Дуглесс вскочила, сжав кулаки. Да чтоб его черти взяли! — подумала она. Недаром он приобрел скандальную репутацию в двадцатом столетии. Ничего удивительного, что в исторических сочинениях о нем доброго слова не сказано!

Первым желанием Дуглесс было — помчаться за ними и выдрать все волосы у этой бабенки! Николас сам-то, может, и не помнит, но это все равно не отменяет объективного факта, что именно она, Дуглесс, — женщина, которую он любит! Впрочем, — стала втолковывать себе Дуглесс, — его любовь ко мне не принадлежит ни этой эпохе, ни той, так надо мне будет с учетом того, что станут вспоминать о Николасе потомки, положить решительный конец этому кобелированию.

И с ощущением собственной правоты, постоянно твердя себе, что проделывает это исключительно ради блага самого же Николаса, она незамедлительно направилась к беседке. При этом она отчетливо видела, что все садовники прекратили работы по саду и внимательно наблюдают за ней.

И, как обнаружилось, в мистическом полумраке беседки Николас уже успел задрать женщине юбку, оголив ее бедро, и рука его проникла куда-то дальше. Куртка и рубашка у него были расстегнуты, и женщина в свою очередь сунула руку ему за пазуху, и при этом они целовались с необыкновенным энтузиазмом!

— Так-так! — громко проговорила Дуглесс, умудряясь как-то удержаться от того, чтобы не наброситься на них тут же, — Мне, Николас, не кажется, что подобное поведение подобает джентльмену!

Женщина пришла в себя первой и удивленно воззрилась на Дуглесс. Потом она принялась отталкивать от себя Николаса, но тот, похоже, не имел уже сил остановиться. — Николас! — резко прикрикнула на него Дуглесс, таким тоном, каким она обычно делала замечания школьникам.

Николас обернулся и посмотрел на нее из-под опущенных век. Вид у него при этом был как бы несколько сонный — она и раньше видела его таким в те минуты, когда он занимался с нею любовью!

У Дуглесс даже дыхание перехватило!

Но выражение ярости вскоре вытеснило все остальные на лице Николаса, и он отпустил юбку женщины.

— Я полагаю, что вам лучше уйти! — сказала женщине Дуглесс, вся дрожа от гнева.

Женщина переводила взгляд с Николаса на Дуглесс, в то время как эти двое уставились друг на друга, и поспешила прочь из беседки.

Николас оглядел Дуглесс — всю, с головы до пят, — и выражение ярости на его физиономии было столь явным, что Дуглесс уже готова была убежать. Но осталась на месте.

— Николас, нам нужно поговорить! — вскричала она. — Я должна объяснить тебе, кто я такая и зачем явилась сюда! Он пошел на нее, и на этот раз она попятилась назад.

— Что ж, вам удалось опутать чарами мать, — приглушенным голосом почти прошипел он, — но на меня ваша магия не действует! А ежели вы еще хоть раз посмеете оказаться на пути к исполнению моих желаний, я велю попотчевать вас колотушкой!

И он пошел прочь, оттолкнув ее, так что Дуглесс стукнулась о стенку и чуть не рухнула на землю. С тяжелым сердцем она смотрела, как Николас в гневе шагает по дорожке и затем исчезает за дверцей в стене. Как же ей выполнить свою миссию, если он даже выслушать ее не желает?! И десяти минут не хочет провести в ее обществе! И что ей в таком случае остается делать — лассо на него накидывать, что ли?! Точно! — подумала она. — Взять вот, связать его, а потом сообщить, что она явилась из будущего с целью спасти его шею — в самом прямом смысле этого слова.

— И я уверена, что он мне поверит, — произнесла она шепотом.

Тут вернулась Гонория, неся с собой деревянную складную подставку для письма, которую держат на коленях, несколько здоровенных гусиных перьев — умело заточив, она превратила их в подобие ручек — и три листка бумаги.

Перебирая струны лютни, Гонория принялась наигрывать мелодии песенок, только что напетых Дуглесс, и попросила переложить их на ноты и записать. Однако Дуглесс не знала нот и еще больше разочаровала Гонорию своей необразованностью.

— А что такое «колотушка»? — поинтересовалась у Гонории Дуглесс.

— Ну, это такая штука, которой пыль из одежд выбивают, — ответила Гонория, не прекращая при этом испещрять бумагу нотными значками.

— А что Николас… он тут… он за всеми подряд женщинами увивается, да? — опять спросила Дуглесс.

Перестав пощипывать струны лютни, Гонория глянула Дуглесс прямо в глаза.

— Вам не следовало бы испытывать сердечное влечение к сэру Николасу! — произнесла она наконец. — Женщина должна привязываться сердцем к одному только Господу Богу, ибо люди смертны, а Господь Всемогущий нет!

— Это, конечно, так, — со вздохом ответила Дуглесс, — но покуда человек жив, он все еще способен сделать собственную жизнь либо полноценной, либо нет! — Дуглесс хотела еще что-то сказать, но, случайно подняв глаза вверх, увидела на галерее дома кого-то, чья голова напомнила ей о…

— А кто вон та девушка? — требовательно спросила Дуглесс, указывая на незнакомку.

— Этой девушке по достижении совершеннолетия предстоит выйти замуж за лорда Кристофера. Если, конечно, она выживет. Девушка очень больна и не часто выходит на свежий воздух, — ответила Гонория.

Девица, по крайней мере, на таком удалении выглядела точь-в-точь будто Глория — такая же толстая и, похоже, такая же противная! Дуглесс вспомнила рассказ Ли о старшем брате Николаса: Кристоферу предстояло жениться на какой-то богатой французской наследнице, и именно по этой причине он отказался от брака с прекрасной Летицией.

— Стало быть, Николасу предстоит жениться на Летиции, а Кристофер обручен с несовершеннолетней! — протянула Дуглесс. — Ну, хорошо, а скажите-ка: допустим, эта девушка умрет, не женится ли тогда Кит на Летиции?

Гонория явно была шокирована тем, что Дуглесс так фамильярно, так запросто, позабыв о титулах, называет благородных людей по именам. Должно быть, обычаи у них в стране совершенно иные! — решила она, а потом пояснила:

— Лорд Кристофер должен унаследовать графский титул, к тому же он состоит в родстве с королевой, а леди Летиция не подходит ему по рангу.

— А Николасу, значит, она подходит, да?!

— Сэр Николас — младший из сыновей, и он не может наследовать ни земли, ни титул, и для него леди Летиция — супруга вполне подходящая: она — тоже родственница королевы, только очень дальняя, и приданое за ней сулят небольшое, — ответила Гонория.

— Допустим, Николас женится на Летиции, а Кристофер вдруг умрет, в таком случае графом станет Николас — верно? — спросила вновь Дуглесс.

— Да, это так, — отозвалась Гонория и перестала записывать ноты. Глянув в сторону галереи, она увидела, что наследница-француженка — толстая, с прыщами на физиономии, болезненного вида девица — уходит в дом. — Да, — задумчиво повторила Гонория, — в этом случае графом стал бы сэр Николас.

К моменту, когда Дуглесс наконец-то улеглась рядом с Гонорией в постель, она уже испытывала полное изнеможение. Ничего, конечно, удивительного в том, что этим вечером ей довелось видеть здесь очень мало толстых людей и что талии у здешних женщин столь тонкие! Если все время носить стальной корсет и постоянно двигаться, то жир попросту не может отложиться на теле!

Покинув сад, они с Гонорией отправились к вечерне в небольшую, но красивую часовню на первом этаже дома. Священник в богато расшитых ризах вел всю службу на латыни, и они, внимая ему, большую часть вечерни простояли на коленях. Дуглесс ни зрительно, ни в слуховом плане не могла в полной мере сосредоточиться на службе, ибо все время разглядывала необычные для нее роскошные одеяния собравшихся здесь мужчин и женщин: их шелка, бархат, парчу, меха, их драгоценности!

В часовне она впервые увидела Кристофера. Он был очень похож на Николаса, хотя и не столь молод и красив. От Кристофера исходило ощущение какой-то спокойной силы, и именно оно побудило Дуглесс вглядеться в него. Он тоже поглядел через толпу на нее, и его взор выразил столь явный интерес, что она, покраснев, отвернулась, не заметив, что Николас пристально следит за ними обоими и хмурится.