И лишь дельфин с тигром не подвели.

Тигр – потому что он был Катькой. Потрёпанная курицей грива развевалась во время каждого прыжка, добавляя эффектности всему мероприятию.

Ну а дельфин не подвёл потому, что он был лейкой. Он прыгал, кувыркался и поливал зрителей водой. Они не оценили, но нам с Катькой было весело.

Мы заработали кучу денег. Хватило на пакетик чипсов, пачку сушёных кальмаров и пачку сухариков с хреном, вкуснотища. Мы съели их прямо на площади – потому что дома такое не разрешалось – и твёрдо порешили: больше никаких животных не дрессировать.

«Будем учёными, – предложила на следующий день Катька. – Дрессировать никого не нужно, только резать и изучать. Учёные режут лягушек и смотрят, что внутри».

Резать лягушек я оказалась не готова, поэтому мы начали с комаров. Катька изучала, а я записывала.

«Комар номер один. Раздражение булавкой. Особенно реагирует на раздражение головы. При раздражении глазок вырвался и улетел без трёх лап.

Комар номер два. Раздражение жидкостями. При погружении в жидкость для снятия лака вырвался и улетел без двух лап. После вскрытия живота продолжал жить сравнительно долго».

Что произошло с комаром номер три и всеми последующими, я не знаю: из тетрадки с нашими лабораторными работами сохранилось только два первых листка. Одно знаю точно: до лягушек мы, к счастью, не добрались.

Про то, как я не поменяла ящерицу на папу

Лепестки яблонь и солнце – Катька делает себе маникюр.

Полосочку белого на мизинец. Побольше, с желтоватым отливом – на безымянный. Вот этот, кругленький, с коричневой дырочкой – на средний. Тоненький прозрачный – на указательный. Я заворожена Катькиной сосредоточенностью: кончик языка высунут, Катька почти не дышит. Теперь нужен лепесток побольше, ну-ка, сорви мне, одной рукой неудобно. Готово. Она изящно приподнимает кисть и разводит пальцы в стороны: пусть просохнет.

«Просохнет? Так давай я тебе подую», – от чистого сердца предлагаю я, и старательно дую на Катькины бело-желто-розоватые ногти. Лепестки разлетаются в разные стороны, как снежные хлопья. Дурища ты! Сама дурища. Пойдём яичницу готовить, что ли.

Яичница – это серый лишайник на яблонях. Мы аккуратно счищаем его пластмассовыми ножиками на большие листья лопухов, жарим на горячих камнях – готово. Кого угощать? Кавказская овчарка Лана от жары спряталась под дом, забралась туда через дырку в фундаменте и знать нас не желает. Выманить её оттуда можно только сыром. Сыр… бабушка не даст. До обеда только если ждать. Долго.

Мы забираемся на кучу тёплых брёвен – их привезли в начале лета, строить баню. Лазить на брёвна нельзя – вот как придавят вас, без ног останетесь – но бабушка на кухне и ей нас не видно. В брёвнах поселились ящерицы и мы собираемся их ловить.

Лучше всего получается у Катьки: в удачные дни в её банке копошится по десять штук. Я слишком медленная и за ящерками не успеваю, мне часто достаются одни хвосты.

Вот и сегодня в Катькиной квартирке для ящериц – трёхлитровая банка, лопухи, марлевая сеточка с резинкой вокруг горлышка – уже три жительницы, а у меня – никого.

«Есть! – вскрикивает радостно Катька. И сразу же: «Фууу! Отпустила!».

«Отпустила» на нашем языке значит «отбросила хвост». Ящерица осталась у Катьки в руке, а хвост извивается на брёвнах живым обрубком. Капли крови, пена – это Катька не любит, и неожиданно кидает бесхвостую ящерицу в меня. Я не успеваю поймать; беглянка скрывается в тени.

Тянусь в сторону, где видна следующая любопытная головка ииии… хлоп! Опять слишком поздно. Я теряю равновесие и царапаю коленку.

Хлоп! – у Катьки в банке уже четвёртая.

Вдруг я замечаю в тени кое-что, чего не видит Катька. Не шевелясь и почти сливаясь с бревном, там сидит огромная толстая ящерица. Беременная!

Такие у нас ценятся отдельно. Каждый хочет поймать её и держать в банке до тех пор, пока у неё не появятся дети. Маленькие ящерята. Таких никто из нас никогда не видел, но однажды беременная ящерица поселится у кого-то в банке и …

Я поднимаю голову. Катька изучает солнечную сторону брёвен и не смотрит на меня. Если она заметит, то, конечно, успеет быстрее. Но беременная ящерица должна быть моей. Катька замечает мой взгляд и оборачивается: «Что?».

«Ничего», – для пущей наглядности я достаю козявку из носа и внимательно её рассматриваю.

«Фу, прекрати!».

Чистюля Катька не любит крови, хвостов, козявок. Это мне сейчас на руку.

Катька отдвинулась от меня подальше.

Я вглядываюсь в тень, вживаюсь в неё, становлюсь её частью. Ящерица меня не видит. Она медленно-медленно закрывает глаз. Мне в этот момент очень интересно посмотреть, закрыт ли и второй глаз, но поймать её важнее. Я смотрю. Смотрю. Смотрю. ХЛОП!

Вот это да. Ящерица у меня в руке. Такая огромная, не умещается, хвост торчит между пальцев, но она его не отбрасывает. Я тянусь к банке… готово! Натягиваю марлю на горлышко и победно улыбаюсь.

«Что там у тебя? Ну-ка покажи».

Катька тут как тут. Она вцепилась в банку и я дёргаю её к себе – отдай, уронишь.

– Ого, – говорит она. – Беременная. Я только посмотрю.

Катька прижимается носом к стеклу. Там ящерица нервно встаёт на задние лапы, пытаясь выбраться из банки.

– Отдай, уронишь, – повторяю я зачем-то ещё раз, хотя банка уже стоит у меня на коленях.

– Какая красивая, – говорит Катька. – Смотри, пятнышки на спинке.

Я молчу.

– Слушай, можно я её домой возьму? Только до пятницы? В пятницу вечером мы опять приедем.

– Ещё чего. В город с ящерицей. Чем ты её кормить будешь?

– Мух наловлю, – говорит Катька.

– Ну уж нет, она моя.

– Ну пожалуйста! Я тебе … ну хочешь я тебе свой попрыгунчик дам поиграть?

Попрыгунчик – это мечта. Он большой, почти прозрачный, с блёстками. Он взлетает выше третьего этажа, если как следует стукнуть им об асфальт. Но я держусь.

– Что мне твой попрыгунчик в деревне, тут с ним играть негде.

– Ну пожалуйста! Я тебе… пластилин привезу. У меня новая коробка. Двенадцать цветов!

Пластилин – это интересно. В деревне можно лепить только из глины. Фигурки я обжигаю в печке, там они часто трескаются. Их нужно склеивать перед тем, как красить, а клей есть только у дедушки и даёт он его неохотно…