«Может быть, — думал он, — она беспокоится, привлекательна ли еще для мужчин или нет».

— Мне нравятся зрелые женщины, — сказал он, — они больше разбираются в жизни. — В его глазах промелькнула искорка. — Они не ждут от мужчины чрезмерного.

Он намекал на себя, но Джеки этого не поняла.

— Вы хотите сказать, женщина постарше знает, что она найдет в муже, чтобы больше не ждать прекрасного молодого человека, который покорит ее?

Это было совсем не то, что он подразумевал, и уж совсем не то, что он сказал. Временами казалось, что ее что-то волнует, но он не так хорошо ее знал, чтобы разобраться, в чем тут дело. И он решил, что лучше просто сменить тему.

— Я собираюсь когда-нибудь совершить кругосветное путешествие, — сказал Эдвард, решив, что говорить о путешествии приятнее, чем говорить о старости.

— Что вы говорите?! — воскликнула Джеки, придавая своему голосу хоть немного интереса. Она знала, что он не собирался унизить ее, говоря, что ему нравятся зрелые женщины. Она — женщина зрелая. Тогда почему же эхом в ее ушах звучат слова Вильяма: «Я очень хочу на тебе жениться, а детей у тебя будет столько, сколько ты захочешь». Он ведь не сказал: «…столько детей, сколько тебе позволит иметь возраст до климакса». А сможет ли зрелая женщина заиметь дюжину ребятишек?

— А вы когда-то были моряком? — заставила она себя задать вопрос.

Этот вопрос озадачил Эдварда, сообразившего, что она думает, будто говоря о кругосветке, он собирается сам управлять судном. Принимая во внимание ее мастерство в управлении самолетами, было понятно, что она предполагает и в других способность к тому, что умеет делать сама.

— Я имел в виду, что собираюсь отправиться в круиз вместе с несколькими сотнями других пассажиров.

— А-а, — протянула Джеки в ответ, и это было все. Она бывала в городах, когда туда в порт заходили корабли, совершавшие круизы, и внезапно каждый магазин, каждый ресторанчик начинал буквально клубиться от туристов, скупающих все, что могло быть названо сувениром.

— Поедемте со мной, Джеки, — сказал Эдвард, удивив и себя, и ее.

— Что?!

— Я все бумаги оформлю, все оплачу. Я не жду, что вы за меня выйдете замуж. Я куплю нам отдельные каюты, и мы будем путешествовать компаньонами, друзьями. Вместе поглядим на мир. Или даже так — вы поглядите на мир во второй раз. — Он наклонился над столом и взял ее руку в свою — большую и теплую. — Я знаю, мы можем быть друзьями. Я так много о вас читал, хочется все узнать о вашей, такой напряженной, жизни. Особенно о том времени, когда вы перевозили обожженных детей в больницу и вас пригласил президент. Должно быть, вы прямо начинены такими историями.

— Не лучше ли взять с собой радио?

— Простите, не понял.

— Брать меня с собой, чтобы я рассказывала всякие истории — это все равно что иметь с собой радио. Вы можете накормить меня обедом — и я включена. Купите мне безделушку, и вы уже имеете рассказ. Оплатите весь круиз, и вы избавлены от скуки на корабле, где месяцами совершенно нечем заняться.

Когда она закончила речь, он сидел, распрямившись на стуле, с каменным выражением лица. Это был скорее вид бизнесмена, чем вид человека, обедающего с хорошенькой женщиной.

— Извините, — сказала она, глубоко вздохнув. — Мистер Браун, я не имею в виду ничего обидного, но я думаю, что вы влюбились из-за восторгов Терри по поводу того, что мне удалось совершить в жизни. А я женщина, точно такая же, какой была и ваша жена. Я не общественный институт, а уж тем более — не особенно хорошая рассказчица. Я живу напряженно и не намереваюсь уходить на покой.

О Господи, но так она испортит все дело. Это очень приятная личность, наподобие Терри. Но почему у нее такое чувство, что девяносто процентов интереса к ней у Терри и Эдварда основано на ее славе? Какая другая причина могла быть у этого человека, чтобы приглашать ее? Уж определенно она не самая красивая незамужняя женщина в городе. Тогда почему он интересуется именно ею?

И он уже ответил на этот вопрос: ему нужна компаньонка. Ему пятьдесят пять лет, он устал искать длинноногих женщин, чтобы начать семейную жизнь. На этом этапе своей жизни он хочет иметь кого-то, с кем можно поговорить, а кто лучший кандидат для этого, как не женщина, облетевшая весь мир и «начиненная историями»?

После отповеди Джеки вечер уже нельзя было спасти. В неловком молчании они провели остаток ужина.

Когда Джеки вернулась домой, она не удивилась, увидев, что дом не освещен, и нигде нет признаков присутствия Вильяма. Что он тут должен дожидаться?

Она встряхнула головой, чтобы в ней прояснилось. Между ней и Вильямом ничего нет, вообще ничего, и ничего не будет. Он сказал, что ее любит, хотя она делала все возможное, чтобы удержать его от этой любви. Она вспомнила, как летая на самолете вверх дном, довела его до болезни. Даже если она не сможет вернуть его любовь, не очень вежливо с ее стороны быть такой противной во всем остальном.

Когда она направилась в кухню, ей казалось, будто каждый фут ее тела весит не меньше тысячи фунтов. В мозгу беспрерывно раздавалось эхом: Вильям, Вильям, Вильям. Казалось, он был всем, о чем она была способна думать, а кроме того — под запретом. Запретный плод в райском саду — это он.

— А мы помним, что там случилось, — сказала она громко, открывая дверь.

Как только она включила свет, она поняла, что тут что-то не так. Вначале она не знала, что именно, какое-то мгновение стоя в дверях и осматривая комнату. Все было точно так же, как было при ее уходе. Она не увидела перемен, а уж тем более чего-то неприятного. В кухне все было то же, все, как она оставила.

Внезапно она сообразила, что именно не так: все было, как до прихода Вильяма. За очень короткое время она приспособилась к порядкам Вильяма: он все убирал с глаз долой. Может, он вещи клал не в то место, но, по крайней мере, на виду их не было. Но сегодня вечером ничего не было убрано. На кухонной доске были следы еды, которую Вильям готовил себе сам, а грязная посуда так и осталась в раковине, даже не залитая мыльной водой. Импульсивно она открыла дверцу холодильника, и, вместо обычного порядка, она увидела хаос. Все выглядело так, будто пьяный двухлетка продолжил в холодильнике пасхальную охоту за яйцами.

Она даже не поняла, почему беспорядок в холодильнике настолько ухудшил ее состояние, но это было так. Может быть, ей должно было стать лучше при этом доказательстве того, что Вильям взорвался из-за ее свидания с другим мужчиной, но это как-то ухудшило ее состояние. Точным словом тут была «безнадежность».

— Джеки, — громко произнесла она, — ты безнадежна. Только что ты встретила прекрасного мужчину, которому нравишься, а ты страдаешь, потому что твой партнер по бизнесу не привел в порядок кухню.

Уныло она прошла через темный дом в спальню. Она знала, что это ее шанс порвать все отношения с Вильямом. Утром ей надо сказать ему, что провела изумительное время с изумительным человеком, и будущее вместе с ним ее интересует еще больше. Как это по-французски называют? «Insouciance». Да, она должна описать сегодняшний вечер с insouciance.

Но вместо того, чтобы изобразить леди, оставленную без помощи, войдя в спальню, она бросилась на кровать на стеганое ватное одеяло, почти его обхватив, и зарыдала. Как могла ее жизнь так ужасно измениться? Почему она все время думает о Вильяме? Сегодня вечером не было минуты, когда бы она не задавалась вопросом, что он делает и о чем думает. Она сравнивала милого мистера Брауна с Вильямом во всем, что бы тот ни делал, ни говорил.

Когда она почувствовала на голове сильную мужскую руку, которая могла принадлежать только Вильяму, она не удивилась. Разве он не оказывался всегда рядом, когда был ей нужен? Когда самолет врезался в камень, он был там и спас ее. Когда порезала ладонь, он остановил кровь. И раньше, когда ей с мужем нужны были деньги, Вильям, узнав, что им плохо, анонимно помог им.