- Круто.
- Так было заведено еще бог знает когда. А теперь мы просто пугаем этим, если даже увольняем, то деньги выплачиваем сполна.
- У них есть свой комитет? Я не имею в виду профсоюз.
- Есть, но их "шестерка" у меня на ушах.
Федор опьянел минут через десять. Я с трудом уволок его на диван, а сам, приняв еще малую толику, безмятежно откинулся на хрустящие простыни, мало думая о старательских делах своего однокашника.
В девять утра он поднял меня, слегка остекленевший и благоухающий, как пустая пивная бутылка.
- Костя, я уезжаю.
- Замечательно, благодарю за интересный вечер. Значит, все отменяется? Шикарно! Вечерком полечу в Питер...
- Ты не понял, я уезжаю сейчас, а ты подъедешь ко мне через сутки-двое.
- То есть?
- Я тебе говорил, что не хочу рисоваться вместе с тобой?
- Говорил. Но я-то что должен делать?
- Пожить в этом номере еще сутки, отрастить пьяную небритость, отпустить приличные мешки под глазами и ехать в Эйск.
- Оригинально, я там уже бывал. Зачем?
- Там прикинешься бичом - тебе это не сложно, потом спросишь у алкашей, как добраться до артели "Тайга", и попутным транспортом доберешься в Тунчак. Найдешь меня, и я тебя устрою каким-нибудь бульдозеристом, а дальше передаю инициативу в твои руки. Понял? Только паспорт, пушку и удостоверение оставь в Эйске у сестры.
- А ху-ху не хо-хо?
- Подумай лучше, как это ко мне может подойти человек с пушкой? Да еще и мент. А если без документов...
- Ладно, понял. Адрес сестры?
- Сиди на Вокзальной площади напротив центрального входа...
- ...И в руках держи газету со славянским шкафом.
- Напрасно иронизируешь, меня действительно хотят убить! Сестра, ее зовут Евдокия, об этом осведомлена. Она встретит тебя, заберет документы, пушку и скажет, что делать дальше. Все, Костя, до встречи. Жду тебя приличным бичом. То есть бывшим интеллигентным человеком.
Он повернулся спиной, направляясь к двери, и эта спина показалась мне какой-то стариковской и беззащитной. Почему-то подумалось, что он уже никогда не разогнется.
Уже открыв дверь, он вопросительно посмотрел на меня и медленно произнес, словно напоследок:
- Ко мне хорошо относится начальник второго участка Тунчака Дима Гранин. Запомни...
Дверь он прикрыл тихо, но основательно. Сразу стало тихо и стыло, как в склепе. Я выглянул в окно. Джип уже увозил его.
* * *
Ровно через сутки, в десять утра, я вышел из плацкартного вагона на конечной станции Эйск. От моего первоначального облика не осталось и следа. Города, в которые приезжаешь второй раз, кажутся родными, но это только иллюзия. По перрону шастала другая шпана, с другими материальными запросами и идейными мировоззрениями. Но город оставался тем же: старинным, провинциальным и шукшинским.
Возле киоска, где когда-то продавали газ-воду и соки, стояла пожилая статная баба, показывая из-под мышки горлышко бутылки. Куда тебе, телевидение! Вот она, настоящая русская реклама! С теткой мы сошлись на ничьей, по шесть за сто пятьдесят и в придачу душистый пупырчатый огурец.
Хрумкая огурцом, я водрузился на заранее выбранную скамейку, зажав между ног кейс и стараясь унять тревогу.
Женщина лет тридцати пяти подошла минут через десять. Была она черноглаза, красива и чем-то походила на Чурсину. Я сразу понял, что это и есть сестра Федора, а с самим Федором что-то случилось.
- Дайте сигарету, - хрипловато попросила она.
- Пожалуйста. Вы - Евдокия?
- Да. А вы - Константин?
- Да.
- Опоздал ты, Константин. Федя пропал.
- Но он мне сам назначил...
- Я знаю. Я тебя не виню. Направо дом с синей крышей, видишь? Я там живу с двумя детьми. Когда стемнеет, подходи. Собаки нет. Давай свое барахло.
Что-то господин Гончаров стал стареть, появилась сентиментальность. Твердый ком застрял в горле. К чему бы это? Не хватало еще и разреветься. Я смотрел, как удаляется сильная женщина, горем, как дубиной, переломленная пополам. Противно и тоскливо завыло в ушах, словно десяток взбесившихся волынок устроили в моей голове перепляс.
- Эх-хе, старые знакомые, - закряхтел подошедший старичок, пытаясь втиснуть узкий зад между мной и урной.
- Старые, Альберт, старые, - даже не удивился я.
- Какими же ветрами в наши пенаты?
- Горькими. Подгони тачку, поедем куда-нибудь.
- Куда?
- Куда глаза глядят.
- Тогда знаю. Чего-нибудь возьмем?
- По дороге.
На старой дребезжащей "Волге" мы приехали на берег Катуни. Эйнштейн ни о чем не расспрашивал, видимо понимая мое состояние. Молча разделал рыбеху, молча налил два стакана.
- Давай-ка, Константин, за Федора!
- Давай, Альберт, за Федора... Постой, а ты откуда знаешь?
- Слухами земля полнится. Говорят, мужик хороший был, незлобивый. Сестра его Евдокия куда как покруче будет.
- А кто его мог...
- Нет, Константин, этого не знаю. Там у них свои дела. На золоте да на крови замешенные. Нам, привокзальным бомжам, этого знать не надо. Дальше небо покоптим.
- Где ты живешь, старик?
- Там же, где и три года назад.
- Что у тебя случилось, ты совсем не похож на обычного алкаша?
- Это, Костя, не твоя печаль. Ты приехал, видно, разбираться со старателями? Тогда не отвлекайся, занимайся делом. Может, у тебя что и получится, сынок. Только здесь не рисуйся. Засвечен уже по прошлому делу. Поезжай в Алтайск, там тоже есть бичи. Язык ты с нами находишь легко.
- Ладно, до вечера потремся здесь, а там видно будет. Кстати, старик, в прошлый раз ты из-за меня здорово пострадал, прими вот в качестве компенсации.
Я протянул ему две стотысячные бумажки.
- Не надо. Вот как вернешься, тогда и возьму.
- Я могу и не вернуться, ты это знаешь, а так хоть помянете.
- Чем помянуть, найду без тебя, но ты бы лучше вернулся.
- Попробую. - Я насильно затолкал деньги в карман его видавшей виды куртки.
Дом под синей крышей, к которому я подошел в десять вечера, оказался огромным строением столетней давности. Нижние венцы его были, вероятно, из лиственницы и толщиною поболее обхвата. Зажиточный был дом. Собаки действительно не слыхать. Все равно чего-то опасаясь, я поднялся на массивное высокое крыльцо и осторожно постучал в дверь. Результат оказался нулевым.
Немного подождав, я толкнул дверь. Заскрипев, она отворилась - и я оказался в больших нетопленых сенях. Прямо напротив красовалась солидная дверь, ведущая в хоромы. Кнопки звонка обнаружить не удалось, и я постучал костяшками пальцев. Удивительно, но меня услышали.
- Кто там? - глухо спросили из-за двери.
- Тот, кого вы ждете, друг брата. Костя.
- Сейчас...
Послышалось громыхание отодвигаемой щеколды и прочих запоров. После ряда сложных манипуляций дверь наконец отворилась. Передо мной стояла женщина в черном.
- Заходи, Константин, извини, что долго не впускала. Боюсь.
- Успокойся, Евдокия, все будет хорошо.
- Хорошо уже не будет, для меня по крайности.
- Все перемелется, все забудется.
- Ничего не забудется. Проходите, умывайтесь, стол уже готов.
Горница, где был накрыт стол, была на сорок квадратов, с двумя большими окнами. Справа и слева из нее выходили шесть дверей, должно быть, личные покои хозяев.
- Присаживайся, Константин, мне о тебе Федя только хорошее рассказывал, надеялся на тебя очень.
Налив мне полстакана, она перекрестилась по-старообрядчески и, склонив голову, замерла, как воплощенная музыка русской красоты.
- Где это случилось, Евдокия?
- Здесь, - кивнула она на чернеющее окно.
- Когда?
- Сегодня в три часа ночи. Он с Фимой приехал ко мне под вечер. Я натопила баню. Они помылись, хорошо поужинали, потом Федя отвел меня в комнату и все рассказал о вас. Мы с ним очень надеялись, что наконец-то развяжется затянувшийся на нем узел, но... Ты немного опоздал. В половине третьего они проснулись, позавтракали и собрались ехать на работу. Я проводила их до порога, перекрестила и... извините... - На ее глазах заблестели слезы. - Только закрыла дверь на засов... Автоматная очередь, вернее, две очереди... Я сразу все поняла... Выскочила на дорогу, к его джипу, и увидела, как с места сорвалась какая-то машина и в считанные секунды исчезла, растворилась в ночной темноте. Да было темно очень, мне пришлось вернуться за фонарем... Ефим лежал на спине, весь в крови, а от его головы осталась только половина. Федя исчез, как в воду канул. Конечно, они его увезли. Знать бы куда, эх! Будут пытать. Господи, покарай гадов! Помоги мне...
