– Ну, ты, батя, даёшь! – засмеялся я. – Так это же было при царе горохе, а сейчас Советская власть! На верхах постановили, что восемнадцать, значит восемнадцать! Против власти не дёрнешься!

Отец зло сплюнул, и направился в дом. Вообще было такое ощущение, что он у себя дома, ходит, распоряжается, даёт указания Матрёне, а та с радостью бегает, и делает всё, что он ей говорил.

Я улыбнулся своим мыслям, но ходу им дальше не дал. Может у них, что и было между собой, но это лишь догадки, и затевать разговор на эту тему я даже и не думал, понимая, что из этого могло получиться.

Управившись с кобылой, я, ничего не подозревая, вошёл в дом, чтобы сказать отцу о том, что всё готово, увидел, как отскочила от отца Матрёна, стыдливо вытирая губы, и тут же принялась ставить на стол трапезу.

Отец глянул на меня, слегка смущаясь и, почесав затылок, пробурчал. – Ну, что там у тебя? Всё готово?

– Ну, да! – ответил я, и собрался уходить, но меня схватила за руку Матрёна, и потащила к столу.

– Не пущу! Сядь с отцом отобедай, а потом иди! – воскликнула она, вытирая руки о фартук.

– Тёть Матрёна! – удивлённо воскликнул я, отстраняясь от неё. – Аня у тёти Гали, а я здесь буду трапезничать!

– Ну, так веди её сюда! Что ты меня обижаешь! Что я хуже готовлю, чем Галка? – запричитала Матрёна, поглядывая на отца, который просто не реагировал на нашу беседу.

Я выскользнул из дома, и направился к Галине Ивановне, не понимая, что происходит между отцом и Матрёной. Поневоле в голове стали созревать всякие нехорошие мысли, и я тут же вспомнил свою мать, которая безоговорочно любила нашего отца.

– Господи! Да каково ей будет, если она узнает, что её Харитоша кому-то ещё уделяет внимание! – подумал вдруг я, и даже вспотел от этого. – Да ладно! Что я себе накручиваю? Одна бабёнка, вот и липнет к мужику! Кто же ей ещё внимание уделит? Ну, подумаешь, переночует у неё, а наутро снова домой!

Возле дома Галины Ивановны стояла обиженная Аня, посматривая на меня.

– Ещё этого мне не хватало! – подумал я и, подойдя к ней, улыбнувшись, обнял, и прижал к себе.

– Ты чего меня одну бросил, а сам куда-то ушёл? – спросила она, заглядывая ко мне в глаза.

– Ну, во-первых, я оставил тебя не одну, а во-вторых я ходил запрягать кобылу, да бате помог её покормить! – сказал я, и добавил. – Тётка Матрёна приготовила целый стол всякой всячины, и сказала, чтобы я вёл тебя к ней!

– Ага! А тётка Галя сказала, чтобы я шла за тобой, потому что уже все за столом и ждут только тебя! – произнесла Аня и улыбнулась мне.

– Ну, и пойдём к тётке Гале, а отец пусть с тёткой Матрёной трапезничают! – весело сказал я и, взяв Аню за руку, потащил её в дом.

Выезжали шумно, со смехом и слезами, как обычно бывает в таких случаях. Время ещё было раннее, около семи утра, но солнце уже висело высоко, и начинало припекать.

– Нам ещё грозы не хватало! – наконец, произнёс отец, оставив позади себя родных и близких людей. – Вишь, как припекает, и уже с утра! А вообще-то вы вовремя приехали, скоро сенокос, вот и поможете нам! Не всё же время знакомиться-то будете!

Последние слова он произнёс с улыбкой, посмотрев на нас с Аней, которая прижалась ко мне и настороженно посматривала по сторонам. Я ощущал её мелкую дрожь, но ничего не говорил ей, а только нежно прижимал к себе.

Через полчаса мы уже выехали из Почепа и направились в сторону нашей деревни. Кобыла бежала спорно, понимая, что направляется домой. Отец отпустил вожжи, уселся поудобнее, и затянул свою долгоиграющую песню про дороги и туманы. Под это завывание меня потянуло в сон, Аня уже тоже уснула, положив голову мне на плечо. Солнце пекло со страшной силой и я, прикрыв и её, и свою голову дерюгой, тоже задремал незаметно для себя.

Проснулись мы от грохота! Солнца не было, а над нами висели почти чёрные тучи, но дождя ещё не было.

– Батя! Мы где? – спросил я, приподнимаясь в бричке, и озираясь по сторонам.

Да только Супрягино проехали, молодёжь! – весело отозвался он и добавил. – Видимо придётся нам повлажнеть, хунт её маце! Ну, не беда! Не размякнем! Кобылка-то подустала, хотел остановиться, чтобы передохнула, да вас побоялся потревожить! Может, постоим чуток?

– Ну, конечно! – воскликнул я и, когда отец остановил кобылу, спрыгнул на землю, и помог Ане сойти тоже.

Отец отпустил подпругу и стал поить лошадь из ручья, а мы с Аней скрылись в небольших кустах, которые росли вдоль этого самого ручейка. Справив нужду, мы решили охладиться и, быстро раздевшись, залезли в холодную воду.

Вода действительно была холодной, к тому же разгорячённые тела особенно отреагировали на это. Аня засмеялась и пронзительно вскрикнула, когда я её окунул в воду, но затем с удовольствием легла на песчаное дно неглубокого ручья, плескаясь руками и ногами.

Минут через десять нас позвал отец, и мы, быстро одевшись, отчего наша одежда даже промокла местами, вернулись к повозке. Минут через двадцать начался дождь, поднялся ветер и загремело.

Впереди мы уже видели Беловск, но до него ещё было с километр, да и после него километр, так что вариант купания под небесными водами был налицо. Уже в Беловске на нас не осталось ни одной сухой нитки. Кобыла бежала прытко, и подгонять её не было смысла. У нас у всех от приближения к дому, а значит и к теплу, а также от стихии, поднялось настроение. Вторя громовым раскатам, мы несли, гонимые ветром и дождём, радостно крича, стараясь перекричать грозу.

К дому мы не подъехали, а подлетели. Дождь лил, как из ведра, и нас, естественно, никто не встречал. Спрыгнув с брички, я забежал во двор, открыл ворота, и отец, тут же, заскочил во двор. Шарик радостно прыгал на меня, стараясь дотянуться до моего лица. Он уже стал старым, шерсть висела клочьями, да и хвост пообтрепался, но бегал ещё прытко.

Не успел отец въехать во двор, как из дома вылетел Иван, а за ним мать с Ксюхой. Шурка тоже пыталась выбежать под дождь, но мать строго на неё крикнула и она застряла в дверном проёме, подпрыгивая от радости на месте. Все тут же вымокли, но не обращали на это никакого внимания.

Самое интересное то, что дождь прекратился практически сразу, как мы все обнялись, прижимаясь радостно, друг к другу.

– Хунт вашей маце! – услышали мы буркотню отца, который, не обращая внимания на домочадцев, стал распрягать лошадь. – Ну, вот чего вас черти вынесли? Видите, и дождь прекратился, а теперь все мокрые, как и мы!

Но мы все только смеялись, и продолжали обниматься. Аня сначала смущалась, но попав в руки к матери, поняла, что дома и тоже стала со всеми знакомиться и обниматься.

Прибежала и Дуся, заметив нас, подъезжающими к дому. Она тоже принялась обниматься с нами. Прибежали и Вася с Александрой, в итоге образовалась небольшая компания, к которой стали присоединяться родственники-соседи.

– Да! Действительно здесь у вас не соскучишься! – тихо прошептала мне в ухо, радостно улыбаясь.

Чуть погодя подошли и Цобаны, родня Павла. Они естественно справились насчёт Павла, я передал им письмо от него, рассказал вкратце, так как мать уже гнала всех за стол.

Аннушка моя попала в надёжные руки моих сестёр, и исчезла из поля моего зрения.

– Ну, чего забеспокоился? – усмехнувшись, спросил у меня батя, хлопнув меня по спине, направляясь в дом.

Кобылу он передал Василию, и тот отвёл её вниз к пруду, привязав длинную верёвку к кольцу, которое закреплялось на уровне земли, приваренное к длинному, металлическому стержню, для того, чтобы лошадь не заплуталась в верёвке.

– Да, вот куда-то утащили мою подругу девки, а я один здесь, во дворе! – так же улыбнувшись, ответил я ему, и направился вслед за ним в дом.

Мать радостно суетилась возле стола, без конца ныряя в русскую печь за чугунками и горшками с пищей. В доме пахло наваристыми щами, да так, что у меня закружилась голова от этого, давно забытого, запаха. Он доносился и обширного, глиняного горшка, рядом с которым стоял тоже довольно приличного объёма чугун с пареной картошкой, наполовину с мясом, луком, и другими прелестями кулинарного искусства.