– Как я понимаю, передо мной мировая сенсация?

– Ну, мировая или нет, углеводородный анализ покажет. Пока не ясно, но чтоб вот так! Ничего подобного точно не находили. Чтоб вот так рука в руке, почитай, первый раз за всю археологическую историю… Жалко, сезон заканчивается. Да и финансы поют романсы. По уму надо бы расширить раскоп, поискать вокруг. Похоже, не последняя находка. Чую нутром.

– Да, на этот год все истратили, – согласился Михаил.

– А вот если бы найти котел Чингисхана. Такая находка стопудово потянула бы на сенсацию! Тогда бы Нобелевская премия без сомнения! Тогда бы мы, Миша, соорудили стеклянный купол и вели бы раскопки под ним круглый год!

– Что, до сих пор не нашли реликвию? – Вигдор внимательно посмотрел на ученых.

– Увы, увы! Где и кто только не искал! Даже монголы в семнадцатом веке засылали сюда своих разведчиков. Для них найти котел было делом государственной важности— реликвия Чингисханова могла сплотить нацию. Но чуда не произошло.

– Ты вот что, Вигдор ибн Борисыч, покарауль тут малость, а мы с Герой смотаемся на почту, телеграмму в Лесовск отстучим. Пусть подмогу шлют для усиления нашего отряда, так сказать, в связи с новыми открывшимися обстоятельствами. Нам сегодня ночевать придется у раскопа. Слухи-то быстренько расходятся, наверняка любопытные найдутся.

– Покараулю, святое дело. Только, мужики, до первой звезды ни-ни. Но чтоб к ужину мое рандеву с этой, как вы изволили выразиться, глазковской парочкой завершилось. Не хотелось бы эти ваши артефакты под звездным небом в одиночку наблюдать. Жуть!

…Потом, уже в лагере, после ужина, когда костер едва тлел и они с Селиной, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по палаткам, в сумеречном пространстве брезентового купола Вигдор мысленно возвращался и возвращался к словам археологов о поисках котла Чингисхана. Как-то сама собой память стала «перелистывать страницы», и, засыпая, Вигдор смутно стал припоминать, что где-то уже слышал о странном монгольском десанте на Ольхон времен Иркутского острога…

Недалеко от реки Ангары, ближе к крутояру стоит сруб. Бревна один к одному – в обхват. Настоящий стеновой лес. У сруба плоская крыша, дверь низенькая, оконца— волоковые – закрываются изнутри задвижной доской. Это зимовье. Ничего мудреного на первый взгляд. На деле все сделано с хитростью. Потолок – двойной. В нем – вход-выход. А по всему периметру парапет брусчатый для стрельбы – не ровен час, нападут немирные таежные люди.

…Чуть поодаль от зимовья из сугроба, наметенного ночной пургой, торчит большой крест.

Раннее утро. Из дверного проема бочком протиснулся молодой парнишка. На нем старенький зипунишка, накинутый на плечи. На голове аська – теплая шапка без ушей, на ногах кагушки из косульих камусов, выменянных у тунгусов. Поеживаясь и зевая, парень засеменил вокруг зимовья осмотреться – нет ли чужих следов…

Один за другим выходят другие зимовщики. Их мало. Большая часть ватаги еще вчера отправилась собирать ясак. Возвращения ждали ближе к вечеру.

…Каждый сразу принялся за дело. Один пошел к речной проруби за водой, другой подколол дров, третий проворно, чуть ли не на лету хватает из под звонкого колуна чурочки и, складывая их в охапку, таскает в зимовье. А там уже разгорелся огонек в наспех сбитой еще осенью печке, и скоро из дыры в крыше пошел сероватый дымок.

…К тому времени, когда было готово немудреное варево и зимовщики собрались к столу, сколоченному из нескольких лесин, работы переделали немало.

– А что, Ефимий, какой те сон намедни грезился? – спросил молодой казачок.

– Самммо лучший, – откликнулся Ефимий, известный среди зимовщиков рассказчик.

Был он родом из поморских, в Сибирь подался не от любопытства. О том отдельная история. Грамотных с радостью брали передовщики, полагая, что те быстрее выучат братские языки и будут с местными толковать на равных. Опять же, когда надо – составят отписку воеводе.

Русая окладистая борода – Ефимий шутил, что в тайге с такой бородой теплее, – придавала ему вид дружелюбный. Пышные усы овалом сливались с бородой. Он располагал к себе, так что, когда не ладились переговоры с таежными и братскими людьми, Ефимий был тут как тут. Брови русые, глаза – при любой погоде – лучатся, как будто в каждом по искорке солнечной. Оттого, если даже и сердится Ефимий, глаза смеются. Смеются и все тут, ну как на такого сердиться можно?!

И во всем своем облике статный мужик – не крепыш, не худощав, а все в самый раз. Роста Ефимий был среднего, верткий, спорый на руку. Топор держал крепко и орудовал им умело, так, что казалось – не массивный инструмент, а ножик в его руках.

Походка у Ефимия была твердой, как у атамана. А коли на лыжах надо по следу сбегать, тут и вовсе равных не было.

Ефимий был прост и доступен. Балагурил, мог часами забавлять ватажников, рассказывая о своих странствиях, о том, как ходил на Лену, о казенной службе в Енисейске. Но коли потребно бывало осадить нерадивого, завести серьезный разговор, рассудить спорщиков – переключался быстро. Зимовщики доверяли ему и прислушивались к советам. Ватага уважала и было за что – проверялся не раз на крепость и смелость. Про таких говорят «опорный мужик».

– Расскажь тогда!

– Ишь чего… К словам, Кирька, надоть относиться с бережью. Не ровен час, украдешь. Сон увидать – это тебе не бурдук сварганить.

– Не упирайся, Ефимий, расскажь, – поддержали Кирьку товарищи. – Был сон – да с голком ушел. Не обеднеешь, поди?!

– Ой, не знаю, ой, не знаю!

– Эх ты, подельничек. Да и не было, поди, сна, набрехал. Ну точно, набрехал, – не унимались зимовщики.

– Не был? Как же, был, – спокойно, чуть протяжно выдохнул Ефимий. – Еще какой! Ну, слухайте, все одно от вас не отбиться.

Все замерли в предвкушении рассказа.

– Так вот, снился мне звонец и емануха!

– Колокольчик и коза?! – протянул Кирька.

– Завирай, да меру знай, – тонким голосом пискнул Михей, мужичок, приставший к ватаге по дороге.

– Кто неправдой живет, того бог убьет, а кто правдой живет, тот добро наживает, – парировал Ефимий, не глядя на Михея. – А то могу и вовсе замолчать, кажись, не напрашивался.

На Михея зашикали, и он обиженно умолк.

– Коза, браточки мои, дело верное, к дому и теплу.

– А звонец? – не выдержал Кирька.

– Знамо дело, звонец к дороге.

– А куды, уперед? Назад? – снова встрял Михей, опасливо посматривая на ватажников. Не ровен час, побьют.

– Уперед.

– Братцы, братцы, ой-е-ей! – Михей даже подскочил на чурбачке, подпрыгнул, как мячик, и снова «упал» на деревянный обрубыш. – Куда же уперед?! Там и земли-то, поди, нет.

Он нахохлился, словно петух перед боем.

– Сказ же шел – возьмем ясак и айда по домам.

– А иде он, дом-то? У какой стороны? – невесело сказал рыжий, с рыжей бородой детина по прозвищу Хват. – Откуда пришли – не ждут, куда пойдем – гостями будем. Это что ли дом?

Хват с силой топнул ногой о земляной настил зимовья.

– Не спорьте, браточки. Что вперед, что назад – дорога у нас одна по судьбе – трудная да работная.

– Верно, Ефимий, словно быки упираемся.

– Ну, ты-то, Михей, упираешься, а то как же! Все больше у печки сидишь, варево нюхаешь, – буркнул Хват, и все дружно засмеялись.

– Да, сдается, долгонько здесь просидим. Это я во сне тоже узрел. Емануха к дому. Куда денешься.

– Стоячая вода гниет, – не унимался Михей. Он никак не хотел смириться с мыслью, что в этом пустынном месте придется задержаться надолго.

– Коли начнем рубить острог – не скиснет, – перебил его строго Ефимий.

– Острог! Опять, поди, приснилось. Острог! Поди, соврал? А?

Михей соскочил с чурбачка и забегал по зимовью.