…Надо бы съездить домой, переодеться. Все утро я думаю об этом, о многом другом, но и об этом тоже. Надо бы съездить, привести себя в порядок, надо бы просто отоспаться, отличная идея. Голова раскалывается, трещит по швам, хотя ничего крепче пива мы с Лу не пили. Да и пива было немного.

Ночь я провел с Жан-Луи. Не в «Пирелли», из «Пирелли» мы ушли через полчаса после бесславной гибели пластикового стаканчика. Вернее, ушли мы поодиночке, сначала он, потом я, я едва не упустил Лу. И упустил бы, если бы не его хромота, оказавшаяся благословенной. Жан-Луи прихрамывает сильнее, а я бегаю быстрее, чем мне казалось, теперь даже не вспомнить, когда я так выкладывался. На стометровке в школе?

Кажется, я был чемпионом школы по бегу на сто метров.

Как сначала был чемпионом по ненависти к собственному отцу. Мне просто повезло, что я успел догнать Жан-Луи. Мне всего лишь хотелось побольше узнать о девушке, которая пьет мохито с неудачниками из видеопроката и откусывает головы несчастным влюбленным («это не метафора, Макс!»).

…В почтовом ящике болтаются семь писем.

Четыре – явный спам: зарегистрируйте фирму, помощь в аудите, продажа DVD-дисков, магазин горящих путевок, Мадагаскар, Сенегал, Албания, какой дурак поедет в Албанию?.. Еще одно послание – от Рыбы без трусов.

Ruba bez trusov – Пи, увлечение постмодернизмом не прошло бесследно. Я подозреваю, что без трусов Пи выглядит гораздо экстравагантнее, чем косяк сельди в вышеозначенной детали туалета.

В письме от Пи две ссылки, «это тебя позабавит, старичок»: половые извращения в животном мире и лас-вегасская группа «Jenny’s Tortures»[21], садо-мазо-рок-н-ролл, смотреть видео, качать файлы в формате МР3.

«Загляни в наш чат “J’embrasse Pas”, и ты узнаешь такое, что навсегда изменит твою жизнь. Ты уже никогда не будешь прежним. Если в твоей жизни произошло что-то важное – загляни!!!» – тоже можно отнести к разряду спама, если это не шутки Rubu bez trusov, большого любителя подрочить перед монитором.

Идиот.

Раскрыть последнее письмо не удается, глючит ссылка, к тому же я вижу Лору.

Лора, утром, в редакции, – это из ряда вон, раньше трех часов она здесь не появляется, если появляется вообще. За судьбу «Порша» можно не волноваться, все закончилось благополучно, во всяком случае, для него, можно ли сказать то же самое о Лоре? Черная футболка, черные джинсы, ботинки на шнуровке, Лора даже не заглядывает в комнату, где сижу я, идет дальше по коридору. В конце коридора – место для курения.

Сигареты у меня кончились еще ночью. Придется стрелять у Пи.

Пи курит до отвращения патриотическую «Яву», Яночка, секретарша г-жи Паникаровской, фатальная крашеная блондинка по кличке «хочЮмачо», – ментоловый «Вог», Лора сегодня без мундштука. Никаких дежурных объятий, никаких поцелуев, черт знает что, мы с Лорой ведем себя как тайные любовники!..

– Привет, – говорю я. Лора кивает.

– …ончЮдо, – щебечет Яночка. – Настоящий мачо.

– У нашей Яночки новый роман, – хихикает Пи, вечный наперсник всех фатальных крашеных блондинок. – Кто он, Яночка?

– Трехскоростной вибратор, – делает предположение Лора.

Типичное противостояние стервы-брюнетки и дуры-блондинки, Лора убеждена, что вместо мозгов у секретарши все те же крашеные волосы, уложенные в несколько слоев. Яночка же пребывает в уверенности, что Лорин клитор снабжен миниатюрными яйцами.

– Фи, какая глупость, – морщится Яночка. – Вибратор – это для тебя, Лора. Ни один приличный молодой человек к тебе и на сто метров не подойдет.

– Брейк, девочки. – Пи делает примирительный жест рукой. – И что в твоем понимании приличный молодой человек, душенька?

– Приличный – это приличный… Это… Это… – Яночка закатывает глаза, подобрать эпитет она не в состоянии.

– Это тот, который платит за интим-услуги вперед. – Теперь уже Лора закатывает глаза. – И не подкладывает тебя под своего начальника.

– Ну тебе виднее, Лора…

– Это тот, у кого ни разу не было глистов.

– Фи, какая гадость!..

Я курю Яночкин «Вог» и потому предпочитаю не вмешиваться.

– Хотите орешков, девочки? – Пацифист Пи все еще полон желания примирить стороны и даже вынимает из кармана пару грецких орехов.

– Орехи портят эмаль, – замечает Яночка. – И вообще…

– А ты, Макс? Орехи, между прочим, положительно влияют на потенцию.

– Нет… Что-то не хочется.

Когда мама была мамой, когда она не пила разбавленное спиртом вино и не прижигала папашину щетину зажигалкой, она читала маленькому Максу этот стишок. Я до сих пор его помню, я помню его в таких инфернальных хичкоковских подробностях, и эти подробности так пугали меня когда-то, что за всю свою жизнь я не расколол ни одного ореха.

Если бы сейчас я расколол орех, из него выпал бы Жан-Луи.

…Спаривание бабочек-махаонов – первое, что я увидел в его берлоге. Отличная макрофотография, висящая на стене против входа. Есть еще одна – дальше по коридору: спаривание богомолов, те же пугающие масштабы действа, голова самца уже оторвана. Мне легко представить на месте богомолов Лу и Мод, себя и Тинатин я представить не могу, но, возможно, именно так выглядит страсть по Жан-Луи.

Квартира Лу состоит из комнаты и кухни, фактура стен что-то неуловимо напоминает мне. Комната почти пуста, если не считать узкой кровати, стола, стула и камина в углу. Вряд ли Жан-Луи когда-либо пользовался камином, он заложен кирпичами, кладка совсем свежая. Я видел немало каминов в недрах старого ЭсПэБэ, обычно они украшены голландскими печными изразцами – мельницы, домики с островерхими крышами, как вариант танцующая парочка в сабо. Камин в комнате Жан-Луи ничего общего с мельницами не имеет, вместо изразцов – сколотый в нескольких местах пожелтевший мрамор. Полка для фотографий – вот что это такое; для фотографий, хоть и не таких масштабных, как спаривание бабочек-махаонов. Три снимка в рамках на каминной полке и фарфоровая статуэтка, господи ты боже мой, Жан-Луи похож на сентиментального толстого бюргера из Кельна, отца одной из совращенных мной немок.

У Жан-Луи нет даже телевизора, но есть еще одна комната, которую я сразу не заметил: дверь в нее плотно прикрыта. Я пялюсь на дверь, подобно жене Синей Бороды, может, именно за ней Лу прячет свое истинное лицо: среднестатистическая кровать и стол со стулом могут принадлежать кому угодно. Нет даже плохонького постера с Франсуаз Фабиан – Мод, а уж его-то я надеялся увидеть в первую очередь.

– Да ты аскет, Лу!

Жан-Луи оставляет мою реплику без внимания.

– А там что? – я указываю подбородком на дверь.

– Кладовка.

Так я тебе и поверил, Лу!

– Пиво можно выпить на кухне.

Жан-Луи не очень-то гостеприимен, но ведь никто не заставлял его открывать передо мной входную дверь. Но если уж открыл… А фотографии на камине имеют такое же отношение к нему, как и спаривающиеся бабочки:

стена с одиноким окном, за ним нет ничего, кроме черноты;

фронтон какой-то лавки – то ли бакалейной, то ли чайной, вьющиеся растения в кадках, выставленные на улицу, на переднем плане – велосипед: краска на раме облупилась, сквозь нее проступает ржавчина;

близкая перспектива улицы: беленые стены домов, синие двери, синие ставни, открытые террасы вторых этажей, каменные плиты мостовой тоже кажутся побеленными – все это напоминает Средиземноморье, но я не совсем уверен. В глубине кадра – там, где крылья улицы почти смыкаются, – силуэт человеческой фигуры.

Кроме призрачного силуэта на снимках нет ни единой персоналии, возможно, эти места дороги сердцу Жан-Луи, напоминают ему о чем-то важном или, наоборот, незначительном, жизнь полна незначительных вещей, они и составляют ее суть. Статуэтка, зажатая между снимками, может напомнить лишь о том, что фарфор хрупок и недолговечен, пасторальная сценка: юноша в парике и камзоле с флейтой у губ и девушка, аккомпанирующая ему на клавесине, почти все пальцы у обоих отбиты. Лучше всего сохранился мопс у ног юноши, даже хвост у него на месте. Саксонский трофей, как сказал бы Пи, такие вывозились из Германии тоннами после Второй мировой – вместе с коврами, сервизами и аккордеонами. Дед Пи тоже кое-что вывез, а двоюродный дед Пи эмигрировал в Канаду сразу после окончания боевых действий. Возможно, нам всем придется эмигрировать в Канаду, всему человечеству, россказни Пи об участии его предков во Второй мировой нисколько не трогают Лору. Меня, кстати, тоже. Какая музыка льется из-под отбитых фарфоровых пальцев?