Джон указал на меня пальцем, прищурился и спросил:

– А ты, парень, хочешь сегодня хорошенько поработать?!

– Не очень, – признался я.

На лице Джона, таком близком и таком уверенном всего секунду назад, проявилось легкое замешательство. К счастью, Спенсер и Роб поняли, что я шучу, и вовремя разразились смехом.

Мы топали к мастерской.

– Не очень! – бурчал Спенсер. – Не очень. Это ж надо было такое ляпнуть!

– Да я же просто пошутил!

– Отчего же Джон не рассмеялся? Слышь, Роб, он пошутил, тебе было весело?

– Не очень, – отозвался Робби.

– Ага, вот именно – не очень!

В мастерской канадец заложил в один из ночевавших здесь рэйнджеров грабли и совковые лопаты. Робби спустился до конюшни и принес оттуда пару глубоких пластмассовых тазов.

– Так ты понял, чем мы будем сегодня заниматься? – спросил меня Спенсер.

– Не совсем.

– Мы будем убирать дерьмо страусов!

– Чего?

– Да-да.

Они называли дерьмо страусов «poo», «doo-doo» и «manure». Ни одно из этих слов по звучанию не могло раскрыть всю неприятную суть предмета, который было призвано означать. Работа действительно предстояла грандиозная, потому что было ее много, а продвигалась она крайне вяло. Двое из нас сгребали помет в кучи, третий загружал его в тазы и увозил. Спенсер и Робби скрашивали нудность процесса как могли – дурачились, пели. То изображали из себя рок-звезд, используя черенки лопат вместо стоек с микрофонами, то кидали друг в друга высохшими дудушками с земли и дико смеялись, если удавалось удачно попасть.

Страусы все время находились неподалеку, поглядывая на нас с интересом, будто по ящику передавали репортаж о нелегких буднях американских гастарбайтеров. Вместе с тем в их глубоко удовлетворенных жизнью глазах мы не находили ни жалости, ни сопереживания. Они спокойно клевали корм, будто попкорн, и одновременно с этим гадко и бессовестно добавляли нам новой работы. С этого дня страусы перестали казаться мне милыми существами.

Из рекламных брошюр турагентства следовало, что я буду в лагере кем-то наподобие универсального ремонтника – немного плотником, немного маляром, немного сантехником. Именно этим занимались молодые люди со счастливыми физиономиями в рекламных проспектах от Хаттимил. Не было ни одной иллюстрации, где они убирали бы дерьмо животных. Быть может, в контракте был специальный пункт, извещающий об этом: мелкий шрифт или абзац, написанный нарочито тяжелым языком? Не знаю, не видел. В любом случае, даже будь там такой абзац, в эту поездку было вложено столько надежд и усилий, мы так хотели в Америку, что, в конце концов, согласились бы, кажется, на все.

Из моего резюме тоже выходило, будто прежде я неоднократно подвизался вожатым в российских детских лагерях. А я в них не то, что не работал, даже не отдыхал ни разу, исправно коротая каникулы в бабушкиной деревне. Но агентство настояло – так нужно написать, чтобы наверняка поехать в Штаты. Представляю, что они сказали Джону – не упоминайте про дерьмо страусов, так нужно, чтобы наверняка найти рабочих…

Погода в этих местах менялась быстро. И от одного дня к другому, и от утра к вечеру. Накануне было пасмурно, сегодня уже ясно и сухо. Спозаранку было прохладно, с полудня установилась настоящая жара. Палящее солнце ярким, подожженным перекати-полем, описывало медленную дугу с востока на запад. И мы, уподобляясь священным египетским скарабеям, покорно следовали за ним.

Не считая нескольких загонов, на откуп страусам были отведены по-настоящему обширные территории, где их ничто не стесняло, и они могли чувствовать себя, как на свободе. По соседству привольно устроились обитатели фауны Соединенных Штатов. В кронах деревьев и по земле шныряли белки, воробьи, такие же нахальные, как и во всем другом мире, не стесняясь хозяев, клевали остатки корма из корыт. В одном загоне мы нашли барсучью нору и долго караулили хозяина у крыльца, но, то ли он крепко спал, то ли его не было дома – никто оттуда не вышел. Высоко в небе, иногда отдаляясь, иногда вновь возникая над нами, парил, царственно раскинув крылья, символ Америки – великолепный белоголовый орлан.

Было около четырех вечера, когда мы, наконец управившись, складывали инструмент. К дому Джона подъехал серый фургон. «Сколько же у них машин?» – подумал я, разглядывая серебристый мерседес. С водительского места выбралась Марта, вслед за ней из фургона вышли две девушки.

– Толстуха твоя, – разочарованно сказал Спенсер Робу, глядя в сторону пассажирок.

– Увидим, – ответил тот. – Андрей?

– Да?

– Надеюсь, девушка, которая приедет из России, будет Анной Курниковой?

– Мы все на это надеемся, – раздался бас Ллойда, вошедшего через задние ворота.

Мы, конечно, начали рассматривать девчонок издалека, едва заметив. Они же приближались, не обращая на нас внимания, что-то бурно обсуждая между собой, будто до нас им нет никакого дела. И только когда остановились, представились:

– Hi!

– Hi!

– I’m Suzanne!

– I’m Heather!

Позже Ллойд отрядил нас всех в лагерь мальчиков, прибраться вокруг домиков, убрать ветки и прошлогодние листья. Девчонки обе были в футболках, джинсах, кроссовках. Толстушку с рыжими волосами и набрякшими бледными щеками звали Хезер, ту, что стройнее – Сьюзан. У нее были маленькие глаза и выдающийся крупный нос. Едва ли и ее можно было назвать симпатичной, но понимание удачно оттеняющего фона придавало ей, как это бывает у девушек, уверенность, с которой она стояла впереди и поочередно стреляла глазками то в сторону Спенсера, то Робби. Оба сразу начали заигрывать с ней. Особенно Спенсер, похоже, он очень хотел подружку. Самой Сьюзан внимание парней льстило, по крайней мере, она принимала его с веселыми повизгиваниями. Хезер держалась в стороне, только покручивала в руке грабли, играючи подбрасывала их и с размаху опускала на землю, буровя листву.

Когда я загребал очередную охапку листьев, то заметил притаившуюся на плоском булыжнике змею. Джон говорил, что в этих местах водится много змей, но бояться их не стоит: к ядовитым относятся всего два вида… Эта была длиннющая, сигнального мандаринового цвета.

– Осторожно, змея, – сказал я как-то отрешенно.

– Где? – вскрикнула Сьюзан.

И едва не налетела на нее, взмахивая, как птица-секретарь крыльями, руками. От пронзительного крика змея в мгновение стала резкой. Пару раз предупредительно выстрелила языком и, извиваясь всем телом, стремительно уползла в ближайший подлесок.

– Она была огромной! – восхищенно заявила Сьюзан.

– В России мы едим змей, – зачем-то соврал я.

Ребята уставились на меня, явно требуя разъяснений. На родине были популярны передачи, рассказывающие о самых экзотических кухнях мира, может быть, поэтому я и выдал такое. Я сказал:

– Ну да, мы просто бросаем их в костер и достаем, когда они перестают шевелиться, потом снимаем кожу и начинаем есть.

Лица ребят брезгливо сморщились. Но Сьюзан, силясь скрыть проступающее отвращение, выдавила из себя:

– Ни-че-го себе. Круто.

– Да я просто шучу, не едим мы змей! – сознался я, пока они окончательно в это не поверили.

– Что? – взвизгнула Сью. – Да ты поймал нас!

И я сделал мину человека, удовлетворенного своим обманом, но в глубине души недоумевал: как можно поверить, что в России едят змей? Они что о нас совсем ничего не знают?

***

Вот и прошло пять дней. Как пять недель – очень долго тянется время. Примитивный, однообразный труд. Да еще этот английский со всех сторон, без умолку… Со мной-то почти не общаются. Не думаю, что это минус. Робби и Спенсер все внимание посвящают Сьюзан. Рисуются перед ней, из кожи вон лезут. Хезер – полная, вялая и в очках, давно махнувшая рукой на свою внешность, – была для них разве что мишенью для метания острот. Позавчера с парнями играли в разновидность дворового футбола – один на воротах, а двое соревнуются, кто быстрей заколотит пять мячей. Девчонки стояли и смотрели. Выиграл Роб. И сказал: