– Ничего. Просто Олег… – полистав, удивленно сообщила Дашка.

– Странно. А Игнатий?

Дочь стала снова листать брошюрку и выронила вложенные в нее крестильные корочки.

– Дай мне удостоверения, а то потеряешь! – потребовала Катя.

– Не дам. Игнатий значит «не родившийся»…

– Как это «не родившийся»? – оторопел Башмаков.

– Дарья, дай сюда удостоверения! – строго повторила жена. – Дай сейчас же – я спрячу!

И спрятала. Дашка, когда уезжала во Владивосток, весь дом перерыла – искала, чтобы увезти с собой. Нашла между книжек – и свое, и материно. Но Катя совершенно не обрадовалась, а молча сунула картонку с большой печатью приходского совета Благовещенской церкви в коробку с семейными документами.

Эскейпер положил крестильное удостоверение в Катину кучку и взял в руки альдебаранскую фотографию. На снимке он был мрачен, вероятно, еще не отошел от скандала с черной икрой. А может, напротив, уже проникся новой ответственностью, ведь научно-производственное объединение «Старт» занималось космосом, а точнее, разрабатывало достойный ответ американцам с их чертовыми «звездными войнами».

В первый же день Башмакова вызвал к себе начальник отдела Викентьев по прозвищу Уби Ван Коноби – седой сухощавый человек с движениями спортивного пенсионера. Его кабинет был увешан дипломами победителя соревнований по настольному теннису, а в самом видном месте, под портретом Циолковского, располагалась большая фотография: Викентьев, одетый в трусы и майку, размазанно-резким движением проводит свой коронный «гас».

– Очень, голубчик, рад! Вас, Олег… э-э… Трудович, – он глянул в бумажку, лежавшую перед ним, и улыбнулся, – Михаил Степанович рекомендовал мне как очень исполнительного и знающего организатора.

Михаилом Степановичем звали заместителя директора НПО Докукина. В недавнем прошлом Докукин заведовал отделом науки и вузов Краснопролетарского райкома партии и хорошо знал Башмакова. Самого его «ушли» с партийной работы за развод, хотя в те времена на разводы ответработников, если совершались они тихо и по взаимному согласию, научились уже смотреть снисходительно. Но жена Докукина проявила страшную, прямо-таки трамвайную склочность – и в партийных верхах об этом семейном скандале знали все, кроме, может быть, только членов Политбюро. Кремлевских старцев, учитывая их состояние здоровья, помощники старались оберегать от отрицательных эмоций и поэтому не доложили им о том, что Докукин – изменщик, дебошир и двурушник, позволяющий себе в домашней обстановке издеваться над политикой партии и правительства.

Говорят, Чеботарев, ценивший Докукина и долго прикрывавший его, наконец не выдержал, вызвал к себе и сказал:

– Ищи работу, Миша! Я помогу… Но больше никогда не женись на стерве! Будь другое время, посадил бы ее к чертовой матери, чтоб работать не мешала, – и дело с концом…

Докукину пришлось перейти в «Альдебаран», но по старой памяти он продолжал пристально следить за происходящим в районе, вероятно, в душе надеясь на возвращение. Конечно же он не мог не заметить икорного происшествия с Башмаковым. Из чувства солидарности, которое всегда сближает обиженных по службе, Докукин позвонил Олегу и предложил ему место зама в отделе Викентьева. Когда Башмаков уже работал в «Альдебаране», Михаил Степанович женился во второй раз – на уборщице, тихой, как библиотечная мышь, матери-одиночке, наводившей по вечерам порядок в его кабинете. Докукин по райкомовской привычке часто засиживался допоздна, она приносила ему чай-бутерброды – так у них потихоньку и сладилось…

– Ну а чем, голубчик, вы у нас раньше занимались? – продолжал расспрашивать Башмакова его новый начальник.

– Я окончил МВТУ. Энергомаш. Диплом писал…

– Да нет же, – с мягким недовольством оборвал Викентьев. – В райкоме-то вы чем занимались?

– Был заведующим орготделом.

– Ага, это значит… – он сделал руками такое движение, словно заключил пространство в невидимую форму, – значит, организовывали?

– Ну да.

– Любопытственно! В последнее время у нас участились случаи опоздания на работу. Заместитель по режиму жаловался. Потом, знаете, второй год никак не сдадим соцобязательства. Тоже ругаются. Ну а с наглядной агитацией просто катастрофа какая-то! Ходила тут комиссия от вас, из райкома, опять же бранились… Ну, вы сами знаете, что мне вам рассказывать. Вы уж озаботьтесь, голубчик!

– Виктор Сергеевич, я рассчитывал… – залепетал Башмаков.

– Эх, Олег… – Викентьев снова заглянул в бумажку, – Трудович, считайте себя пока работником героического тыла. А на передний край науки еще успеется. Договорились? И не забудьте о досуге коллектива. Ну, театры, концерты, выставки… И конечно же спорт! Я вас прошу!

Вскоре стены лабораторий покрылись, как цветной плесенью, всевозможной наглядной агитацией, включая большой стенд «Ленин и космос». Роскошно переплетенные соцобязательства вызвали буйный восторг секретаря институтского парткома Волобуева. Прошли шахматный и теннисный турниры, а также соревнования по преферансу: в двух последних состязаниях победил Викентьев. А дети сотрудников стали регулярно посещать кукольный театр – тут по старой памяти помогла брошенная кукловодка. Она к тому времени успела выйти за главного режиссера, сверстника Сергея Образцова, но сохранила теплые воспоминания о Башмакове и их недолгом романе. Оставленные женщины почему-то зла на Олега Трудовича не держали. И только Катя после той памятной истории с выносом дивана сказала однажды:

– Если бы ты от меня тогда ушел, я бы ненавидела тебя до самой смерти. И Дашку научила бы тебя ненавидеть! И Дашкиных детей…

Атмосфера в отделе царила шутливо-академическая. Тут-то Олег хлебнул лиха со своим необычным отчеством. В первый же день, представляя его коллективу, Викентьев невольно улыбнулся, произнеся «Трудович». А лабораторный остроумец Каракозин, по прозвищу Рыцарь Джедай, тут же поинтересовался:

– Олег Гертрудович, а вы, собственно, кто по образованию – заместитель?

– Олег Трудович окончил МВТУ! – еще шире улыбнулся Викентьев.

– Ах, простите великодушно, перепутамши! – издевательски заизвинялся Каракозин.

С тех пор чуть ли не каждый день, к восторгу сотрудников, он придумывал Олегу все новые и новые издевательские отчества. Вообще в «Альдебаране» прозвища и разные обзывалки очень любили. Собственно, НПО «Cтapт» в просторечье довольно долго называли «Шарагой», учитывая некоторые особенности его возникновения в ведомстве Берии. А словечко «Альдебаран» появилось после того, как в клубе состоялся закрытый просмотр нашумевшего американского фильма «Звездные войны». Огромный зал был забит до отказа – как говорится, на люстрах висели. Сотрудники притащили с собой родственников и разных нужных людей – врачей, парикмахеров, механиков автосервиса…

Тогда же, после просмотра, многие сотрудники получили прозвища – по именам героев фильма, но лишь за некоторыми эти прозвища закрепились, так сказать, навечно. Эпидемию обзываний начал Каракозин, заметивший, что седовласый спортсмен Викентьев удивительно похож на актера, снявшегося в роли старого джедая, космического рыцаря Уби Ван Коноби. А дальше началась цепная реакция: сам Каракозин сделался Рыцарем Джедаем, завлаб Бадылкин стал именоваться Чубаккой в честь человекообразной собаки-штурмана. А директора «Старта», старенького академика Шаргородского, передвигавшегося той же семенящей подагрической походкой, что и позолоченный робот Р2Д2 из «Звездных войн», так и прозвали – Р2Д2. В довершение всего и сам институт стали называть меж собой не «Шарагой», но «Альдебараном».

Это было так смешно! Лишь недавно, уже работая в «Лось-банке», Башмаков заспорил с Геной Игнашечкиным о том, почему страна, казавшаяся несокрушимой, вдруг взяла и с грохотом навернулась, словно фанерная декорация, лишившаяся подпорок. И во время спора он понял почему. Нельзя радоваться чужому больше, чем своему, нельзя ненавидеть свое больше, чем чужое, нельзя свое называть чужими именами. Нельзя! Есть в этом какая-то разрушительная тайна. Они все погибли, распались уже в тот момент, когда восхищались наивными «Звездными войнами» и когда переиначивали «Шарагу» в «Альдебаран». И тут бессильна самая истошная секретность.