– Ну что ж, товарищ Павлов, руководство приняло решение отправить вас в Берлин, так сказать, для приема опыта от наших немецких товарищей. Есть возражения? – уполномоченный с малиновыми петлицами, как показалось, ехидно посмотрел на него.

– Нет, товарищ оперуполномоченный, партия приказала – комсомол ответил – есть! – с нарочитой суровостью ответил Николай.

– Профессора Васнецова мы отправить не можем – сбежит, – малиновый гнусно хмыкнул, – хотя от нас не сбежишь. Вы поняли, товарищ?

– Так точно! Но хотелось бы уточнить насчет ассистента, время поджимает.

– Ах, да, ассистента!

Опер встал из-за казенного оббитого зеленым сукном и заляпанного чернилами стола, одернул гимнастерку и, заложив большие пальцы рук за ремень, стал прохаживаться по кабинету. Николай следил за ним глазами.

– А кого вы предлагаете, товарищ Павлов?

Вопрос был лишний. Николай давно подал список. Перечень лиц был короткий: Кольцов, Егорушкин и Иванова. И ему даже показалось, что под папкой с его, Николая, личным делом, лежали серо-коричневые папки дел его коллег. Но раз малиновый играет в эту игру, а Николай понимал ее правила, то, что ж, надо отбивать мяч:

– Предлагаю своих товарищей: Егорушкина, Иванову или Кольцова. Все работали над этой проблемой, комсомольцы, как и я, и любой достоин представить нашу Родину.

– А вы не на выставку едете! – опер строго посмотрел на него. – Представлять нашу родину не надо, надо работать и учиться и в кратчайшие сроки, так сказать, овладеть знаниями.

– Извиняюсь, виноват, товарищ оперуполномоченный! Неправильно выразился.

– Ну-ну, ладно, неужели я не понимаю, хочешь, как лучше, – опять осклабился опер, – понятно, что и представлять тоже будете, без этого никак. Ты мне другое скажи, Павлов, – вдруг он перешел на доверительное «ты», – так уж все они твои товарищи?

– Коллега – буржуазное слово, но суть наших отношений передает лучше, – согласился Николай. – Конечно, в первую очередь они коллеги. Близко мы не общаемся, только по работе, а по работе ко всем трем никаких нареканий у меня нет. С любым готов ехать.

– Хорошо, товарищ Павлов, ваши пожелания мы учтем, возвращайтесь к работе.

На следующий день Зина была в лаборатории, когда за ней прибежал посыльный от директора:

– Иванова! Вызывают!

Зина встала и сняла синий мешковатый халат, в котором работала. Она не носила ни красную косынку, ни другие атрибуты революции, как некоторые девушки в их институте, одевалась скромно, но красиво, хотя, конечно, как могла на свое копеечное жалование. Но от бабы Дуси остался «Зингер», на котором баба Дуся научила ее шить, и теперь это очень пригодилось, как Зина вышла на службу в такое солидное учреждение. Грубый халат надевался, чтобы не испортить одежду: белую блузку с глухим воротом и ниже колен синюю юбку. Проходя мимо стеклянной двери, Зина мельком окинула себя взглядом в отражении, подумала, вернулась, сняла с вешалки халат и надела его снова. Так будет, как ей показалось, правильнее.

В комнате за столом сидел какой-то мелкий клоп в форме с кустистыми неряшливыми бровями и барабанил пальцами с обгрызенными ногтями по закрытой папке «Дело».

– Вот что, Зинаида Алексеевна, есть предложение командировать вас на учебу в Берлин к нашим немецким товарищам. Чтобы, значит, вернувшись, вы с товарищами смогли обучить наших инженеров и рабочих на заводах и фабриках.

«Что он несет? – подумала Зина. – Какие заводы и фабрики?» Изобретение, которым они занимаются, пока не имеет никакого прикладного применения.

Клоп продолжал разглагольствовать, сидя за столом. Зинаида стояла, он сесть не предложил, да и стула перед столом не было, все стулья стояли вдоль стены. На одном из них сидел Павлов и внимательно смотрел на нее.

Павлов был типичным карьеристом. Уже кандидат в ВКП(б). Первый у них из молодежи. Из старых кадров никто не вступал в партию, хватало им партийного контроля из неграмотного мужичья с завода да вот таких малиновых клопов. Но не дурак. Профессор привел его после учебы к ним в лабораторию, всячески опекал и протежировал. Павлов относился ко всем ровно, в склоки не вступал, на собраниях не клеймил, но по служебной лестнице двигался бойко: уже старший в отделе, а еще не так давно был, как Зина, лаборантом.

– Так что скажете, товарищ Иванова? – на Зину пялились кустистые глаза, ожидая ответа.

– Я согласна! Куда пошлет партия и правительство!

– Ну и отлично! Биографию вашу я изучил: отец погиб в империалистическую, мать умерла от тифа в гражданскую, жили с бабкой, закончили школу с инженерно-техническим уклоном, бабка померла, пошли работать. Вот у нас тут в комсомол вступили, а почему не учитесь? На вечерний был набор летом.

– Не успела подать документы, товарищ. Была в командировке в Орле, вернулась – прием окончен.

– Это не беда, подавайте сейчас! Надо было сразу к нам обратиться! Мы бы помогли. Мы всегда нашим товарищам помогаем. Вы же наш товарищ? – малиновый опять вопросительно посмотрел на Зину.

– Конечно, наш! – она отозвалась в тон ему.

– Со всеми вопросами к нам приходите, мы всегда поможем, – повторил зачем-то опер, как показалось Зине, многозначительно.

Отпустив Зину, он обернулся к Павлову:

– Вот, товарищ Павлов, мы с вами всех посмотрели, и о нашем решении я сообщу.

Зина медленно шла по коридору к лаборатории. Она знала, что едет делегация от института в Берлин, шли проверки, шерстили всех, выгнали академика Померанцева и ребят из лабораторий, у кого происхождение подкачало. Пришли на их место какие-то идиоты с рабфака, но все комсомольцы и горлопаны. Все это тянулось уже несколько месяцев. Недавно Зина услышала, что ее любимый профессор Васнецов не едет, а делегацию возглавит кто-то из близких к власти. Так значит, Павлов. Ожидаемо. Но что Зину предлагают к нему ассистентом, это было неожиданно. Это не из-за языка. Зина нигде никогда, ни в одной анкете не писала, что знает немецкий, как, впрочем, и французский. Да и не нужен там язык, дадут переводчика из органов. Язык там как раз был бы лишним и опасным. Она подумала, что логичнее было бы выбрать Кольцова. Егорушкина нет, она не вникала, но слышала краем уха, что тот выступил на собрании еще до ее вступления в комсомол и наговорил лишнего, за что получил взыскание. Зина в комсомол не хотела. Но лаборатория теперь с особым статусом, и было объявлено, что все должны быть комсомольцами. А не комсомольцы – это она и Аркадий Эмблат. И месяц назад их обоих приняли по ускоренной системе. Зина вызубрила все, что было написано в брошюрке, которую ей дали на бюро. Но в результате ее только и спросили, почему отказались от НЭПа и сколько республик в Союзе Советских Социалистических.

Хотела ли Зина поехать в Берлин? Конечно! Несмотря на то, что вряд ли она сможет его увидеть. Привезут, скорее всего, с вокзала в гостиницу, а потом на завод, так и будут возить, как стадо баранов, под присмотром. Но, может, из окна она увидит хоть кусочек другой жизни. Понятно, что если такая поездка будет, то она будет первой и последней в ее жизни. Что впереди? Какая жизнь ее ждет?

Баба Дуся, которая не была никой ее бабушкой, а была когда-то гувернанткой ее матери, бывала с семьей своей ученицы и в Париже, и в Лондоне, и в Берлине. Рассказывала ей по-немецки про отдых в Баден-Бадене, а по-французски о поездке в Лувр, и как ее дед решил, и вся семья уехала на лето в Цюрих, потому что его дочь и ее мать, тогда молоденькая девушка, почти девочка, тяжело заболела от любви к кузену. Зина, сейчас вспоминая рассказы Евдокии Поликарповны, которую для конспирации она всегда, даже когда они были одни, называла баба Дуся, думала о них, как о сказках, которые все знают, но никто в них уже не верит. Осенью восемнадцатого, когда отец уже пропал, а мама однажды вышла из дома обменять серебро на продукты и не вернулась, они остались с Дусей одни, Зине было шесть. Все, что было до этого, Зина не помнила, только какие-то вспышки из памяти: солнечное утро на даче и отец собирает снасти, чтобы идти рыбачить, вечер и мама в свете торшера читает газету: «Алексей, ты только послушай!» – обращается она к отцу, какие-то сборы. Кто уезжает? Отец на войну? Они в имении бабушки под Полтавой? И больше ничего. Все остальное ей рассказала Дуся. Пусть будет еще что-то в ее жизни, кроме густого тумана действительности. Пусть будет Берлин. Будет ли?