– Так это не вы? – То ли она хотела схохмить, то ли съязвить, но Эладора явно не собиралась шутить на эту тему. Наверно, лучше бы Кари тоже помалкивать. Все-таки это ее отец, ее семья и все прочее, но при жизни они казались ей чужими – и оставались чужие мертвыми.

Эладоре наверняка хотелось дунуть отсюда подальше, но надо было держать Кари под руку ради профессора Онгента. Сестра утешилась тем, что больно дернула Кари, ведя за собой в переулок, и еще заставила при этом больно споткнуться.

– Ты говоришь ужасные вещи. Мать просто опустошило. А где носило тебя? По кораблям чужестранцев – и одни боги знают, чем ты там занималась.

Если честно, Кари до конца и не помнила, что погнало ее в путь. Очень давно это было, и из жизни в доме тети Сильвы ей нравилось вспоминать лишь чердак да старые сараи на заднем дворе. Она лазила по ним часами, исследовала. Сломанные инструменты, пустые бочки и клети. Прочие неопознанные предметы из прошлой жизни сельской фермы, что ныне оказались не к месту в ее новом воплощении загородной усадьбы. Кари завораживал этот хлам: ржавые вещи-занозы под кожей жилища. На ум пришли лекции Онгента по археологии, но он сокращал былое до отдельных событий, до поминального списка уже свершенных деяний и уже разрушенных городов. Такое чувство, будто профессор кого-то заживо хоронит. Это привело ее мысли к Шпату.

Уже тогда ей было известно: чего бы она ни искала – не найдет ни в загородном доме тети Сильвы, ни в книгах, которые тетя заставляла читать, полных благих наставлений и мудрых мыслей. Ей самой нравились только те книги, где описывались иные края, заморские земли.

Тихо, как тень, рядом пристроился Мирен.

– Что-нибудь чувствуешь, Кариллон? Не избавлюсь от ощущения, будто ты не стараешься, – тараторила Эладора. – Не стану притворяться, будто понимаю суть явления, но уверена, ты могла бы стараться и поусерднее. Ты уже делала записи? Почерк у тебя отвратительный, но разве это мешает прилежно вести дневник? Ты не настолько сведуща, чтобы судить, что важно.

– Нет, – призналась Кари. Ей бы солгать, – пришла мысль, – чего-нибудь выдумать, а то вдруг Мирен доложит отцу, и тот прекратит потакать своей странной прихоти. Мирен, как узнала она, тоже жил с ними на улице Желаний, хотя у него, видимо, свой способ приходить и уходить тайком, потому как ни за что не поймешь, дома ли он, не услышит ли. Обман напрягал ее теперь не так остро. Афера длилась уже два дня кряду, и свобода от жутковатой тюрьмы ловца воров лишь слегка перевешивала тягостную повинность не удавить Эладору. Кари не так боязно было идти на грабеж, как изображать воспитанную студентку, но она будет дурой, если попросту все бросит, не разобравшись, что случилось той ночью, когда они вломились в Башню. Может, у нее получится сочинить еще что-нибудь про упырей.

– В этом вся ты, – фыркнула Эладора.

Разъяренная, Кари отклонилась от задуманного маршрута по университетским предместьям, на перекрестке свернула направо, а не налево. По булыжникам вдогонку зацокали черные туфли Эладоры. Мирен, как тень Кари, без усилий подстроил шаг. Краткий мрак под аркой, потом гул толпы резко возрос, когда они ступили на широкую улицу на Священном холме. Серые рясы студентов разбавили черные – жрецов и священников. Зашумели уличные зазывалы, продавцы мощей, попрошайки рядом с возами. Кари накинула капюшон: любой просящий милостыню калека в два счета продаст ее Хейнрейлу. Она ускорилась вдоль по улице Святого Бархуса, что лепилась к восточному, отвесному скату холма. На правой стороне у всех сооружений имелось по два ряда входных дверей. Одни открывались сюда, на Святого Бархуса, но зайди внутрь, спустись на пару этажей и обнаружишь второй ряд – выходы на проспект Цветов. Кари повернула к спуску с нелепо скошенными ступенями.

– Почти полдень, – пожаловалась Эладора. – Надо бы сходить…

ГДЕ ОТКРЫВАЮЩАЯ ГДЕ НАША СЕСТРА НАША СУТЬ НАША ТЕНЬ

Шум разметал Кари. Несравнимо громче, бесконечно ближе, чем удар грома. Она пошатнулась, наверняка это выстрел – прямиком в голову с близкого расстояния. Ничто другое не вызовет такой всепоглощающий грохот. Или на город обрушилось какое-то алхимическое оружие всеобщей погибели, драконья бомба, навроде той, что поразила Джашан. Она заелозила ладонями по лицу, ощупью искала кровь, разверстую рану. Может, вообще все ее кости растолкло взрывом в порошок?

– …На, – произносит Эладора, не ведая о кромешном разрушении Кари.

Пятьсот сорок четыре пары ног проходят по телу Кари. Черви копошатся под ее кожей, собираются в огромный ком в животе. Снуют сквозь распростертые руки. Шелестят сквозь пустоты в ногах. Позвоночник – это канат, великаны дергают за него и звенят ее головой. Она высотой четыреста футов, валко колышется над городом. Она чует едкий запах алхимических литейных цехов, видит острова в гавани, крапинки судов на фоне бликов полуденного солнца в воде.

…Обед…

Двое людей, один из них очень стар и слеп, мужчина и женщина. Опять рясы жрецов. Их тоже сейчас убьют, размотают у нее на глазах? Она не вынесет на это смотреть. У женщины под накидкой кольчуга. Можно ощупать любое колечко, любую заклепку. Прочувствовать вес меча за поясом и пистолета на правом бедре. Она знала, что женщина сильно устала и недавно мылась, избавлялась от пыли улиц и подземных туннелей. Пахло свежей водой, застоялым ладаном и слегка пованивало мочой из-за постыдного недержания старика. Кари воспринимала и слабость его ног, и ломоту в хрупких птичьих костях – совсем хилой опоре, и бешеную тревогу, стучавшую в сердце, пока он внимал докладу, – но слов женщины не услыхать. Слова потеряны.

Вот женщина поднимает на Кари глаза – как это у нее получилось, ведь взор самой Кари разбросан миллионом осколков, но все-таки смотрит – и ее застилает огонь.

Кари лежит на земле. Ноги – как намокшие струны. Понятно, она поранилась до синяков и крови. Она что, сверзилась со ступенек и падала до самого низа? Нет, Мирен на месте, он подхватил ее, не дал убиться насмерть. Она попыталась заговорить, во рту вкус рвоты. Ошарашенная Эладора неуклюже ищет блокнот, будто Кари всего лишь образец для наблюдений. Кругом толпа, ахает, перешептывается.

Дурнота, словно миллион мурашей, ползает в животе, сквозь вены, облепляет сердце, неуклонным маршем взбирается по хребту. ЧУ ПРЕДВЕСТНИЦА КРОВЬ МОЕЙ КРОВИ ДИТЯ МОЕГО ДИТЯ ВЕРНУЛАСЬ РАДИ ВОЗВРАЩЕНИЯ

– Заберите меня отсюда, – взмолилась Кари. Череп грозил расколоться. Перед глазами троилось, не меньше – как если бы мир разбился на стеклянные призмы. Накатила очередная волна тошноты, три волны, захлестывали, сталкивались. Кажется, она закричала, а может, нет. Больше она не чувствовала свое тело, она слишком велика, искусственные, твердокаменные распорки смели ее плоть и кости. Подцепила заразу от Шпата, в помрачении подумалось ей.

Мирен с Эладорой ее подняли, понесли в гору – это кратчайший путь до университета, но с каждым шагом боль нестерпимо росла. Бой трех кувалд вминался ей в голову, снова и снова.

– Вниз, вниз, – просипела она. Неясно, слышно ли им, неизвестно, сохранился ли язык, чтоб ей разговаривать. Она ослепла, но почувствовала, как солнце меняет положение на лице, и догадалась – ее поняли. Если б могла, она возблагодарила бы богов.

Они враскачку поковыляли вниз по склону, по спускам улочек и каскадам лестниц, к прибрежью Блестки. Видения схлестывались и сражались друг с другом в сознании Кари, но с каждым шагом их давление спадало, пока неожиданно они не исчезли все сразу, и тогда все разом стихло.

Мирен почувствовал ее облегчение и отпустил Кари. Эладора пошатнулась от добавочной тяжести, и Мирен втолкнул их в переулок.

Он держал высвободившиеся руки неподалеку от ножа и провожал взглядом горстку людей из толпы, которые увязались следом, пока они наспех спускались. Вероятно, некоторые заметили не только то, как пьяной студентке поплохело под сенью святейших городских храмов.

Кари сплюнула, избавляясь от рвотных привкусов. Сердце неслось во всю прыть, она до изнеможения устала, но другого вреда, кроме головной боли, это, вернее, эти – видения – вроде не причинили. Тем не менее она лежала на обочине и чувствовала себя разбитой вазой. Ее куски снова склеили, но не было уверенности, что они опять не развалятся.