А что сейчас? Как все странно – вот тогда, когда все только началось, и по дорогам потекли толпы беженцев, что сорвало их с мест? Их же, в большинстве никто не трогал. Слухи… слухи и ожидания. Ожидание беды. Ну, а сейчас? Опять же, все те же слухи. Но уже слухи о том, что родное войско в хвост и гриву разнесло по кочкам войска вторгшихся супостатов, слухи, в которых на три четверти вранья, а остальное наполовину выдумки, заставляют людей возвращаться по домам. А что изменилось? Они боялись дракона? Дракон никуда не делся. А!.. Ну, да! Теперь это – наш дракон! Хороший дракон. И «бессмертные», грызущие глотки и не боящиеся ни меча, ни огня – тоже стали какими-то своими. Ну, грызут – так и что? Хороший сторожевой пес тоже может загрызть. Главное, чтобы грызли кого надо.

То, что раньше было каким-то беспредметным и бесформенным ужасом, облекло форму, их видело уже множество народу. Это стало частью известного, привычного мира со своими опасностями – а ты не зевай, будь настороже и не нарушай, и все… и все будет в порядке.

Ну, ладно. А что же ему-то, Куртифлясу, в этом мире? Ему-то куда возвращаться? Сгорело его место вместе с дворцом. Но дворец-то отстроят, только вот ему там местечка уже не будет. И наверняка сейчас и Бенедикт, и вернувшийся Ратомир – да Ратомир ли это? – тоже думают, что же с ним, Куртифлясом делать? В смысле – как избавиться. Потому что, по правде говоря, только об этом сейчас и может идти речь.

Потому что и сам Куртифляс на их месте думал бы об этом.

7

Граф Грант Элиас, бывший командующий войсками вторжения, бывший комендант захваченной территории, а с этой минуты никто, не обернувшись даже на звук захлопнувшейся за ним массивной двери здания Управления Городскими службами, неспешно спустился по ступенькам крыльца. С покрытой серым булыжником площади, на которой он стоял, вели пять улиц. Пять улиц, и он был волен пойти по любой из них. Или никуда не идти. Остаться тут, лечь на пыльную мостовую и… да хоть – умереть! Кому какое дело до него. Он свободен. И за свободу он заплатил достаточно дорого – всей той властью над тысячами людей, по своей и не по своей воле живущих тут, в этом проклятом городе.

Ультиматум был прост и понятен. Жизнь даруется тем из захватчиков, кто примет подданство Амирана и принесет присягу. Остальные будут уничтожены. Для желающих выход свободный, дальше их судьба – судьба подданных Амирана, их новой родиной в лице военной администрации и будет решаться: кого – куда.

В том, что отказавшиеся от этой высокой чести, будут убиты, ни у кого сомнений не вызывало. Войска противника, подойдя и обозначив линию соприкосновения, остановились. Боев как таковых не было. Эрогенцам идти на прорыв было бессмысленно. Куда прорываться? Вглубь чужой территории? И что там делать? Бессмысленная агония окруженных и затравленных зверей на царской охоте.

Амиранцы же, из которых большинство представляло почему-то широколицых и узкоглазых, одетых в странные одежды воинов, чьего языка никто не знал, действовали не торопясь. То там, то тут – непредсказуемо, небольшой по численности отряд легко прорывал заграждение и захватывал квартал, попутно убивая всех живых, не разбирая, кто там – свои, чужие, дети, женщины, старики. Очень скоро все районы, прилегающие к линии соприкосновения двух армий опустели. Жители сочли за лучшее переселиться поближе к безопасному центру города. Солдаты, правда, лишены были такой возможности. Они умирали все. Очередной квартал переходил в руки «освободителей». И противопоставить этому было нечего, по крайней мере граф не знал, что тут можно сделать. И офицеры подавленно молчали.

Гибель флота – великого и могучего флота Эрогении, грозы морей, вызвал не панику, нет – хуже. Он вызвал ощущение полной безнадежности.

Естественно, первым делом была предпринята попытка эвакуации на тех судах, что стояли в гавани Миранды. Тут были и эрогенские военные корабли, и чужие, задержанные тут в связи с военными действиями. Никто погрузке не препятствовал, даже по внешнему периметру в этот день никаких действий не предпринималось. Погрузились, отплыли. И опять же – ничьих военных судов ни близко, ни на горизонте. Плывите!

И корабли отплыли навстречу опускающимся сумеркам. А потом, когда они уже почти стали невидимыми в ночной тьме, там, вдали, в той стороне, где лежала цель их пути и где их ждали, вспыхнули огоньки. Яркая, праздничная гирлянда на горизонте.

Никто не вернулся. И никто больше никуда не плыл.

Вот после этого и был получен ультиматум. Смерть или отказ от родной земли. Граф не хотел ни того, ни другого. Он назначил себе преемника, передал ему дела и власть, а сам вышел на площадь, не зная, куда теперь податься.

***

Идея принадлежала Алефу Йоту. Когда он поделился ею с Бенедиктом тот долго сидел молча, прикрыв глаза, видимо, обдумывая услышанное. Потом взглянул на Алефа и в этом взгляде было уважение.

– Интересно, – произнес Бенедикт.

***

Все это время Алеф Йот мучился из-за своей ненужности. Если бы не Принципия, он вообще был бы никем. Генерал без армии. Обломок прошлого, каких много сейчас уносилось прочь течением событий последнего времени. Встроенный в систему, он был всего лишь деталью сложного механизма, работающей при наличии всех прочих узлов и деталей, и совершенно бесполезной сама по себе. Он прекрасно понимал, что восстановить службу, строившуюся веками, он не может. Можно создать какое-то жалкое подобие, но и на это уйдут годы, да и то только при наличии всемерной помощи и поддержки как Бенедикта, так и других властителей этого мира. А согласятся ли они помогать в строительстве того, что отберет у них значительную часть их власти?

Сама по себе идея не была новой. Еще Ратомир предлагал силами пленных ахинейцев выселить хамадийцев из их горных селений. Вряд ли гордые горцы безропотно примут это. Ничего, пусть дерутся, пусть убивают – хамадийцы бывших подданных султана, ахинейцы – хамадийцев. Чем меньше останется тех и других, тем лучше. Затея сама по себе была интересной. Особенно интересно было, а не превратятся ли эти самые ахинейцы, чуток обжившись и оголодав на новых местах – все же горы это не та среда обитания, где привыкли жить дети степей и пустынь, так вот, не превратятся ли ахинейцы в таких же разбойников, а то и еще хуже. В конце-концов, торговля рабами всегда была существенным элементом их экономики.

Но тут возникло предложение обменять пленных на твердую валюту, что, правда, тоже несколько напоминало пресловутую торговлю живым товаром, но все же ведь можно обставить как-то иначе, для чего же еще и нужны дипломаты, как не для того, чтобы уметь называть одни и те же вещи разными словами. Так что возвращение пленных можно назвать жестом доброй воли и проявлением гуманности. Ну, а деньги – деньги это просто возмещение убытков, понесенных Амираном вследствие незаконного и коварного вторжения. Все, в общем-то, прилично, что и подкупало. И с Ахалдакией можно расплатиться за помощь, не теряя из казны ни одного золотого. Сами отстегнут от той суммы, что согласится султан Обр-аль-Саламат заплатить за возвращение своих подданных, заранее оговоренный с Бунимадом процент.

– Интересно, – сказал Бенедикт, глядя в глаза этого загадочного человека, сейчас почти родственника, – конечно, избавиться от этих мерзких «бессмертных», это то, что сейчас нужнее всего. Они сыграли свою роль, теперь они только мешают. Во всяком случае, вокруг меня им не место. Вот только, согласятся ли они?

– Я, ваше величество, постарался поговорить с каждым из них. По отдельности, разумеется. И, кажется, я кое-что понял.

– И что же? – Не выдержал паузы Бенедикт, которому тоже пришлось немало общаться с этими людьми – командирами команд «бессмертных».

– Их можно разделить на две части. Те, кто из дворцовой гвардии – они вполне довольны своей жизнью и положением. Они всю жизнь были встроены в систему и без этого просто не могут. Ни субординация, ни дисциплина их не тяготят, для них это в порядке вещей. Другое дело те трое, что были вытащены из тюрьмы. Это природные анархисты. Любое подчинение кому-то они воспринимают болезненно, и согласны на такое только временно и то, только тогда, когда тот, кому они вынуждены подчиняться доказал, что имеет на это право. Дай он слабину, и они тут же выйдут из подчинения, а то и загрызут своего прежнего вожака. Каждый из них хочет встать на вершину, пусть невысокую, но чтобы он там был один. Чтобы никто ему ничего не мог приказать. Они индивидуалисты.