Сковородка падает на пол, и недоделанный горячий блин растекается по кухонной плитке. Я не стану ругаться, сама виновата. Пора бы уже перестать пугаться звуков стрельбы.

— Ты вернулся, любимый, — улыбаясь, я целую его в щёку. Одежда пропитана запахом дыма и пороха, такая родная и тёплая. — Я же тебе говорила, не стреляй возле дома, чего ты?

Он сжимает мои плечи и отталкивает, проходя внутрь дома, и обеспокоенно копошится в вещах. Милый и сам прекрасно знает, что стрелять у дома — верх бесшабашности. И я знаю причину этого — не впервые.

— Собирайся.

— Снова дал им себя обнаружить? — хмыкаю я, уже беря заранее подготовленный чемодан.

Я не киллер, но я практически всё знаю о них. Я всегда держу наготове небольшую дамскую пушку, чтобы суметь за себя постоять, хотя толком применять её мне ещё не доводилось. Я живу на чемоданах, и меня это устраивает. Я самоуверенно позволяю себе подкалывать мужа, намекая на его некомпетентность, именно потому, что знаю: он никогда и ни за что не проиграет и не сдастся конкурентам.

Я никогда не была его жертвой, как это часто бывает в романтических драмах. Уж тем более — я никогда не была киллером-конкурентом. Я всегда прекрасно знала, что детей у нас не будет, потому что его работа — противоположна этому. Смерть — рождение, никогда не сойдутся. У него не должно быть детей, потому что любовь для киллера — слабость. Ему хватает и меня. Он прекрасно знает, что подвергает меня опасности, но пока что это не страшит такую глупую барышню, как я. Меня уже заказывали бесчисленное количество раз, но он всякий из этих разов умудряется перекрыть пламя мести, направленное на меня, оттолкнуть, при этом сам получив ранение. Ни больниц тебе, ни защиты от полиции.

Я никогда его не покину. Я его опора, я его больница, и да… Я по-прежнему его слабость, и меня в любом случае уже никогда не оставят в покое.

Я знала его со школы. Вместе мы ходили на концерты любимых групп, иногда выпивали в компании друзей. Он был неразговорчив и не очень любил шумные компании, однако, когда его звали, он никогда не отказывал. Он и сейчас не отказывает ни одному заказчику.

Порой он пропадал на несколько месяцев, я почему-то очень переживала, но никто не знал, где он живёт. Я днями и ночами ходила тёмными улицами города в надежде, что мельком его увижу. Лишь на миг. И в этот самый случайный миг над моей головой просвистела пуля, а человек, шедший передо мной, упал замертво. Тёмно-бордовая кровь в темноте пролилась на асфальт. Я, дрожа и бесконтрольно пуская слёзы, разглядывала отражение в окнах высоких многоэтажек, а в этом отражении я видела саму смерть — киллера, который позволил раскрыть себя и допустил появление слабости вроде меня. Это была его первая ошибка. Она не стала последней.

Я всем сердцем люблю его и боюсь за него, хоть и знаю, что он лучший. Это подтверждает и то, что его так часто заказывают. Оттого он и бегает по крышам и подвалам, но никогда не позволяет оппонентам переступить черту.

На новом месте с новой сковородой я пеку новые блины и надеюсь, что они будут вкуснее и обязательно понравятся моему любимому, который сидит в ожидании на кухне у окна. Запах тянется к нему, вылетая на ночную улицу, очаровывая людей, которые голодными идут со своих работ. Это прекрасное место, с хорошим обзором. Любимый ждёт и улыбается в предвкушении, пуская слюни и отгоняя от себя прекрасный запах. Он преподносит палец к губам в ответ на моё хихиканье и с романтичным взглядом смотрит в окно.

— Эй, если будешь таким, не дождёшься, — с театральной угрозой я замахиваюсь на него лопаткой.

— Уже дождался, — шепчет он.

Проверяет состояние глушителя. Пальцами он гладит курок нежно, как кожу возлюбленной. Вглядывается в прицел. Глухой выстрел. Цель повержена. Снайперская винтовка прячется в окне.

— Ну вот, теперь я готов.

— Дождался-таки блинчиков, — улыбаясь, я подаю ему полную тарелку тёпленьких и свеженьких. — Завтра обязательно приготовлю стейк.

А наступит ли завтра? Я задаюсь этим вопросом и думаю, что же станет, если однажды появится киллер, который одолеет любимого. Или, постарев, мой не сможет дать достойный отпор молодому поколению? Я часто слышу от него подобные истории, и они меня пугают. Он рассказывает, что они делают с семьями некогда известных и неприкосновенных, а ныне убитых киллеров. Что он делает. Жён и детей травят, сжигают заживо, расстреливают как скот. Всякие придумывают изощрённые способы, почти соревнуются в жестокости.

При уходе из дома все вещи мы оставляем там. Забираются лишь его драгоценные пушки и большой крепкий сейф. В нём — все заработанные мужем деньги. Он говорит, что в случае чего весь этот сейф — мой, и я должна разумно использовать эти деньги, чтобы спастись: сделать другой паспорт, пластику, нанять телохранителя или, в крайнем случае, другого киллера. Он предусмотрительный. Ключ хранится у меня, но я прячу его в самой глубине сумочки, в самом тайном кармане. Я не допускаю даже мысли о его провале.

Когда мы вместе смотрим кино или лежим в постели, он не может сомкнуть глаз. Его мучают кошмары меньше, чем собственная настороженность, переросшая в параноическую боязнь за наши жизни. Даже всемогущий чего-то страшится. А я целую его руки, шею, ключицы. Он содрогается и не может расслабиться, как бы я ни пыталась его успокоить. Уверена, он чувствует себя со мной в опасности, пусть я и слаба, и не желаю ему зла. Но я знаю слишком много и знаю слишком хорошо, а для таких, как я, знать — всё равно что костёр бензином тушить.

— Ты чувствуешь запах дыма? — он подрывается с кровати.

Его инстинкты никогда не подводят. Нас снова нашли и снова пытаются убить. Мы снова бежим. Мы бегаем по всему свету от кровожадных псов. И я, наверное, сумасшедшая, потому что я люблю это: эти погони, спасения, игры с жизнями. Не потому, что мне это нравится. А потому, что это — часть его, часть нас, нашей жизни. И так должно быть всегда.

Ночи с ним особенно жаркие, тем более, если рядом пылают дома, а над нами свистят пули. Беспечность — это роскошь, но иногда, лишь иногда… она допустима. Ему, а не мне.

Я принимала его таким, каким он был. Я всецело отдавалась ему без остатка, отдавала своё доверие, время и жизнь. Я была его, а он был моим с самого начала. Он был мне защитой от реального мира, я — его защитой от мира окровавленных снов. Мы были единым целым, и я никогда не допускала мысли о его поражении в схватке с другим киллером. Но он допустил свою вторую и самую последнюю ошибку. Он проиграл одну схватку. Схватку с деньгами.

Я никогда не боялась смерти, я жила с ней рядом. Я знала, что всякая жизнь имеет свою цену. А моя, если учесть, сколько раз меня заказывали, стоила очень немалых потраченных денег.

Меня заказывали — я узнавала об этом первая. Киллеры не скрывали себя тщательно, в отличие от моего мужа, все они были дилетантами. Они стреляли издалека, но я всегда носила бронежилет, а голову держала выше оконных рам. Когда ела, садилась, ложилась — в комнате без окон, чтоб не пробили. На работу я не ходила, не нуждалась в этом. И некоторые киллеры приходили в наше гнёздышко. Дамская пушка выручала всего пару раз, а муж потом расправлялся с остальным. В других случаях — либо дома был милый, либо я быстро реагировала и выпрыгивала из окна. На этот случай муж снабдил крючками и верёвочными тросами, чтобы можно было зацепиться и не убиться ко всем чертям. Киллеры действовали по одиночке, и в это время на улице меня никто не поджидал, и каким-то чудом я оставалась жива, успевала убежать от шальных пуль. Идти в полицию — вообще не выход: один раз их всех там перестреляли залпом. Приходилось бежать в подвал и прятаться в подготовленном на этот случай бронированном сейфе со стенками толщиною в метр, запирающимся изнутри. Муж, приходя домой и не обнаруживая там меня, сразу же бежал к моему убежищу и, находя там киллера, убивал. Не находя, освобождал свою непутёвую жёнушку — постукивал тайный пароль по стенкам сейфа с помощью азбуки Морзе, и я с радостными воплями и размазанными по лицу соплями вылазила его целовать. Похитить меня ещё никому не удалось.