Именно такая тишина им и нужна.

Из лесной чащи донеслось глухое уханье совы-полуночницы. Значит наступила середка ночи. Вторя ей заунывно завыла собака на чьем-то подворье. Её вой подхватили другие псы.

Чу! В дальнем углу совещательной залы, самом темном, вдруг возникло какое-то неясное копошение.

Мыши что ли?!

Ан нет!

Косматые мужички, в щеголеватых зипунах, с причесанными бородищами, росточком пядь с кувырком, толкаясь и ворча, стали протискиваться сквозь узкие – тощий таракан не пролезет – щели, и степенно рассаживаться на скамьях первого ряда. Это пожаловали домовые боярских усадеб, воеводских подворий, купеческих домов. Потом потянулись домовые посадских изб. Одеты скромнее, но аккуратно. За ними, соблюдая очередность, просочились сквозь щели и домовые-мастеровые – хранители и блюстители порядка мастерских, сукновален, кузниц и других ремесленных цехов. Кто в фартуках рабочих, кто в простых холщовых рубахах.

Сквозь дырку от сучка в половице в горницу забрались лизуны, гуменные, хлевники и банники. Рост вершковый, да характер бедовый – про таких говорят. Осмотрелись вновь прибывшие, покивали знакомцам среди домовых и расположились на лавке подле стены. Подальше от начальства. В отличие от всех остальных банники голышом явились – они везде так ходят, им разрешено – хорошо хоть бороды у них до колен, причинные места покрывают. Правда те, кто по моложе из них, с бородами лишь до пупа, благоразумно додумались вениками березовыми прикрыться. Как никак на публику вылезли из своих лоханок, да из предбанников.

Через приоткрытое оконце ветром задуло ворох соломинок, травинок, листков, стебельков и веточек, которые упав на подоконник обернулись кто во что горазд: кто сусликом в сапожках на босы ножки, кто хомячком опоясанным ремешком, кто кротом с лисьим хвостом, кто ещё в какую зверушку, а кто и вовсе шишкой, али желудем с ножками и ручонками прикинулся – это прибыли луговые и полевые, а с ними, попутным ветром, подколодники, листотрясы, скакунки-хороводники, моховые и дупловики. Луговые и полевые чуть поодаль отсели, на полочках, чтобы их с мелюзгой не спутали. А «шишки-желуди» расселись тут же на подоконнике и сразу зашептались меж собой, хихикают. Беззаботные. А чего им волноваться, они сошки мелкие, с них спроса мало.

Чу! Из камина, спустившись по дымоходу, вывалились гурьбой запечные кикиморы. Все в копоти, неопрятные старушки с кулачок величиной, в лохмотьях, длинные волосы спутаны так, что и лиц толком не разглядеть. Чихают от копоти дымоходной, что тебе комарики попискивают.

Почти сразу, следом за ними и зеленошёрстные злыдни пожаловали. От горшка в пол вершка, они со своими вытянутыми мордочками, красными глазенками и длинными голыми хвостами уж больно на крыс смахивали. Ежели бы не пестрые, цветастые штаны и рубахи – любят злыдни ярко выглядеть – можно было запросто спутать бедовых с грызунами. Коли с людьми сравнивать, то больше всего на лихих конокрадов они походили.

Злыдни знали, что собравшиеся здесь соседи их недолюбливали, хотя все понимали, что и без них тоже никак, и что лямку свою они тянули пусть и без явного удовольствия, зато по-честному, по всем установленным правилам. Поэтому злыдни платили почти всем собравшимся той же монетой, в смысле тоже остальных недолюбливали. Не из вредности, нет, а ответно. Однако, несмотря ни на что, на сход злыдни никогда не опаздывали и вели себя вполне пристойно. Не с падшим пьянчугой человеком поди дело имели, со своим братом полуночником.

В то же самое приоткрытое оконце, куда совсем недавно занесло ветром целый ворох луговчан и лесавок, протиснулось несколько жаб и лягушек. Это наконец-то по отвесной бревенчатой стене терема добрались водяные до совещательной залы (собаки окрестных дворов именно в это время едва с цепи не срывались, хотя в основном прятались по будкам, выли и поскуливали, чувствуя неладное). Со всех окрестных рек и озер водяные пришлепали. В отличии от остальных соседей они на суше плохо могли чудить, и чувствовали себя более-менее сносно только в жабьем обличье, хотя обычно, в своей стихии, они выглядели вполне себе прилично, почти как обычные люди, только сильно уменьшенные, а еще в чешуе и с перепонками между пальцами.

Мокрые от тяжелого подъема водяные, растолкав мелкую шелупень, раздувая щеки уселись на втором ряду скамей – отдуваются после тяжелого подъема. Вода с них едва ли не ручьем льется.

Лешие дружной артелью явились, как и подобает существам их статуса через входную дверь. Вернее, под дверью. Несмотря на то, что среди прочих собратьев, явившихся на Большой сход, они были наиболее твердыми в своих, скажем так, убеждениях, но и им не составило труда, проскользнуть в щель. В отличии от других собравшихся лешие смотрелись молодцами. Хоть росток с локоток, а все как на подбор: поджарые, крепкие как узловатые березовые чурбачки, светлые как береста, в лапоточках липовых и щеголяют в нарядных тужурках, вязаных из медвежьей шерсти. Вот кто-кто, а лешие меньше всего (даже, наверное, меньше водяных) радовались участию в Большом сходе. Они сами по себе были сущностями нелюдимыми, даже промеж собой особо не общались, да к тому же и самыми, наверное, работящими из всех.

Легко сказать, целый лес на одном лешем держится. Под сотню квадратных поприщ. И всюду надо поспеть, за всем уследить. А тут ещё этот Большой сход. Значит опять придется оставлять подсобное хозяйство без присмотру, тащится за тридевять земель в этот душный город, полный людей и собак, слушать умные речи нелюдей вельмож, оправдываться, обещать исправиться. А с их характером так сложно не вспылить…

Уже спустя час после полуночи совещательная зала была полнешенька собравшимся полуночным народцем. Почти все пришли, не было только болотника. Ему было дозволено не посещать Большой сход. Одно болото на все княжество и ничего там интересного не происходит. Так что без него обойдутся. А то ведь раньше бывало, когда болотный на сходы приходил, светлый князь по утру жаловался, что весь терем тиной воняет. Да и опосля, по нескольку дней дух болотника держался, несмотря на настежь открытые окна. А так как никто из челяди толково объяснить не мог в чем дело, то князь уже собрался было волхвов призывать, чтобы разобрались, что за напасть такая и откуда. Посему тайным народцем коллегиально решено было не искушать судьбу.

Итак, все на месте, за исключением болотного, можно приглашать и теремного.

Теремной, суть тот же домовой, только хранитель княжеских чертогов, по статусу высокому для все братии полуночной являлся непрекословным начальником. Испокон веков так повелось. Почему, никто толком не знал, да и вопрос такой себе даже не задавал. Люди же не спрашивали у самих себя, что это князь нами всеми командует. Так вот и нелюди, тоже лишних вопросов не задавали, слушали теремного как того требовали стародавние правила, установленные, по заверениям ещё первых теремных, самим стариком Родом.

Слушали и слушались.

Звали-величали теремного Поставец. Не потому что он поставлен был над всеми (хотя и такое объяснение имело право на существование), а просто так назвали его в честь практичного шкафчика для разной полезной утвари с припасами и заначками, которые имелись в каждом уважающем себя доме. Как и его резной тезка, теремной Поставец, уже в бытность свою молодым домовенком, проявлял себя запасливым хозяином, а ещё недюжинную домовитость и деловитость. В общем полностью оправдывал свое звучное прозвище.

В начальственной головушке Поставца, как и в одноименном шкафу, всегда было тесно: мысли о судьбе его подданных – тайном народе, да печали о человеческом роде, там роились как те пчелки в улье.

В отличии от остальных домовых, даже домовых боярских усадеб, практически в одиночку тащивших хозяйство, у теремного было достаточно помощников: сундучники, чашники, стряпуны, постельничий, которому в свою очередь помогали спальники, держальники, захребетники, привратные, ливрейные, поглядные и наушные.