27-е мая.

Отправитель: Кравцова Лина

Получатель: Столбов Андрей

Привет, Любимый! Только сейчас добралась до компа. Не могу без тебя.

От лагеря у нас шок. Деревянные хибары, никаких удобств, я на программе «остаться в живых». До сих пор не понимаю, что происходит, просто сон. Много девчонок из России – восемь пока, так что не пропаду, не волнуйся. Когда таскала свою сумку, всю руку оттянула, теперь болит. Никто не помогал даже. Как ты? Мне плохо без тебя, а еще так долго… Напиши скорее! Может, мы как-то созвонимся? Ждут компьютер. Пиши мне скорей. Целую.

27-е мая.

Отправитель: Столбов Андрей

Получатель: Кравцова Лина

Привет, моя радость! У нас тоже для детей и нас деревянные хибары, с двумя душевыми и туалетом, а больше ничего, только нары да полки. Мы пока живем в доме директора – тут, конечно, все удобства.

Что-то странное у меня с настроением, то кажется, все будет нормально, то резко тоска находит…

Здесь у нас невыносимая жара. Работать сложно, но приходится. У вас штат еще жарче, вроде бы даже снега не бывает зимой и океан неподалеку?

Я не знаю, как нам встретится раньше, но знаю – все будет хорошо. Помни об этом. У вас дети уже приехали? Как девчонки? Пиши! Люблю тебя!

29-е мая.

Отправитель: Васильева Лина

Получатель: Столбов Андрей

Милый, ты чего так мало написал? Я хочу тринадцатое августа быстрее, ты просто представить себе не можешь, куда я попала. Тут вообще ничего нет! Здесь все ходят, улыбаются, мне противно. Мне плохо без тебя, не могу привыкнуть, а еще так долго. Напиши побольше! Может, мы созвониться как-то сможем?! Жду письма. Целую. Пока!

***

Мы осваивали очередной завтрак. Сью что-то тараторила Бекке. Та шмыгала раскрасневшимся носом и комкала одну за другой влажные бумажные салфетки.

– Ох, как же я не люблю болеть, – просипела она, закинула в рот горсть пилюль и запила чаем.

Бекка встала, чтобы убрать таблетки, и ее желтая футболка провозгласила: Lithuania.

– Литва? – удивился я.

– Да, – ответила Бекка.

– В чем дело? – всполошился Роб. – Андрей, ты не любишь литовцев?

– Да нет,– ответил я, – кажется, это они нас не любят.

О литовцах я знал немногое. Но по месту рождения мне был известен один эпизод. Советские террористы – отец и сын Бразинскасы – угнали пассажирский самолет Батуми-Сухум. Во время захвата была убита девятнадцатилетняя стюардесса Надежда Курченко, воспитанница ижевского интерната. Ее именем в нашем городе назвали одну из улиц.

Террористов скрутили, когда самолет сел в Анкаре. Но турецкие власти не выдали их Советскому Союзу. За совершенные преступления они отсидели всего два года. После освобождения перебрались в США, получили вид на жительство и обосновались в Калифорнии. Старший Бразинскас дожил до глубоких седин. Издал автобиографическую книгу, его приглашали на телевизионные интервью. Неизвестно, сколько бы еще он протянул, пересчитывая вечера в своем блаженном сенильном полоумии, если бы в один из дней его не укокошил бейсбольной битой собственный подельник-сынок.

– Так вы бывали в Литве? – спросил я Бекку.

– Да, – сказал она, – года два назад. Мы с кузиной путешествовали по Литве, Латвии, даже посетили Россию.

– Вы были в России? – удивился я. За все дни она и словом не обмолвилась об этом! – А где именно?

– В Санкт-Петербурге.

– Вам понравилось?

– Даже не знаю, там было жутко холодно, – поеживаясь от воспоминаний, сообщила Бекка.

– Когда же вы ездили?

– В январе.

«В январе, – разочарованно подумал я, – зачем строить планы на Россию именно зимой, если первые ассоциации со страной: снег, Сибирь, морозы?» Впрочем, для человека, запивающего противопростудные снадобья чаем со льдом, в этом, наверное, нет ничего алогичного.

Уже больше недели я жил в лагере. В коллектив за это время, мягко говоря, не влился. Мы были слишком разными, к тому же я не владел английским. Приехав лишь с базовым его знанием, я был уверен – этого хватит, чтобы добраться куда следует и не заблудиться. Я и не предполагал, с какими трудностями столкнусь после. Без полноценной речи личность меркнет, растворяется, как краска в уайт-спирите, теряет себя. Тяжело быть взрослым человеком со словарным запасом ребенка. Не выходит из такого ни хорошего слушателя, ни рассказчика – ты не понимаешь, что тебе говорят другие, и собственные мысли доносишь искаженно, сбивчиво, медленно. Постепенно тебя перестают слушать, тебе перестают рассказывать – ты просто остаешься один. Но они не оставляют тебя в покое, теперь ты вроде как чужак – белая ворона. Тебя пытаются зацепить, придраться к тебе, подколоть.

Прекрасно осознавая, что нужно хорошо клеваться, чтобы не быть заклеванным самому, я и этого делать не мог. Шутить в ответ не получалось. Дать адекватный отпор зубоскальству, совершенно не владея палитрой интонаций, не зная шкалы ругательств, оказалось непосильным – подбирая крепкое словцо, я не улавливал его градус и был как неумелый повар: то недосаливал бульон, то превращал в мертвое море. Да и как же тут угадаешь? Стоит Спенсеру сказать гадость, и все молчат, будто он ни выдал ничего такого, стоит мне угостить Спенсера одним из его же собственных оборотов, Роб и Сью принимаются неодобрительно гудеть, будто я перегнул палку. Я все ощутимее чувствовал неприязнь с их стороны, поначалу она проскальзывала лишь в мелочах, но со временем приобретала все более отчетливые черты. Между мной и другими поднималась стена, а может быть, разверзалась пропасть. И если пропасть, то иногда мне казалось, что я стою уже на самом краю.

О наших отношениях Кларки ничего не знали – работали мы все вместе, прикидываясь дружной командой, день за днем убирали trash, garbage, litter и rubbish /мусор/. На этот раз наводили чистоту в домиках – подметали полы, протирали пыль. Говорят, совместный труд сближает, в случае со Сью все было c точностью наоборот. Она изводила меня с самого утра. «Подмети здесь, вынеси мусор, передвинь стеллаж!» При этом Сью как будто забывала, что кроме нас двоих в домике находится еще три человека. Я был совсем не против того, чтобы ей помочь, но она не просила о помощи, она указывала мне, что делать. Не знаю, кем она себя возомнила, только я всерьез забеспокоился, что следующий стеллаж передвинется ей на ногу.

Спенсер и Робби явно считали Сьюзан симпатичной. По американским меркам она, наверное, стройна, по нашим – полновата, задница у нее даже чрезмерно полновата. На лицо она ужасна – похожа на кролика. Волосы – бесцветные, лоб усыпан веснушками так, что кажется, будто это сходит кожа, обгоревшая на солнце. Спенсер постоянно с ней заигрывает. Она же проявляет явную симпатию к Робби. Вообще довольно легко сходится с людьми, впрочем, ей это ничего не стоит – дурочкой прикинулась и готово. Меня все время подрывает крикнуть ей – Заткнись! – после ее поросячьих взвизгиваний:

– Oh, really?

– Are you kitting me?

– Oh! I love this song!

За обедом Сьюзан ест пищу, откусывая от нее кусочки своими кроличьими зубами, и постоянно при этом подергивает носом, я бы даже сказал ноздрями. Как кролик. Хотя кролик – существо, конечно, во всех отношениях куда более приятное, чем Сьюзан. Всегда после еды, продолжая сидеть за столом, она начинает ковыряться в зубах и где-то во рту, причем сует свои пальцы так глубоко, что кажется, она ковыряется в собственной глотке. Попробуй я сотвори такое, вездесущая Бекка сиюминутно извергла бы тираду о том, какой пример мы подаем детям.

Как и все канадо-американские девчонки в ее возрасте, Сьюзан водит машину. Очень любит рассказывать мне, как что-то делать «правильно», любит исправлять мою работу, при этом ничего не говорит Спенсеру и Робби, когда те делают то же, что я. Я обычно отвечаю ей в таких случаях: