Она сделала ещё несколько шагов и полезла в сумочку за телефоном предупредить Эдика, чтобы у входа ждал, обязательно ведь куда-нибудь попрётся кофе пить. «Как надоел! Это он обо мне думать должен, а не я отслеживать, на месте он или нет! И что с настроением?! Не мой день!»
Решила пробираться к основной аллее напрямик, так быстрее, и старалась больше ничего не разглядывать, одно волнение. Уже виднелась широкая заасфальтированная дорога и зелёная деревянная церковь Серафима Саровского с позолоченными куполами на фоне ясного неба с редкими рваными облаками. В Питере особое небо, каждый день разное, словно разговаривает с тобой. Может, оттого что так мало солнечных дней, все вглядываются в него, пытаясь распознать, что ждёт завтра: унылый дождь, ветер или всё-таки солнце, пусть и ненадолго. Хотя что там завтра, питерская погода, как искусный иллюзионист, несколько раз на день поменяется, к удивлению горожан, которые никак не привыкнут к этаким выкрутасам.
Неожиданно наступила на маленький камушек, чуть ногу не подвернула. «Неужели каблук попортила?!» В полушаге скамеечка старая, вроде чистая. Присела. Всё на месте, только крошечная царапина на чёрной лакированной коже. Сущая ерунда! Невольно упал взгляд на гранитную плиту напротив. Татьяна Александровна Тихомирова.
Не по себе стало: вот что-то знакомое в имени, а кто это, понять не может. Фотография в иссохшей деревянной рамке, обтянутая прозрачной плёнкой, сильно пострадала, и разглядеть лицо было практически невозможно. Могила выглядела крайне запущенно. Особенно нелепо смотрелся огромный полуистлевший искусственный цветок, похожий на алый мак, который кто-то надёжно воткнул рядом. Наверно, совершенно случайный прохожий шёл мимо и пожалел уже совсем никому не нужного человека.
Она повторяла и повторяла:
– Татьяна Тихомирова, Татьяна Александровна Тихомирова… Таня! – Тамара наконец вспомнила её, и фотография начала оживать…
Они познакомились случайно, когда Тамара первый раз вышла замуж и переехала к родителям Михаила с Васьки на Петроградку. Выскочила по глупости, и трёх месяцев не провстречались. Время такое было: чуть перевалило за двадцать, нужно определяться, иначе не по-людски как-то, и от предков устала, одни нравоучения. Миша учился в Горном институте, сын известного археолога, видный и, оттого что рос в интеллигентной семье, начитанный и язык подвешен, кого хочешь уболтает.
У Томы родители – потомственные питерские врачи, вроде ровня, один круг. Поначалу Тамаре казалось, что она искренне влюблена в галантного молодого человека, и лишь совместная жизнь показала, что любить-то его было вовсе и не за что. Михаил совсем не понимал, что супружество накладывает некие обязательства, ограничений не признавал и частенько заваливался подвыпивший, а то и оставался не пойми где и с кем. Тома по горячей молодости закатывала истерики и лила слёзы.
В лице свекрови участия не находила, у той всегда Мишенька прав – ну с друзьями засиделся, эка невидаль! Её твёрдое убеждение, что мужчине нужна свобода, на то он и мужчина, – Томе было неведомо. В её семье такого отродясь не случалось. Папа всегда с работы домой спешил и сам нервничал, если мама задерживалась хоть на полчаса. У Миши вроде так же, но, видно, были и совсем другие времена, когда его отец ни в чём себе не отказывал, – понятное дело, вся жизнь в экспедициях, а там свои нравы и устои. Тому мама предупреждала: все археологи к женскому полу нестойкие и выпить горазды, и гены – вещь упрямая, обязательно проявятся.
Одно утешало: Миша был нежен, ни одного резкого слова, и коли перегнёт палку, не знал, как подлизаться, становился ручным и домашним, но ненадолго. Тома отходчивая, не может обиду держать – поворчит и простит. Посоветоваться не с кем, такое подружкам не расскажешь, и родителей волновать не хотелось: знала, мать обязательно припомнит, как советовала получше приглядеться к сыну археолога. И откуда возникло такое предубеждение против археологов?! Видно, был некий опыт, только скрывала мама это глубоко в памяти, но обида чувствовалась, и за те три года, что Тома побывала в замужестве, так и не нашла общего языка с родителями Михаила и на родственные отношения не шла, даже отец удивлялся, откуда такое противление.
Татьяна Александровна, в дальнейшем просто Танечка, жила этажом ниже, вернее, не жила, а периодически сожительствовала с молодым парнем, спортсменом, и квартира принадлежала именно ему. Разница у них была приличная, он чуть ли не вдвое младше, по тем временам ситуация непозволительная, и такая связь могла вызвать лишь насмешку и порицание. Парень, то ли Саша, то ли Серёжа – уже и не вспомнить, – частенько уезжал на сборы и соревнования, был известен, и Татьяна появлялась в их доме накануне его очередного приезда, нагруженная провиантом, явно с Сытного рынка. Тамара не раз сталкивалась с ней на улице, когда та, умело припарковав небольшую иномарку, вытаскивала сумки с продуктами из багажника и, гордо выпрямив спину, ритмично цокая шпильками, направлялась к подъезду. Казалось, её ноша ничего не весит, так грациозно она ступала по асфальту, оставляя за собой шлейф невероятного дурмана. Нельзя сказать, что выглядела Татьяна Александровна гораздо моложе своих лет. Нет… Но очень убедительно! Одним словом – роскошная женщина, ни убавить, ни прибавить. Поражала манера одеваться. В её облике не было ничего от повседневности, всё нарочито точно подобрано по всем канонам классики и очень по-праздничному. У неё была отличная фигура, прекрасный рост, роскошные каштановые волосы, большие киношные очки, а главное – величественная осанка. Что делает с ней молодой парень, пусть будет Серёжа, Томе удивительным образом было понятно, но вот зачем этакой королеве, пусть и не юной, подобные приключения, в силу своего возраста понять не могла. Не смущало даже то, что, по всей вероятности, Татьяна была плюс-минус ровесницей её матери, но словно с другой планеты, где возраст проявляется несколько иначе, чем на Земле.
Тамара хорошо запомнила их первую встречу. Поздняя осень… На улице холодина невероятная… Тома на улицу выскочила, не выдержала обиды, когда в очередной раз поняла, что Михаила скоро не жди. Просила ведь не задерживаться: на ДР идти к подружке. А он опять пропал и даже не отзвонился, и его мать демонстративно проследовала в свою комнату, чтобы не лицезреть Томкины страдания. На кухне отец-археолог чай пьёт, в неведомом мире, как обычно, пребывает, впору плюнуть на всё и к родителям податься или на худой конец к подруге без Михаила на день рождения завалиться и так, чтобы до утра. Поревела, поревела, побродила по району и назад потопала. Так случилось, что именно в это время подъехала Танина иномарка и зашли они вместе в парадную. Поднимаются на лифте, Тамара лицо зарёванное прячет, а та, наоборот, смотрит на неё, словно изучает. Уже притормаживать лифт-тихоход начал, незнакомка возьми да спроси:
– Что за горе случилось у такой молодой красивой девушки? Неужели бывают в ваши годы какие-нибудь огорчения? Обидели? Не принимайте близко к сердцу. Всё однажды проходит. Вы ведь в этом доме живёте?
– В этом… – шмыгая носом, промямлила Тома, не решаясь взглянуть на совершенное существо.
– Если не заняты, приглашаю в гости… Руки подать не смогу. Все заняты. Татьяна Александровна. Можно просто Татьяна.
– Тамара… Ой, давайте я вам помогу!
И растерялась от неожиданного предложения, да ещё и в такую трудную минуту.
– А это удобно?..
– Конечно, удобно, – Татьяна протянула одну сумку и засмеялась.
У Томы глаза мигом высохли и печаль улетучилась, не могла поверить, что такая видная особа вот так запросто в гости позовёт. Татьяна Александровна, на лету изящно откинув волосы, сбросила лёгкую норковую шубку дымчатого цвета и, как была, в туфельках на каблуках, направилась на кухню.
– Ну что ты там стоишь? – крикнула Татьяна. – Раздевайся… Оглядись пока.
Тамара кряхтела, стягивая тёплые башмаки, стараясь не сдвинуться с небольшого коврика, чтобы не наследить. «И как можно в такую холодину в туфлях?!» Не приходилось ей такого встречать. Правда, эффектно невыносимо – шуба, в которой вроде ещё рано – снега-то нет, – и лодочки на тонкие бежевые колготки, может и чулки. Чудно!
