Тихо, на улице никого. Похоже, обедают. Живот урчит снова.

«И теперь что?», – кажется, Катька уже не очень уверена в том, что я придумала классную игру.

«Теперь надо к кому-то постучаться и сказать «тётенька, нам кушать хочется, подайте на пропитание».

«Но к кому? Нас тут все знают».

«Пойдём к бабе Нюре через улицу, она всё равно всех путает».

Баба Нюра и правда не знает деревенских детей по именам. Ко всем обращается как «милок». В магазин ходит редко, с соседями не общается. Самый безопасный вариант.

Я стучусь в дверь.

– БабНюр…, – начинает Катька.

– Тсс, – тыкаю её под рёбра я. – Тётенька, кушать хочется, подайте на пропитание».

– Сейчас, милок, сейчас, – баба Нюра ныряет обратно в избу. Давно хотелось посмотреть, что у неё там, но заходить как-то неудобно.

Она выносит горбушку хлеба и два яблока.

– Вот, родненькие, вот, кушайте.

– Спасибо, БабНюр! – Катька сдерживает смех.

Вдохновлённые успехом, мы закидываем хлеб с яблоками в авоську и стучимся в следующую избу.

К тому моменту, как мы доходим до конца улицы, у нас уже есть много хлеба, яблоки, печёная картошка, бутылка молока, две конфеты, луковица, огурец и сорок рублей. Пару горбушек мы уже сжевали; голод пропал. Хочется продолжать.

– Куда дальше пойдём? – спрашивает Катька

– Может, на другую улицу?

– Да ну, там одни дачники живут. Пошли в Хмельники.

– Ты что, это далеко. Давай тогда лучше в посёлок пойдём.

– В посёлке тебе никто ничего не даст. В квартиры звонить нехорошо.

– А мы песни будем петь на улице.

– Не буду я ничего петь. В Хмельники пошли.

– В посёлок.

– В Хмельники.

– В посёлок.

– В Хмельники!!!

Авоська с припасами летит в пыль. Мы топаем ногами и кричим друг на друга. Уже совершенно неважно, куда мы именно пойдём, важно быть главной, главной, гла….

Я вдруг понимаю, что мы зря выбрали для ссоры центральную деревенскую площадь. Потому что рядом с нами тихо стоит бабушка. В руке у неё крапива. На руке – перчатка.

«В Хмельники они, значит, собрались. В посёлок, значит. Через лес. Чтоб в болото провалиться. Чтоб вас волки съели. Ходят они, значит, попрошайничают. Позорят бабушку. Я вас что, не кормлю? Нет, вы скажите, я вас что, не кормлю? А ну быстро домой! Быстро, я сказала! А то сейчас как…», – бабушка замахивается крапивой.

То и дело озираясь на бабушку, мы под конвоем топаем домой. Надо же было умудриться. Так хорошо всё начиналось. Надо было соглашаться с Катькой, были бы уже в Хмельниках, никакая бабушка нас бы не нашла.

И только одно не может в этой истории не радовать. В наказание нам пришлось самим раскладывать липу на противни. Траву и листья мы втихаря выкинули. А что липа на противнях лежала очень уж тонким слоем… ну что тут поделаешь, бывает.

Влетело нам только за несостоявшийся побег. Душевные и телесные раны мы залечивали сухариками со вкусом холодца и копчёными кольцами кальмаров: на это как раз хватило денег, пожертвованных нам сердобольными жителями.

В конце лета, когда машина с включённым двигателем уже готова увезти Катьку в городскую жизнь, она протягивает ко мне руку со слепленным репейниковым комком и цепляет на мою жилетку, как медаль.

«Насовсем», – подмигивает Катька.

Про ягоды средней полосы

На десерт в деревне почти всегда ягоды.

Сначала жимолость. Единственный её куст, неприметный, с вытянутыми зелеными пипками ягод, будто и не ягоды вовсе.

Ходишь вокруг него, выглядываешь каждый день – не появилась ли сиреневая пыль на боках. Не разрослись ли эти туманности, проглядывают ли еще зелёные ягодные кончики, можно ли, можно…? И вот – утро, кружка заполнена жимолостью до краёв; сверху сахар и ты понимаешь, что июнь.

Потом клубника. Клубника и соседская сметана, тяжелая, жёлтая, начинаешь из банки выуживать её пальцем, ещё не дойдя до дома. Никто не ругается – к концу дня сметаны уже не будет, а клубника будет лезть из каждой грядки наглыми своими боками, срубишь одну голову – отрастает три, и вот сметана, сахар, клубника, повторить, ты уже не можешь, июнь бьёт жарой по вишням, голодные караси выпрыгивают из пруда и вдруг как-то утром выходишь – а на клубничных грядках остались только листья. Их лениво трогают лапой куры. Брезгуют. Проходят дальше.

Потом смородина, чёрная. Десяток ягод сжевал непонятного недовинограда средней полосы, хватит.

Потом смородина красная.

Кусты росли прямо вдоль зеленого деревянного шелушащегося забора. Ухватишь гроздь и закинешь в рот, сжимаешь губы и стягиваешь со шпенька десяток ягод кислым красным взрывом. Июль, кислища, июль, озеро, июль и много книжек, и никакой школы навсегда-навсегда-навсегда.

Потом малина. Мы идём в лес, я, бабушка, Катька и кавказская овчарка Лана. Я еще не в состоянии отличать съедобного от несъедобного, а Лане просто лень, поэтому бабушка собирает ягоды: горсть – мне, горсть – Катьке, горсть – собаке. Справедливость.

Потом черника. Проклятье очкариков. Кто все эти люди, которые говорят, что вёдра съеденной в детстве черники вернули зрение всем ботаникам вроде меня – враньё! Зрение мне вернула лазерная коррекция в восемнадцать, спасибо, пап; но сколько вёдер черники было мне в детстве скормлено, как я протестовала, как мне снились в кошмарах её безглазые синие плоские головки; как обогатились на мне все окрестные ягодособиратели, которые в сезон черники выстраивались в очередь под нашей калиткой!

Потом клюква. Я в детстве никогда не видела, как она растёт. Дедушка говорил, пешком до болот три часа, я не дойду. Потому клюква была для меня самой редкой, самой ценной и самой любимой.

Ещё к клюкве часто прилагались ёжики, дедушка находил их по дороге и приносил к нам на участок, зная мою любовь к зверью. Ночью ёжики уходили обратно в лес. Я расстраивалась.

Воспоминания. Паззлы, которые делают нас – нами. Картинки домов, в которых мы жили детьми.

Запах трав и цветов, росших вокруг детской площадки. Скрежет, шуршание, шум и шорох тёплых гаражных крыш. Липкие почки деревьев, цеплявшихся на рюкзак. Выщербленные ступеньки музыкальной школы, пропахшие гуашью стены художки, гул голосов в холле спортшколы. Стук футбольного мяча и вкус газировки. Щелканье прыгалок об асфальт и шуршание друг об друга пальцев, которые несколько часов рисовали мелками самых разных цветов. Ощущение гладкого или щербатого, холодного или тёплого, изрезанного ножом или свежеотполированного школьного стола под локтями. Скрип двери кабинета математики. Щёлканье окошка паспортного стола. Каблуки и юбки в пыли многочасовых очередей на первый отборочный в театральном. Продавленность страниц с конспектами по биологии, литературе, сопромату. То, как колет в бок новенькая зачетка. Шнурки кроссовок, зацепившиеся за острые зубья эскалатора. Тёплые ладони любимых.