Земная миссия на Селентине готовилась к отбытию. Готовились все, за исключением бывшего эмбриомеханика Никиты Тарханова. Контактеры ничего, ровным счетом ничего не добились здесь – аборигены на контакт не пошли. В силу этого очень обиден был явный успех какого-то там эмбриомеханика, слыхом не слыхивавшего о типовых процедурах контакта и, тем более, о ксенопсихологии. Градиленко злился. Но вредный экс-эмбриомеханик, похоже, всерьез вздумал обосноваться здесь. На запретной для любого землянина (кроме группы Градиленко, разумеется)

Селентине. И сейчас предстояло решить – считать Тарханова членом вышеупомянутой группы или уже нет.

– Между прочим, – заметил Градиленко, – я имею право приказывать десантникам. Одно моё слово, и тебя попросту пристрелят, щенок!

– Бросьте, – фыркнул Ник. С некоторых пор он перестал скрывать естественные реакции – к чему их скрывать? – Не станут они стрелять.

– Ты нарушил закон! Ты нарушил устав!

– Считайте, что я уволился из флота. А что до земных законов – так можете меня и землянином больше не считать.

Ник чувствовал, как напряглась в отдалении Криста – она прекрасно помнила разрушительную мощь человеческого оружия. Правда, в прошлый раз был пулевик и был подсвинок… Ник, как мог, успокоил ее.

Не станут десантники стрелять. Не станут. А если и станут… Что же… Скорее всего, Ник их опередит. Он нисколько не собирался подставлять собственное тело под смертоносные импульсы лучевиков.

– Геннадий Викторович! – окликнули Градиленко от раскрытого пассажирского люка "Медузы". – Капитан на связи! Время!

Шеф контактеров еще некоторое время зло ел глазами улыбающегося Ника, потом досадливо махнул рукой, и уныло побрел к боту.

Ник, не двигаясь с места, наблюдал, как грузятся в бот его бывшие соплеменники – десантники, контактеры. То есть, это они думали, что бывшие.

У Ника на этот счет сложилось свое мнение.

Задраен люк. Пилот сейчас прогоняет предстартовые тесты… "Медуза" неторопливо отрывается от почвы и, ускоряясь, рвется в зенит, в холодное октябрьское небо Селентины. Супердеревья прощально машут ему ветвями.

Странно, но Ник почти не испытывал тоски по дому – в другое время при виде стартующего бота непременно заныло бы где-то в области сердца.

Почти не испытывал.

Все-таки он сильно изменился в последние месяцы.

Прошло минут пять; стряхнув, наконец, оцепенение, Ник обернулся и позвал:

– Криста!

Девушка помахала ему рукой с ветви здоровенной шавоши, с высоты добрых, наверное, пятнадцати метров.

– Иди ко мне! – позвала она негромко, но Ник ее, естественно, слышал так же ясно, как если бы она находилась совсем рядом.

Он зажмурился и побежал. Все быстрее и быстрее. На десятом или одиннадцатом шаге Ник неуверенно оторвался от земли, между лопатками под тоненькой выгоревшей майкой набухли два тугих кома, а потом на свободу вырвалось еле различимое в свете дня мельтешение чего-то эфемерного и полупрозрачного, словно у Ника вдруг отросли стрекозиные крылья, и трепетали сейчас за спиной, и трепетали, вознося его все выше и выше.

Уже наверху, на ветви шавоши он на секунду обернулся, мельком взглянул на темное пятно посреди лужайки, потом на низкие тучи, в которых скрылся бот с крейсера "Калахари", а потом сгреб Кристу в объятия и радостно прошептал ей в самое ухо:

– Доброе утро!

Криста засмеялась, отпихивая его. Потом сказала:

– Молодец! Ты понял. С тобой действительно пора поговорить… предметнее. Пошли или полетели?

– Наверное, лучше пошли. Летать мне еще трудно.

– Ничего, этому быстро учишься, – Криста ничуть не огорчилась. – Через полгодика будешь летать чаще, чем ходить. Только совсем ходить не прекращай, оно тоже плохо. Мышцы ослабнут… да и вообще вредно.

Криста грациозно соскочила с шавоши, выполнила изящный и геометрически безукоризненный пируэт, так что любые земные гимнасты-чемпионы обзавидовались бы, и приземлилась на лужайке, чуть разведя руки в стороны.

– Оп-ля! Давай теперь ты!

Спуск Ника был далеко не так грациозен – по сравнению с Кристой он пока выглядел словно майский жук на фоне стрекозы, тяжелым и неуклюжим. Но так или иначе, Ник спустился с ветки на землю, с высоты примерно пятнадцати метров, посредством полета. Тяжелого, неуклюжего – майский жук же! – но приземлился Ник живым и невредимым.

Он не понимал физической природы своей новой способности. Человек, землянин, homo sapiens sapiens, к подобным трюкам был заведомо неспособен. Однако с учетом происходящих в Нике перемен полет выглядел чем-то вполне естественным и напрашивающимся. Ник сделал для себя простой вывод: с разумными существами на Селентине что-то происходит. Они эволюционируют. Быстро, не за миллионы лет классической видовой биоэволюции, а за считанные годы, в процессе эволюции индивидуальной. Селентинцы называют этот процесс пробуждением. Почему бы и нет? Яйца или куколки насекомых могут дремать годами, прежде чем перерождаются в гусениц или бабочек.

Аналогия чужого наставника прекрасно иллюстрировала то, что Ник наконец-то начал понимать. Или, скорее, не понимать, а чувствовать, потому что это было не знание, продукт наблюдений, умозаключений и выводов, а нечто более всеобъемлющее, восходящее к изначальной природе и жизни как явлению в целом. Надо просто жить, присматриваться и прислушиваться к себе и окружающим и смотреть что из этого выйдет. Если он способен проснуться – возможно, поднимется на какой-то новый уровень, который представить сейчас просто не умеет. Ну, а если нет – что ж… спящим эмбриомехаником Ник быть пока не перестал. Правда, предстоит неприятное общение с контактерами, а, возможно, и с кем-нибудь поважнее. Но не расстреляют же его, в конце-то концов!

– Ты вообще молодец, Ник! – продолжала щебетать Криста. – И полетел вовремя, и землян своих непонятливых спровадил как раз к сроку.

Просто здорово! Скоро зима, много свободного времени, чтобы думать и просыпаться. Да и наставник теперь у тебя будет.

– Наставник? – Ник даже замер на мгновение. – У меня? Свой, отдельный?

– Ну, да! – Криста потянула его за руку. – Куда мы, по-твоему, идем?

Ты действительно начал просыпаться, теперь без наставника никуда. На Селентине так принято.

У Ника аж в голове зашумело. Неужели, теперь найдется кому ответить на бесчисленные "почему", которые порождала новая непривычная жизнь?

Он шел через лес вслед за Кристой, опьяненный и ошеломленный, не замечая пронизывающего ветра и скользкой холодной листвы под ногами.

Кое-где поверх листвы намерз тонкий ледок, но Ник теперь знал как не поскользнуться на нем; это было нетрудно, почти так же легко, как и не мерзнуть на ветру. И это Ник совершал бессознательно, отдав на откуп то ли рефлексам, то ли инстинктам, которые, оказывается, всегда жили где-то глубоко в естестве, просто сам он о них не подозревал.

Или забыл. Скорее забыл – когда-то давным-давно, в раннем детстве Ник знал об этом. Все люди во младенчестве знают об этом, но взрослея почему-то забывают.

Зря. Очень зря.

Минут через двадцать… точнее, через двадцать четыре с секундами, они вышли на большую округлую поляну, на которой Ник с удивлением увидел стандартный отросший коттедж-одиночку. В бытность эмбриомехаником Ник растил их десятками, если не сотнями, на каждом мире, в котором довелось работать. Четыре варианта планировки, но везде одна спальня, одна гостинная, совмещенная с кухней, один кабинет и один санузел. Вариант люкс комплектовался еще и сауной, но на полянке стоял не люкс, обычный стандарт.

– Ну, я пошла! – вздохнула Криста. – Найди меня потом!

Она чмокнула Ника в щеку и канула в лес, куда-то в мешанину полуоблетевших крон.

– Найду, – пробормотал Ник.

И ведь действительно: Ник понятия не имел где найдет ее, но зато знал как. Надо просто… потянуться, что ли, к ней, к Кристе. Вроде как позвать, но не совсем.

Человеческих слов-понятний Нику с некоторых пор категорически не хватало. Кажется, у селентинцев есть какой-то иной, более яркий и многоплановый метод общения нежели акустическая речь. И это совершенно точно не телепатия.