что такие условия повсеместно, а не только у медведя, он ничего толком не придумал. Да и что можно поделать?? Как улучшить?? Только все сломать и выстроить заново. Каким-нибудь косметическим вмешательством, этот вопрос явно не решить. Что же представлял собой внутренний двор зверинца? Огромная непропорциональная куча ржавых, кое-где порванных, клеток, расставленных вокруг грязного пруда. Куча мух, словно передвижное солнечное затмение, перебиравшаяся с одного живого тела на другое. Причем, не особенно они разбирались, кто пред ними, человек или животное. Дорожки отсутствовали. Их заменяли протоптанные путики, как в лесу. Рядом с клетками, в какой-то мутной жиже, плавали испражнения и остатки недоеденного корма. Рабы, те, что обслуживали зверинец, смотрелись ему под стать. Они выглядели оборванными, неряшливыми и обглоданными. Наверное, по-другому тут и не могло быть. Меж тем, Палла, Митрас и побелевший охранник, с видом здешних завсегдатаев, продефилировали мимо юноши направо. Луций, расстроенный увиденным, и даже на время забывший, зачем сюда явился, поплелся за ними. Однако, чем дальше они удалялись от входа, тем приличнее становилось вокруг. Сначала изменились клетки. Металл, по мере удаления от входа, становился новее и качественнее, чистота зверей и условий содержания, росли вверх геометрической прогрессией от плохого к хорошему. Появились дорожки, исчезали мухи, откуда не возьмись, глазам открылись деревья и кустарники, постриженные на современный лад. Каким-то образом получался своеобразный переход из ада в рай. Спустя еще мгновенье, обзору открылись величественные, пятнистые гепарды, размещенные, казалось не в клетках, а в домах, отделенные от остальных тонкою решёткой. С противоположной стороны дороги, подобный дом был отведен и для тигров. Эти клетки совершенно другого уровня и качества. В них звери могли прятаться от солнца в полуденные часы, или резвиться на площадках с установленными там деревьями, когда жара спадала. Сделав еще несколько поворотов среди многочисленных, уже красивых клеток, они очутились пред огромным вольером, разделенным на части, так же как до этого тигрино-гепардовые владения. Первая часть, так сказать лицевая, примыкающая к решетке, находилась под открытым небом, вторая скрывалась за деревянной стеной. Если внимательно присмотреться, то становилось заметным, что перегородка, разделяющая вольер на половины, ближе к низу, была исцарапана и разодрана здешними обитателями. Фасадная, видимая часть, пестрела редкими, но высокими деревьями, в тени которых, распластавшись будто бы на пляже, отдыхали несколько гиен. На поверхности земли, словно на мировой карте океана, рваными островками торчали пучки зелено-желтой травы, смотревшиеся настолько гармонично и красиво, будто бы их нарочно туда, кто-то посадил. В деревянной стене, разделяющей клетку, в самом ее центре, находился невысокий квадратный лаз, откуда торчала зубастая морда еще одной гиены, внимательно наблюдающей за прибывшими гостями. Вдоль решетки, отделяющий вольер от остального мира, стояло огромное белое корыто с питьевой водой. Все выглядело буднично и спокойно. Надо отметить, настолько спокойно, что кроме гиены в окошке, на прибывших гостей, внимания никто не обратил.
– Какая честь для меня, приветствовать несравненного молодого Луция, в его угодьях. Пусть разорвут меня на куски псы Артемиды, если не любовь к созерцанию бешенства и ярости диких зверей, привела тебя сюда. Пусть покарает меня, как Фалека, разъяренная львица, если я ошибаюсь, – послышался голос откуда-то сбоку.
Луций обернулся. Словно джин из неоткуда, появился и предстал пред ним огромный чернокожий мужчина, в самом расцвете сил. Он был исполинского роста, крепко сложен, дышал здоровьем и имел какой-то отталкивающий вид. Эта была та категория людей, что не нравятся прямо сразу, не успев даже ничего натворить, или чего-нибудь сказать. Однако этот успел. И надо отметить, лучше бы этого не делал. Речь его, словно несмазанная дверь, скрипела, фальшивила и пахла лицемерием. Но не только слова вызывали раздражение. Глядя на него, отталкивал и внешний вид. Сейчас пред ним стоял действительно огромный детина с потрясающе некрасивым телом. Даже можно сказать так, не некрасивым. Тело смотрелось безобразным и уродливым. И виной тому не являлась природа или создатель. Огромные омерзительные шрамы, украшающие амбала, вдоль и поперек. Сколько их находилось на нем, не знал, наверное, и он сам. Весь, исполосованный рубцами, переломанный, словно только что вынутый из мясорубки, стоял он пред Луцием, силясь тому понравиться. Непропорционально смотрелась и голова, выглядевшая много меньше размером, по отношению к телу. Один глаз на ней прятался в замотанную тряпицу, а другой смотрел так проницательно, что казалось, просвечивает тебя насквозь, словно луч рентгена. Стоило ему улыбнуться, как окружающим становилось страшно, потому что улыбка эта, больше походила на оскал хищного зверя, чем на дружелюбное приветствие. Однако, при всем этом «наборе великолепия», что-то магически-притягивающее было в нем. Скорее всего, манила его внутренняя сила, сомневаться в которой не приходилось, при одном только взгляде на этого верзилу. И сила эта, как будто распространялась и на тебя. Находясь рядом с ним, да еще в таком страшном месте как зверинец, создавалось впечатление спокойствия и защищенности, будто бы ты находился не с человеком рядом, а с огромным, послушным, хотя и страшным псом, готовым броситься, спасая тебя и в огонь, и в воду. Однако, первым впечатлением, все же оказалась неприязнь. Поэтому Луций машинально отошел на пару шагов от него, почти прислонившись спиной к клетке.
– Господину не стоит беспокоиться из-за меня, я всецело раб его и слуга – мягким, убаюкивающим голосом проговорил он.
– А вот Аниса уже третий день не ела, и может напугать вас, – при этом великан кивнул на клетку, ту что за спиной юноши. Луций медленно повернул голову и увидел, что на него, будто бы на ягненка, смотрит огромных размеров гиена. В ее черных, как агат, глазах, красными угольками переливалась смерть, и если бы не клетка, отделявшая их друг от друга, то эта гиена оказалась бы последним, что он видит в жизни. Ужас охватил и сковал члены юноши так сильно, что он застыл будто бы вкопанный. Луций молча утопал в глазах хищника, боясь лишний раз пошевелится. Но оцепенение прошло, и повинуясь инстинкту самосохранения, он отпрыгнул от клетки.
