Дезмонд замешкался, но все же послушно ослабил нити. Циркачки почувствовали возможность двигаться самостоятельно и, попрощавшись, ушли с арены. Взгляд Дезмонда сделался рассеянным и мало похожим на человеческий.

— Связь с внешним миром тоже желательно не терять, — напомнил ему Мальстен. — Пошли. Я прослежу за тем, чтобы ты отпустил нити вовремя.

Они направились прочь из цирка.

— А дальше? — В голосе Дезмонда прозвучал заметный испуг.

— Дальше? — нахмурился Мальстен, шедший с ним рядом.

— Да. Я окажусь в комнате, отпущу нити, а дальше? Будешь заставлять вставать и не показывать боли? — с несчастным видом спросил Дезмонд.

Молчание продлилось несколько долгих мгновений. Затем:

— Нет.

То ли от неожиданности, то ли оттого, что не мог с легкостью ориентироваться, когда видел и своими, и чужими глазами, Дезмонд врезался в стену, покачнулся и начал падать. Мальстен подхватил его под руку и помог встать.

— Но я думал, ты презираешь боль расплаты… — осторожно заговорил Дезмонд.

Мальстен поморщился.

— Это не столь важно, — отозвался он.

— Но на прошлом занятии ты хотел, чтобы я…

— Дезмонд, — обратился Мальстен, и в голосе его зазвучала такая строгость, что она оборвала расспрос, — мое отношение к расплате тебя волновать не должно. Как и меня — твое. Ты не виноват в том, что мне…

Пришлось пережить, — закончил он про себя, но осекся на этих словах. Произнести такое вслух, да еще и при Дезмонде было для него равносильно позору.

— … в том, как я к этому отношусь, — закончил он. — Ты относишься не так, и я должен уважать это.

Несмотря на рассеянный взгляд, было заметно, насколько Дезмонда потрясли слова Мальстена. Он даже не нашелся, что на это ответить, и весь оставшийся путь они прошли молча.

Оказавшись в комнате Дезмонда, Мальстен замер в дверях, глядя, как ученик подходит к кровати. Казалось, у него прибавилось уверенности, и он шел, не сомневаясь, что Мальстен последует за ним. Лишь поняв, что не слышит шагов учителя, Дезмонд остановился и обернулся, на его лице отразилось легкое недоумение.

Он хочет, чтобы я остался, — скривился Мальстен. Он бросил взгляд на кровать — широкую, с балдахином, сделанную с истинной малагорской любовью к роскоши — и заметил рядом с ней резной стул со спинкой, будто бы специально приготовленный для этого момента. Мальстен нервно усмехнулся, представив себе, как отреагировал бы Сезар Линьи, если бы ему пришлось сидеть у кровати ученика, пока тот корчится в муках расплаты. Вероятно, желудок Сезара вывернулся бы наизнанку от отвращения прямо там.

— Мне… отпускать нити сейчас? — неуверенно спросил Дезмонд.

Мальстен вздохнул.

— Вероятно, ты сначала захочешь устроиться поудобнее, — через силу произнес он.

Волна неприязни прокатилась по его телу, когда он заметил, как Дезмонд просиял от этих слов. Он словно был искренне рад, что ему позволяют пережить расплату так, как ему хочется, но хотел снова и снова убеждаться в этом. Мальстена раздражала его жажда участия, раздражало это неуместное воодушевление, которое испытывал Дезмонд, понимая, что не останется один, раздражали постоянные вопросы, пропитанные смесью тоски и капризности.

Я хочу уйти отсюда! Позвольте мне уйти! — панически застучало у него в голове. Дыхание участилось, пульс начал отдаваться в висках, но Мальстен заставил себя собраться и сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев.

Дезмонд тем временем лег на кровать. Черные нити, тянущиеся от его правой ладони, убегали сквозь запертую дверь и вели к лагерю цирковых. Пока что он не отпустил своих марионеток.

— Ты… останешься?

Нет!

— Да, — мрачно кивнул Мальстен, зная, что должен пройти через это испытание. Но он не готов был исполнять все на условиях Дезмонда. Подойдя к кровати, он взял стоявший сбоку от нее стул и решительно перенес его в изножье, чтобы частично скрыться от ученика за балдахином. Он морально приготовился к тому, что будет слышать его, но не готов был смотреть на него.

Дезмонд явно не испытал воодушевления от его действий, и Мальстен встретил его недовольство с мрачным злорадством.

— Теперь отпускай, — сказал он.

— Не понимаю… — начал Дезмонд, но вновь оборвался на половине фразы.

— Чего на этот раз? — закатил глаза Мальстен.

— Ты, вроде, говоришь, что хочешь поддержать меня, но ведешь себя так, как будто тебе это до ужаса противно. Зачем ты…

Мальстен шумно вздохнул, почти теряя терпение.

— Тебе больше хочется переживать расплату, стоя на арене? — огрызнулся он.

— Нет!

— Может, тебе надо, чтобы я не только здесь сидел, но и получал от этого удовольствие?

— Н-нет…

— Тогда бросай свои капризы и отпускай нити. Дольше будешь удерживать, дольше продлится расплата. Сам это знаешь. Не маленький.

Дезмонд ничего не ответил, но нити через пару мгновений исчезли, скрывшись в центре его ладони.

Мальстен прикрыл глаза, готовясь к тому, что будет дальше, но все равно не сумел сохранить непроницаемое выражение лица, когда Дезмонд заметался по кровати, не давая себе труда даже попытаться потерпеть молча. Мальстен морщился от каждого его стона, не в силах побороть ощущение, что мучения Дезмонда наигранные и ненастоящие.

Ты знаешь, сколько раз он охотно отдавал расплату Бэстифару. Знаешь, что ему действительно плохо…

Однако от раздражения и неприязни эти внутренние увещевания не спасали. Дезмонд переживал боль с удивительной самоотдачей, не испытывая ни малейшего стыда, и, пожалуй, именно это вызывало у Мальстена наибольшее недоумение.

Почему тебя ничто не сдерживает? — думал он. — Почему ты совсем не стыдишься своей слабости, своих криков?.. Я знаю, что тебе больно, но по твоему самозабвенному переживанию расплаты создается впечатление, что ты получаешь от этого удовольствие. Хотя я ведь знаю, что это не так. Ты страдаешь, но…

Что кроется за этим «но», ему узнавать не хотелось, но пытливый ум не готов был оставить мысль незаконченной.

Недостойно?.. Недостаточно?..

Мальстен сжал кулак. Что бы он ни делал, он никогда не сможет перестать реагировать на расплату так, как его научил Сезар. Возможно, вся жизнь сложилась бы по-другому, если б не эта муштра.

Вся судьба Арреды могла измениться, если бы не вклад Сезара Линьи в обучение Мальстена Ормонта.

***

Герцогство Хоттмар, Кардения

Второй день Матира, год 1469 с.д.п.

Первое, чему Мальстен учился во время тренировок со своим строгим учителем, это скрытность. По крайней мере, самому мальчику казалось именно так. Когда он только пытался выпустить из рук те черные веревки… нити — как называл их учитель — первое, что он слышал, было недовольное шипение.

«Слишком заметно!», «Ты еще руку вперед выставь для демонстрации!», «Сначала нужно оценить обстановку», «Ты хоть немного соображаешь, что и когда собираешься делать?», «А менее демонстративное лицо ты при этом делать можешь, бездарь?», «Сотри с лица самодовольство!», «Страшно? Тогда тебя точно вычислят. По твоему лицу не должны ничего понимать, тебе ясно?»

Делать только вовремя. Смотреть, не обращает ли на меня кто внимание. Не делать явных жестов, не менять выражение лица. Не выражать самодовольства…

На слове «самодовольство» десятилетний Мальстен запнулся. Сидя в своей комнате при свете единственной свечи, он крепко задумался, что мог иметь в виду учитель, говоря о его самодовольстве. Возможно, Мальстен не заметил, что не так улыбнулся? Не так на кого-то посмотрел?

Он осторожно вывел слово «самодовольство» на листе пергамента и поставил напротив него вопросительный знак.

На втором году тренировок он начал путаться в замечаниях Сезара, поэтому решил составить себе список того, чего делать не стоит, чтобы не прерывать занятия. Чтобы старания матушки не были напрасными, Мальстен чувствовал себя обязанным подойти к вопросу обучения наиболее ответственно.

Он думал, учитель похвалит его за обстоятельность, и, ложась спать, чувствовал себя счастливым и потирал руки от предвкушения. За все время обучения — которое казалось мальчику ужасно долгим — Сезар Линьи не похвалил его ни разу. Ни одного! Осознав это, Мальстен ощутил обиду и злость, ему захотелось во что бы то ни стало заставить учителя оценить его старания по достоинству.