========== Пролог ==========
Он выходит каждый вечер, он садится на качели,
У него глаза безумца, он поёт колыбельную волкам.
Песня Юлии Бужиловой
2 сентября 1996 года.
Сегодня он вышел чуть позже обычного: болела голова, и потребовалось время, чтобы принятое лекарство наконец подействовало.
Дул сырой пронзительный ветер, играл нападавшими желтыми и красными листьями, поднимал в воздух страницы забытой кем-то вчерашней газеты. Скрипучие качели, уже много лет стоявшие здесь, отзывались ржавым скрежетом. Эти двое — стихия и человеческое сооружение — были давними друзьями.
Он спустился по лестнице от подъезда, зябко поежившись, поднял воротник пальто. Потом медленным шагом пересек замусоренный двор, сел на качели. Закрыл глаза и прислонился лбом к холодному металлу.
…Волчица улыбалась, глядя, как ее волчата играют, кусаясь и повизгивая, когда острые зубки товарища сжимались слишком сильно. Скоро должен был вернуться с охоты волк, принести еды для своей супруги и детей. Все знают, что именно волки — самые преданные животные, выбирающие себе пару на всю жизнь.
Уши волчицы приподнялись, она отвлеклась от возни рядом — ее чуткий слух уловил приближающегося к норе зверя. Малыши, поначалу не заметившие этого движения матери, тоже постепенно затихли и повернули свои мордочки к влазу.
Секунда, другая… Огромная серая тень нырнула в пряную духоту жилища. Следом была затащена большая туша — волк завалил оленя.
Волчица встала, чтобы помочь супругу разделить ужин. Волчата запрыгали вокруг отца, внимательно принюхиваясь к запахам, что тот принес на своей шкуре — ведь скоро и им выходить на охоту, а пока надо учиться всему, что могут рассказать родители.
После еды усталые малыши легли спать. Волк строго следил, чтобы никто не притворялся, а волчица тихо напевала колыбельную…
Он открыл глаза.
Солнце наконец выглянуло из-за облаков, красным закатным лучом осветила его лицо. Оно уже не грело, но от одного его света стало радостнее на душе.
Рано в этом году пришла осень.
Вдруг он понял, что что-то не так в окружающем мире. Недовольно нахмурившись, он осмотрелся вокруг.
Обшарпанная пятиэтажка все так же возвышалась хмурой памяткой об однообразности человеческой жизни. Покосившиеся гаражи-ракушки не украсила ни одна новая надпись. Лес через дорогу все так же шумел, умело изображая оживленность, хотя каждый, кто в нем был, знал, что лес умирает. На пустоши никто не разгреб свалку.
Типичный двор типичной городской окраины…
Только вот на детской площадке, которую он уже давно привык считать своей — детей-то не было ни у кого из жителей пятиэтажки — появился гость. Вернее, гостья.
Грустная девушка сидела на скамейке и ногтем ковыряла краску, которую давно собирались обновить, но так и не обновили. Рядом с гостьей лежал кофр — очевидно, с гитарой, судя по форме. Ветер охотно трепал распущенные светлые волосы девушки, предлагал снять не застёгнутую куртку, хотел залезть под черный свитер с высоким горлом, но не получал отклика.
Он удивился. Он впервые видел эту девушку, да и что она забыла в этом совсем не подходящем для нее месте? Здесь обитали работяги, по будням трудящиеся на заводе, а по выходным пьющие горькую. Ну и он, но у него есть причина — ему нигде не было так уютно, как здесь, где никому ни до кого нет дела.
Девушка не смотрела по сторонам и, кажется, всхлипывала. Наверное, она чем-то расстроена, шла куда глаза глядят и вышла сюда, подумал он.
Впрочем, особенно она его не заинтересовала. Сколько таких девчонок видел он раньше — и всегда проходил мимо. Что ему до чужого горя. У него есть его волки.
Он не успел отвести взгляд, когда девушка подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
Это было неожиданно. Ему показалось, что он окунулся в голубое-голубое небо, безоблачное и очень яркое — такие были глаза у этой девушки. Его затягивало в омут, а она все смотрела и смотрела…
— Ой. Извините.
Голос у девушки оказался довольно высоким, звонким и неуверенным. Не голос — так, голосок.
— Все… — он закашлял, прочищая горло: слишком давно не говорил. — Все в порядке.
— Наверное, я вас напугала? — предположила девушка.
Он покачал головой. Слово «очаровала» подошло бы больше, но краткое видение уже прошло, и ему не хотелось зря делать какие-либо жесты вежливости.
Тогда девушка улыбнулась. Чисто и искренне, так, что не оставалось сомнений, что ей действительно важно было не напугать случайного свидетеля. Скорее всего, ее взгляды производили сильное впечатление, далеко не самое приятное — и ей было от этого неуютно.
Он подумал, что впервые встретил такое честное создание. И еще, что подобному созданию очень сложно жить в мире лжи, который господствовал на этой маленькой планетке. Может, она инопланетянка, предположил он. По крайней мере, это могло бы быть забавным, прилети она с далекой звезды и заблудись.
— Дуреха бестолковая… — пробормотала девушка. — Ведь я вам помешала, да? Вы скажите — я уйду. Я здесь вообще случайно… Запрыгнула в первый подъехавший трамвай, а он меня сюда привез. Я и решила — судьба. Надо ждать, может, что хорошее будет.
— Нет, не надо уходить, — сказал он. — Вы не мешаете.
— Спасибо. Вы очень добры… — девушка снова поскребла доску скамейки. — Знаете, у меня иногда бывают такие ощущения… Что вот-вот должно что-то важное случиться. И тогда нельзя сопротивляться случайным желаниям, потому что интуиция выведет к важному, а разум наоборот мешать будет.
— Что же здесь может быть важного? — спросил он.
— Не знаю. Я пока не поняла, свершилось или нет. Оно часто очень незаметно поначалу, но потом ка-а-ак проявится во всей красе! — девушка смешно растянула звук «а» и махнула рукой.
Он подумал, что ей не очень много лет, слишком по-детски она реагировала, слишком непосредственно, взрослые этот дар теряют, когда начинают думать, что любой поступок должен нести в себе пользу. Желательно для общества, можно — для себя.
Его взгляд снова упал на кофр. И он попросил:
— А сыграйте что-нибудь?
— Да вы шутите, — смутилась девушка. — Я только сегодня начала заниматься. Записалась в школу. Вот через пару месяцев, наверное, уже смогу что-то сыграть.
— Понятно, — вздохнул он.
Ему было жаль. Сейчас он действительно хотел услышать перебор струн, вдумчиво-медленный, чуть горьковатый, идеально подходящий к медленно угасающему дню этой рано пришедшей осени.
Девушка тряхнула волосами, убирая неудачно упавшую на глаза челку. Он обратил внимание на ее руки, длинные тонкие пальцы — да, на гитарном грифе они должны смотреться так, будто для него и созданы. Ни одного украшения, коротко постриженные ногти — кисти выглядели столь беззащитными…
— Меня Асей зовут, — вдруг сказала девушка. — Ася Арбацкая. Мама говорила, что фамилия у меня в честь какой-то улицы в каком-то городе. Правда, странно?
— Странно, — согласился он. — Ольгерд.
Ася посмотрела на него с удивлением. Он про себя усмехнулся. Куда ее фамилии до его имени… А ведь он назвал именно имя, то, что было записано в свидетельстве о рождении и в паспорте.
— Такое красивое имя, — девушка наклонила голову к правому плечу и одними губами повторила «Ольгерд». — В нем слышится яростный морской ветер, холод севера, колючий снег и вкус глинтвейна.
— Нежные солнечные лучи, салатовые листья, лопающиеся почки деревьев и гранатовый сок, — вернул он ей любезность, описав ее имя.
— Может быть, мы еще увидимся? — предположила Ася.
— Я здесь бываю каждый вечер, — он смотрел под ноги, чтобы она не увидела его глаз.
Он не хотел, чтобы она поймала в них надежду.
— Хорошо, я запомню, — кивнула девушка.
Она встала, подхватила свой кофр и пошла вдоль леса туда, где шумели машины.
Она не стала прощаться, и Ольгерд мысленно поблагодарил ее. Он тоже ненавидел прощания.
