Похоронив Дмитрия, мы вплотную занялись нашим пленником.
- Ну что, Васенька? - ласково спросил Гоша, наклонясь над бандитом. Удобно ли тебе, не жмет ли в коленках? Ты Евдокию хотел трахнуть? Сейчас мы тебя самого, орлика, трахать будем. Колом в задницу и поленом в рот. Говори, кто такой, быстро!
- Васька я, Рябов.
- Откуда? Говори.
- Больше я ничего говорить не буду. Лучше угробьте меня.
- Ой, ой, ой, дешево хочешь отделаться. У меня "духи" красноречивыми становились, а они не чета тебе, пидору лохматому. Евдокия, отойди подальше, бабам не нужно на такое смотреть. Выкидыш без беременности случиться может, тебе этого Константин не простит.
Довольный своей остротой, он сыто и громко заржал, а я простил ему и эту пошлость, потому что теперь я многое бы ему простил.
Подыскав подходящий кляп, Вассаров первым делом надежно забил Васькину пасть, потом помочился мычащему бандиту на бороду.
- Это еще пустячки, скоро ты, Васька, пожалеешь, что вообще родился на этом свете. Сначала мы попробуем очень любимую царем Алексеем Михайловичем Романовым дыбу. А, Васятка, ты как относишься к дыбе? Костя, подай-ка мне веревку.
Перекинув прочный капроновый трос через толстый кедровый сук, Вассаров один конец тщательно привязал к наручникам, а второй, намотав себе на руку, принялся неторопливо вытягивать. Дойдя до упора, он на секунду приостановился, поплевал на ладони и вопросительно посмотрел на меня, видимо ожидая одобрения. Его он не получил. Не люблю, когда мучают и бьют беззащитного, даже такого изверга. Хотя я прекрасно понимал, что иного выхода нет. Нам позарез нужны были сведения. Лезть в воду, не зная броду, я всегда считал делом крайне нежелательным. Враждебно и грозно шумела тайга, словно предупреждая нас, изуверов, о Судном дне.
- Да давай, уж коли начали! - не выдержал я.
- Еще поплачь, - криво усмехнулся Вассаров, и натянулся трос, и заскрипел сук. Вздернулись кверху мужицкие побелевшие руки. В рамке желтой смерзшейся бороды лицо его от напряжения и боли сделалось свекольным. На лбу выскочила толстая синяя вена и пульсировала, как секундная стрелка Васькиной разбойничьей жизни.
- Колись, тварь! - Осатаневший Гоша входил во вкус. Сжав зубы, в радостном оскале он медленно, в упоении мучителя, тянул и тянул трос. Послышался хруст суставов вместе с тягостным мычанием истязаемого. - Будешь говорить, подонок?
В ответ Васька отрицательно замотал головой.
- Будешь, гнида, у дяди Гоши все в конце концов становятся разговорчивы, сейчас тебе прибавлю кайфа, матка из задницы вылезет.
То ли он не рассчитал, то ли от злости дал лишку, но только Васькины руки с громким щелчком вдруг свободно взметнулись над ним, вылетев из суставов. Сам он провис безжизненной тряпичной куклой.
- Твою бога душу мать, писец котенку! Жалко, только начал. - Он с сожалением отпустил ненужную теперь веревку. А Васька завалился на бок, показав нам синевато-красные белки глаз. - Дай ему спиртяги, может, очухается побыстрее. Смотри какой нэрвный. Не мужик, а прямо бестужевская курсистка.
Вытащив кляп, я плеснул в открытый рот немного спирту. Придя в себя, он тут же завыл от боли, и мне пришлось вновь затыкать его кричалку кляпом.
- Костя, ты ему сними браслеты и раздень, попробую воткнуть его грабли назад, если, конечно, не поломал суставы.
Раздев покалеченного бандита, я вопросительно посмотрел на Вассарова.
- Держи его, покрепче, сейчас ему опять будет немножко бо-бо.
С прежним громким щелчком левая рука тут же встала на место, а вот правая этого делать не хотела никак. Минут пятнадцать мы мучили его. Наконец Гоша махнул рукой:
- Наверное, поломал что-то. Ну и хрен с ним. Теперь займемся его яйцами.
- У-у-у-му-у, - возбужденно замычал бандит.
- Ого, мальчик заукал! Костя, мне кажется, он хочет о чем-то поведать нам.
Я вытащил кляп, и мужик прохрипел:
- Дайте воды!..
- И воды дадим, раб Божий Василий, и водки, только говори, не томи грешную душу.
- Я все расскажу, не мучайте меня...
- И не собираемся, тебе это просто показалось. Костя, дай нашему другу воды. Вот видишь, брат Василий, насколько чистосердечное признание очищает душу. Зови Евдокию, пусть зарывает могилку, Вася пока подождет. Как секта у вас называется, я что-то не запомнил?
- Звездисты мы.
- В Бога-то верите?
- Бог в нас, себе и верим.
- Это понятно, какой веры придерживаетесь?
- Православной.
- А зачем людишек воруете, почему убиваете?
- Чтобы жить. Жить-то охота. Жить всем хочется.
- Короче, Склифосовский, каков контингент вашего общежития?
- Чаво?
- Сколько человек в вашем ските, гандон немытый?
- Дык, не считая детишек, человеков семьдесят будет, если с бабами считать. Дайте попить! Попить дайте!..
- Костя, выдай непрофсоюзному работнику тайги сто граммов спирта и двести воды. Ты, Васька, сколько душ загубил?
- Много. Уж и не припомню сколь. Но старец говорит: "Ничего, это можно!"
- А кто такой этот старец?
- Ну, вроде как Ельцин у вас.
- Да, грустные у вас перспективы. А Федор Александрович где?
- Не знаю такого. Кто он?
- Начальник старательской артели. Вы же сами его украли. Говори правду - еще выпить дам.
- Ишачит Федул, киркой в забое балуется.
- В каком забое, о чем ты, брат Василий?
- Ну, в шахте у нас... Золотишко мы ковыряем. Жить-то надо.
- Конечно. Красиво жить не запретишь. И сколько народу у вас под землей?
- Свиней пятьдесят будет. Мрут часто, сволочи.
- А за что же вы его в забой-то?
- Так старец решил, чтоб другим неповадно было кровушку народную пить.
- Мудро. А вы старца-то своего любите или просто боитесь?
- Уважаем. Без него мы что котята слепые.
- А что, брат Василий, Федула-то старец отдаст?
- Не можно, оченно он пред старцем виновен.
- В чем же?
- Скит наш скупить хотел. Шахта ему понадобилась. Вот старец и дал ему шахту, на все двадцать четыре часа.
- Что же он, двадцать четыре часа работает?
- Не, боле шести у нас никто не работает, остальное время отдыхают, то есть помедленней работают...
- Похвальная забота о человеке.
- И сколько таких работяг трудится на вашем участке?
- А кто его знает? Мертвяков они сами хоронят, прямо в шахте, мы только новых шахтеров им спускаем. Одноглазый Фома счет ведет. Кто помер, сколько человек надо привезти. И так далее.
- И много помирает?
- В месяц свиней по пять дохнет. Тяжелая работенка, но кормим мы их хорошо.
- Чем же?
- Бабы помои выливают, что получше им, остальное скотине. Там желоб есть. Сверху выливаешь, а внизу корыто, хорошо кормим, еще добавки требуют.
- А где они спят?
- Там же, в шахте, еще никто оттуда не возвращался.
- И много золота берут?
- Дык, почитай, с полкило в сутки, а если меньше, то мы им помоев не даем. Они и стараются. Жрут только много, по десять ведер в сутки. Бабы ругаются, особливо зимой, коровы голодные остаются. Но Фома говорит, что эти копатели выгоднее, чем коровы. Старец Фому слушается. Фома раньше в Ленинграде работал. Слыхал небось про такой город?
- Слыхал, брат Василий, мне примерно понятна конструкция вашего общества. И кому же вы сбываете металл?
- ...
- Вот поэтому ты нам больше не нужен. Костя, дай-ка топорик.
- Погоди, - остановил я ретивого палача, хотя и понимал, что это всего лишь игра, - нам Васятка не рассказал о старце: кто он такой. Где живет? Как живет? С кем живет?
- А как скажу, дык не убьете?
- "Дык" посмотрим. Если все честно расскажешь, может, и не убьем.
- Старец живет в ските, в молельном дому, вместе с Фомой и архиреем Саклей.
- Педерасты, что ли?
- Что такое, я не знаю?
- Ну в попку друг друга трахают!
- Тьфу, пидоры, что ли, так бы и говорил. Нет! К ним наши бабы завсегда приходют. Седня моя Анюта должна иттить, дочка моя, значит. Они втроем одну шуруют. Старые ужо. Полижут, понюхают, а к ночи отпускают.
