Когда Дьюк погрузился в это заколдованное озеро, Лео произнесла его имя, и стон, слетевший с её губ, почти свел Харрисона с ума. Он был слишком опьянен, запутан, воодушевлён, чтобы останавливаться на возникшем ощущении неудержимой благодарности. С таким же ударом по почкам, с каким проникал в Лео, он изгнал из разума все ощущения не связанные с безумным поиском оргазма, разделяемого с женщиной, а не со своей рукой. Ничто вокруг не имело значения, кроме этого молчаливого секса без излишеств. Только удовольствие, покалывающее внутри: такое прекрасное, желаемое, полное и опьяняющее.
Если бы Дьюку сказали, что он будет испытывать такое наслаждение с женщиной, которая даже близко не подходила под его типаж женщин — не поверил бы. И сколько ещё всего, чему он не поверил бы. Например: что Леонора может вести себя так спонтанно, свободно и раскованно. Она всегда казалась ему немного фригидной и бессознательно чувственной, не способной использовать свою сексуальность. Но напротив...
Что если и она давно не трахалась?
По какой-то причине мысль о Леоноре вместе с другим, как сейчас обнажённой и склонившейся на кровати, с таким же слегка сбившимся дыханием, с покрасневшими щеками, и грудью, трепещущей от беспокойного дыхания, заставила Харрисона захотеть кого-то убить.
Он обозвал себя идиотом и не нашел другого способа задушить этот ревнивый зародыш и стереть свои мысли, кроме как снова её поцеловать. Прикоснуться к ней снова. Трахнуть ещё раз. Повторяя себе: ничего не было, ничего не было, ничего не было. Это только тело вспоминало античный танец, от которого он слишком долго отказывался. Он не мог ревновать кого-то, на кого ему было насрать, кого едва знал и кого, если бы не испытывал такой длительный голод, он бы даже не мечтал попробовать.
Не мог чувствовать себя плохо при мысли, что через несколько дней он никогда не увидит её снова.
Не мог чувствовать тяжесть тишины, которая воздвигнется вокруг него, когда снова останется один.
Это была его жизнь, жизнь, которую он выбрал, и от которой не намеривался отказываться. И в этой жизни не было места ни для кого другого, кроме самого себя.
✽✽✽
Харрисон проснулся резко, с ощущением, что из-под ног ушла земля. Как иногда случается во сне: он полетел и упал.
Он сел так быстро, что испытал укол в плече. С другой стороны, этой ночью он проигнорировал с десяток подобных уколов, потерявшись в тумане оргазмов без пауз.
Но укол более острый Дьюк испытал, когда не увидел Леонору. Принц спал перед камином, наивно не подозревая о тотальном отсутствии их невинности, но Леоноры не было и следа.
Дьюк встал с кровати, надел штаны, свитер и вышел. Снова светило солнце и Харрисон инстинктивно его возненавидел, не понимая с чего вдруг, учитывая, что земля нуждалась в тепле.
Потом вдалеке в загоне он заметил два силуэта — Леоноры и Венеры. Они медленно двигались, рука девушки лежала на шее кобылицы без всякой упряжи. Внезапно обе остановились, и Леонора обняла кобылу, а затем принялась гладить гриву.
Дьюк ненавидел её за этот жест, за любовь, которая изливалась из Лео, словно вода из полноводной реки. Он злился на неё за эту, почти материнскую нежность, и на мгновение почувствовал себя в настоящей опасности. Вспомнились её поцелуи и голос, шепчущий «Харрисон», казалось, что только это имя способно сделать рот ещё слаще. А её глаза, в которых блестела нежность в наиболее чувственные моменты. И Харрисон испугался, вдруг Леонора от него чего-то ждёт. Обязательство, связь, или хотя бы некий символ.
Но ничего не имело значения, кроме очевидной природной сути. Секс. «Без купюр» и откровенный — Харрисон надеялся, Леонора это понимала.
Когда он приблизился достаточно близко, Леонора его заметила и улыбнулась одной из тех улыбок, которые в мире сказок или любовном романе заставляют расцветать цветы или вызывают чудеса. Но это не был сказочный мир или роман какого-либо жанра. Это был пыльный и дикий мир, абсолютно реальный — ничего не расцвело и чуда не случилось. Ничего, за исключением вспышки боли в глубине его груди, но Дьюк не стал концентрировать на ней своё внимание. Совершенно точно это стало отражением боли в плече, которая разлилась на всю грудную клетку из-за разгульной ночи.
Какое-то время оба молчаливо шли рядом с Венерой. В волосах у Леоноры запутались соломинки сена, в руке девушка несла пучок свежей травы и периодически перебирала гриву кобылицы. В волосах у Лео также застряла травинка, и Харрисон мысленно послал искушение рискнуть и потеряться между этими локонами.
Ему было тревожно. Никогда он не чувствовал себя так после секса. Обычно его не беспокоила возможность причинить боль женщине, с которой переспал, если та оказывалась опрометчивой и ожидала от него эмоционального участия. Но в некотором смысле, к Леоноре он привязался. Он мог привязываться к невинным существам, о чём свидетельствует его забота о своих животных. И Лео, несомненно, была невинна, хорошая девушка, поэтому Харрисон не хотел, чтобы она почувствовала себя униженной. Однако необходимо было уточнить, что...
— Не волнуйся, Харрисон, — сказала она ему, первая, нарушая тишину.
— Почему я должен беспокоиться?
— Из-за меня. Потому что ты думаешь, я ожидаю предложение о браке после сегодняшней ночи, — она рассмеялась, как будто это предположение действительно её позабавило и протянула Венере маленький чертополох. — Нет, я его не жду, я вообще ничего не жду. Мне почти двадцать шесть, а не шестнадцать, и секс может стать приятным опытом без обязательств. Для меня было очень полезно, и не потому, что лет шесть я не имела секса, и мне понравился бы более или менее любой с пенисом.
Харрисон сжал кулак с такой силой, чувствуя, что если сейчас что-нибудь не ударит, то рука может взорваться. Он устремил взгляд вдоль ограды, сдерживая необъяснимую новую ярость и прежде всего, сопротивляясь желанию спросить Лео, с кем у неё был секс, когда, со сколькими мужчинами, любила ли она кого-нибудь и ждал ли её кто-то в Нью-Йорке. Может босс? Или кто-то другой?
Ни один из этих ответов не был важен.
Вокруг его лица прожужжала муха, и он отмахнулся от неё, как и от этих глупых мыслей.
— Надеюсь, я тебя не разочаровала, — вновь пробормотала Леонора, — хотя после шести лет, думаю, что даже перепихон со стволом дерева в форме женщины тебе покажется приятным.
— Ты не ствол.
— Сказал мужчина, который не занимался сексом две тысячи дней!
Харрисон издал смешок, предназначенный задушить необходимость сказать ей что-то ещё. Он был почти на грани проболтаться (с некоторой горячностью в придачу), что, несмотря на длительное воздержание, он не был идиотом. Он ещё мог понять и отличить, когда женщина являлась средством для физической разрядки, а когда была возбуждающей и красивой.
«Красивая?»
Поэтому Дьюк рассмеялся, по-своему желая подтвердить её шутку.
— Тебе не кажется, что Венера сегодня спокойна? — спросила его Леонора. — Возможно, ей только нужно немного больше внимания. Я заметила, что Венера улыбается, если быть рядом, спокойно с ней разговаривать, погладить и угостить свежей травой.
— Лошади не улыбаются.
— Улыбаются все, если для этого имеется причина.
— У тебя есть основание для улыбок?
— Конечно! Разве не видишь меня? Сегодня я чувствую себя хорошо, светит солнце, уровень воды в реке потихоньку снижается, и дня через два я смогу уйти. Чего большего могу желать?
Харрисон снова рассмеялся, сухо, словно ломали пенополистирол.
— Да уж, чего ещё?
— На самом деле есть кое-что. Я бы хотела сходить и попрощаться с Майей. Если отправлюсь сейчас, то за час смогу вернуться. А потом позвоню Гуннарду.
Харрисон не смог удержаться и выгнул бровь.
— Гуннарду?
— Да, парню из магазина.
— Я знаю, кто такой Гуннард, — заметил он, и создалось впечатление, что его голос сделан из стали.