- ...Вот и сотворил Господь чудо, пожалел тебя, грешницу.
- Спасибо, мать Феодосия. Сколько я тебе должна?
- Замолчи, бесстыдница, ты не мне должна, Бога благодари, мать игуменью да монастырь мой, всех, кто дал мне силы и знания.
- Прости меня. Сколько нужно в пожертвование монастырю?
- Столько, сколь сердце велит.
- Да, конечно... Прими, мать Феодосия, на нужды монастыря десять миллионов.
- Да не покинет Бог твою заблудшую душу. Живи во здравии, но не в грехе. Проводи!
Я лежал с закрытыми глазами, боясь оказаться перед лицом действительности. Судя по разговору, только что подслушанному, я в Царстве Небесном. Это хорошо. Только почему и здесь оперируют миллионами? Видимо, никуда от этого не денешься, даже на Небесах. Такого состояния тела и души я не испытывал с младенчества. От радости я потянулся - и тут же взвыл от боли в правом боку. Я притих, с сожалением понимая, что ни в каком таком раю не нахожусь и, вероятно, находиться не буду. Лучше открыть глаза и не гнать дуру. Скорее всего, я в больнице, а ухаживает за мной какая-нибудь монашка - сестра милосердия, если, конечно, я опять не брежу.
Нет, я не бредил. Просто лежал в полутемной комнате на высокой белой кровати и выздоравливал, потому что моя грудь была запеленута от ушей до хвоста. Делать было нечего, и я начал вспоминать, каким образом я мог оказаться в подобном месте. В общем и целом это мне удалось. Правда, только до того момента, когда я спросил Дмитрия о снегоочистителе. Неужели я так и не узнаю о нем ничего? Жаль.
Захотелось в туалет. Я осторожно опустил на пол ноги, помня о коварной боли. Постепенно приподнимая туловище, я наконец очутился в вертикальном положении. Но идти и даже стоять я не мог, ноги тряслись от слабости, словно восемь заячьих хвостов, вместе взятых. Я едва успел схватиться за никелированный шар на спинке кровати и беспомощно повалился назад.
- Сестра, - тоненько пропищал я, как тот немощный дистрофик из анекдота, - сестра!
Послышались торопливые мягкие шаги, и в комнату вошла монахиня в черной одежде, но почему-то с непокрытой головой. Ее лицо показалось мне знакомым.
- Константин, очнулся, слава Богу, да ты никак вставал?
Теперь, услышав ее голос, я вспомнил все. Черную ночь и черные распущенные волосы Евдокии... Но как я здесь очутился?
- Евдокия, помоги, мне нужно подняться.
- И не думай, не велено. Лежи, выздоравливай.
- Как я здесь оказался?
- Позавчера привезли, как только миновал кризис.
- Расскажи все, только сначала дай, куда можно...
- Под кроватью...
- Выйди, я сам...
- Сегодня двадцать восьмое, - немного погодя начала Евдокия. - Ночью восемнадцатого тебя без сознания привез в монастырь Дмитрий. Хотел везти сюда, но понял, что ты не дотянешь. Завернул в монастырь, там и оставил на попечение игуменьи и монашки Феодосии. Они-то и вернули тебя к жизни.
- Никогда не верил знахарям и чудотворцам, а тут...
- Да, чудотворный дар у них имеется... Кроме того, хорошо знают травы, коренья.
- Во дают, я думал, мне уже конец, и готовился ногой открывать райские врата! Вот что значит народные целители! Надо с ними раскатать бутылочку.
- Перестань, - тихо, но с угрозой проговорила Евдокия, - ты действительно одной ногой стоял в могиле. Три сломанных ребра и разрыв легкого. И если бы Дима вовремя не догадался свернуть к монастырю, то неизвестно, на каком ложе ты бы лежал сейчас.
- Интересно! Никогда не думал, что легкое можно заштопать молитвой.
- Как видишь, можно. Если к ней в придачу добавить скальпель, иглы и мать игуменью.
- Оригинально! Монашка с ножом!
- Она - дипломированный хирург с двадцатилетней практикой. Всех своих монастырских "овечек" она лечит сама. В монастыре у нее отличная операционная и инструмент.
- Ладно, проехали. Федя не нашелся?
- Федя жив, но это пока все, что я могу сказать.
- То есть ты мне не доверяешь, несмотря на то что из-за него я чуть было не оказался на том свете, спасибо твоей игуменье, тормознула вовремя.
- Конечно же доверяю, но дело не в этом. Мне кажется, он обрел душевный покой.
- Откуда, интересно, такая информация? Опять ясновидение? Вас, баб, даже старообрядческих, не поймешь. То Феде плохо, то Феде хорошо. Расскажи все, да я поеду домой, только сначала встречусь с Димой.
- Хорошо. Я получила от него письмо.
- Когда и каким образом?
- Позавчера, двадцать шестого, когда привезли тебя. Оно лежало в ящике на воротах. Отправлено отсюда же, из Эйска, местное. Я штемпель посмотрела. Бросили его двадцать пятого. Целые сутки шло.
- Дай мне его сюда. Быстро, не мни задницу.
- Перестань сквернословить, мой отец бы тебя выпорол.
- Мой тоже. Давай быстро!
Отвернувшись, она захрустела бумагой в лифчике. Она, видимо, считала, что лучшего тайника не сыскать.
- Вот, только осторожно. - Она протянула мне конверт с воззванием "Слава Вооруженным Силам СССР", изготовленный на Ряжской фабрике Гознака в 1988 году. На стандартном листе хорошей писчей бумаги жирной шариковой ручкой синего цвета было написано:
"Евдокия! Я решил полностью изменить свой образ жизни. Спасибо тем людям, что увезли меня от мирской суеты. Меня не ищите. Будет нужно - найду сам. Хочу наладить гончарное дело. Жалко, нет специалиста. Без него трудно. Учиться не у кого. Письмо сожги, никому не показывай.
Целую, твой Федор".
- Прямо как из "Двенадцати стульев", - невесело усмехнулся я. - Ты не нашла ничего странного в этом письме?
- Нет.
- Это его почерк?
- Конечно. Никаких сомнений тут быть не может.
- Федор попал в беду, и его необходимо выручать!
- Почему ты так решил?
- Евдокия, сколько лет ты прожила с Федором?
- Он старше меня на девять лет. Мне было шесть, когда он убежал из дому в ваши края, к двоюродной тетке. Значит, его я знаю два года в детстве и последние пять - сейчас.
- Ты можешь объяснить, откуда у него вдруг появилась этакая тяга к глине?
- Нет, сколько я помню, ему всегда было начихать, из какой посуды он ест и пьет.
- Да, элегантный Федя - и вдруг глина, грязь... Почему вдруг в сорок четыре года в нем проснулся ваятель?
- Не знаю.
- А мое фамилие тебе известно?
- Нет.
- Ты что, не смотрела мои документы?
- Нет, это некрасиво. Мне было достаточно твоего имени.
- А фамилие мое - Гончаров. Улавливаешь связь фамилии с письмом?
В сумрачной комнате было видно, как побелела Евдокия.
- Господи, он же просит помощи!
- Мне тоже кажется. Теперь будь добра, ответь мне на несколько вопросов, только не ври.
- Я еще никогда не врала, - глаза ее гневно и осуждающе, в упор уставились на меня, - я могу смолчать, могу ответить, что ничего не скажу, но врать никогда не врала.
- Извини! Почему Федор в шестнадцать лет убежал из дому?
- Он осквернил иконы, наклеил на них срамных женщин. Отец сильно избил его. Он ушел в тайгу. Мать с трудом нашла его, привела в дом, но отец не пустил. Тогда мама дала ему денег и отправила к сестре. Она тоже была геологом, часто залетала в наши места и Федю любила. Это был лучший выход. Отец его не простил даже перед смертью. А мать все время плакала, хотела его повидать, но отец не позволял даже этого. Так и умерла, не повидав его.
- Евдокия, что сказал Дмитрий по поводу письма?
- Ничего. Он не знает о нем.
- То есть ты хочешь сказать, что скрыла от него письмо отца?
- Да, но откуда ты узнал, что Федор его отец?
- Догадался сам, он очень похож на семнадцатилетнего отца.
- Я тоже догадалась сама. Так-то мне никто ничего не говорил.
- Когда я смогу увидеть его?
- Он навещал тебя каждый день, думаю, не пропустит и сегодня. Полежи десять минут, я тебе бульон разогрею, с курой.
- Буду весьма обязан, леди! Да не красней, хороша девочка! Иди, а то сейчас завалю.