Я впервые не узнала, что меня заказали. Никто не нападает целый вечер, муж спокойно ест приготовленный мною пирог с печенью и восхищается дивным вкусом. Я не параноик, но мне боязно за его жизнь, будто кто-то задумал отнять у меня любимого. Периодически поглядываю на него, нарезая помидоры на салат. Подобное отвлечение приводит к тому, что я неаккуратно режу палец. Слёзы накатываются на глаза, и начинаю ныть, как маленькое дитя.

— Кро-о-овь, — хныкаю я. Пора бы уже привыкнуть, но страх перед этим с детства не отступает. И как же это глупо.

Любимый подрывается, хватает пластырь из аптечки и сломя голову бежит ко мне. Слизывает кровь с нежностью, целует руки, клеит пластырь и обнимает меня, утешая.

— Глупышка моя. Не бойся. Всё будет хорошо. Ты привыкнешь к крови.

— Нет, не хочу, — я глотаю слёзы, пытаясь успокоиться.

— Это не важно. Всё равно я этого дня не дождусь.

Я поднимаю глаза и вижу слёзы в его взгляде. Резко отталкиваю, потому что это неправильно, потому что я виновата в том, что плачет киллер. А он плакать не должен никогда, даже от смерти близкого. А уж тем более — от порезанного пальца другого человека.

— Что..? Что случилось, милый? — я проглатываю ком в горле, переминаясь с ноги на ногу.

Он смешён. Меня вроде бы и дразнит его красное лицо, сопли из носа, но нет. Слёзы катятся у мужа по щекам и падают на пол. Левой рукой он прикрывает глаза, чтобы я не видела, не прочитала в них ничего, а правой… тянется к рукоятке кухонного ножа.

— Милый! — я кричу до хрипа в горле, отступая к окну спиной — впервые так небрежно подставляюсь под прицел возможного снайпера за окном.

— Молчи, прошу, молчи… Не заставляй меня страдать ещё сильнее, — скулит он, направляя нож на меня. Шею сводит, я стараюсь отойти дальше, чтобы лезвие и сантиметром не коснулось кожи, но некуда.

— Сколько? Сколько тебе заплатили за это? — он молчит и лишь рыдает. Мы это делаем синхронно, только вот я срываюсь на крик. — За сколько ты продал меня, отвечай?!

— Больше, чем ты можешь себе представить! — отвечает он тем же тоном, психованным, нервным, испуганным. И я его действительно не узнаю. — Дороже всей нашей страны, дороже нескольких стран. Вот сколько ты стоишь для меня. Не кричи, не сопротивляйся, иначе заказчик не распознает твоего лица. Прошу, любовь моя, - и от последних слов хочется блевать.

Я никогда не боялась смерти. Я никогда не думала, что буду предана тем, кому посвятила свою жизнь, что её разменяют на монету. Если бы я знала, то не захотела бы так «жить», лучше бы было сразу умереть. И я бы могла сдаться в его объятия, объятия самой смерти, ненасытной и подлой, но нет. Не сегодня.

— Пошёл ты к чёрту, любимый! — кричу я сквозь зубы, рычу, подобно животному, атакую. И всё равно от последнего слова теперь уже гнусно на душе.

Моя пушка и в этот раз не пригодилась. Никогда не думала, что самый лучший в мире киллер будет убит в порыве самозащиты кухонным ножом, спрятанным за спиною собственной жены.

Много знать — это самоубийство. Позволять много знать — тем более.

Любить людей — не слабость, а деньги — да.

Кровь растекается по кухонной плитке. Я смотрю на свой порезанный палец и на лужу крови, сравнивая, сдерживая ком тошноты в горле, и перешагиваю через труп, который в этот раз убрать будет некому. Роюсь в сумке, открывая все потаённые кармашки, и достаю заветный ключик от нашего сейфа. Моего сейфа. Или, всё же, нашего?

Больше, чем я могу себе представить. Дороже всей нашей страны, дороже нескольких стран. Вот сколько я стоила для него. Вот сколько я держу сейчас в своих руках. Вот почему я не понимаю той лёгкости, с которой можно совершить убийство. Ведь у нас было всё, о чём мы мечтали, но он захотел в два раза больше. И поплатился.

Моя жизнь, право, не стоит и милиардной доли того, что за неё отдали. И я бы ушла без борьбы и горечи. Но есть то, что гораздо дороже всей нашей страны, нескольких стран и того, что я стоила когда-то для него…

И это — жизнь в моём чреве.