Так что относительно книг и слез, пролитых над ними, он сказал Наде не всю правду.

Лопасти вентилятора едва шевелились, будто им не под силу было разрезать сгущающуюся духоту. Металлическим скрежетом вентилятор высказал недовольство своей судьбой и остановился. У Якуба оставалось единственное спасение – вода. Из щели в деревянных поддонах он извлек бутылку минералки, встал, подошел к письменному столу и некоторое время листал лежавшую рядом с клавиатурой книгу. На полях виднелись сделанные карандашом пометки. Одни были по-польски, другие по-немецки, а еще была строчка каких-то непонятных символов. Но, видимо, все эти пометки были важны, потому что каждая из них заканчивалась восклицательным знаком или многоточием. Он наклонился и поднял лежащую на полу фотографию в рамке. Стекло, за которым находилось черно-белые фото, раскололось ровно по диагонали. На фото старушка в пестром платке наливала половником суп в тарелку, стоявшую перед мужчиной в черной водолазке. В одной руке мужчина держал газету, а другой гладил по голове светловолосую девочку с ангельскими глазками. Все трое улыбались. Обычная сценка, а сколько радости и счастья.

Он взял фотографию и спустился по винтовой лестнице в каморку. Вспомнил, что Надя хранила там стекло, на котором рисовала. В металлическом ящике для инструментов нашел стеклорез и из найденного в каморке большого куска разбитого стекла вырезал прямоугольник, как раз под рамку. Возвращаясь на чердак, остановился на кухне у холодильника. Высокий стакан наполнил наполовину льдом, выжал целый лимон и залил водой из чайника. Вернулся наверх, поставил рамку с фотографией на стол и вышел на балкон. А там, укрытая в тенистом уголке от солнца, опершись о стену, сидела Надя в расстегнутой рубашке, с лэптопом на коленях, в наушниках. Пол вокруг был усыпан листками с заметками. Якуб поставил стакан на перевернутый вверх дном дубовый ящик для цветов. Надя оторвалась от экрана, подняла голову, сняла наушники и долго смотрела ему в глаза. Задумчиво, пронзительно, с какой-то необычной, странной серьезностью.

– Куба, я должна тебе сказать что-то очень важное.

Он нервно взъерошил пятерней волосы и подсел к ней. Она обхватила его голову, притянула к себе, потом так же внезапно оторвалась от него и прошептала:

– Я люблю тебя, очень, ты знаешь?

Потом взяла принесенный им бокал, жадно выпила до дна и, не произнеся больше ни слова, вернулась к своей работе. Он все еще стоял перед ней на коленях, ошеломленный, смотрел на ее грудь. Должно быть, она это заметила. Она прервала работу, улыбнулась, застегнула рубашку и, покачав головой, сказала:

– Не сейчас.

Он сел рядом и молча смотрел на бумаги, лежащие на полу. В основном рисунки и фотографии, на которых были запечатлены фрагменты стен, полов или потолков какого-то здания. Под ними были сделанные от руки подписи по-немецки, иногда по-английски.

– Как только я закончу с документами для Карины, перекусим. Я приготовлю томатный суп с макаронами. Можешь уже начинать радоваться, – сказала она. – Это не займет много времени. Я обещала ей сдать эту работу сегодня. Она очень ждет. Хотя на самом деле, Алекс ждет еще больше.

«Карина, Карина, опять она, – подумал Якуб, наблюдая за маленьким забавным терьером, который пробрался под сеткой и бегал, как сумасшедший по саду, гоняясь за голубями. – Не слишком ли много ее в нашей жизни в последнее время?»

Он познакомился с ней несколько недель назад при довольно экзотических обстоятельствах… Поздняя ночь, они с Надей сидят на кухне, и вдруг раздается громкий стук. Перед дверью, спрятанная за огромным букетом роз, стояла улыбающаяся стройная брюнетка. Ровесница его матери и чем-то даже на нее похожая. Он помнит, что она бросила на него испытующий взгляд и, громко смеясь, сказала:

– Я-то думала, что буду первая, а здесь, нате вам, кто-то меня уже опередил. Надеюсь, я не вытащила вас из постели? – Она сунула ему в руки большой букет и обняла Надю. – Я бы не простила себе такого, – добавила она.

Она не собиралась заходить в дом, хотела лишь поздравить Надю и сразу уйти. Надя чуть не силой затащила ее в прихожую. Якуб ничего не понимал. Он не знал ни эту женщину, ни по какому случаю букет, и понятия не имел, о чем идет речь.

Они вошли в кухню. Он положил букет на стол. Женщина протянула ему руку:

– Карина, – представилась она и, не дожидаясь ответа, добавила с улыбкой, – А вы, наверное, Якуб, не так ли? Я уверена, что видела вас где-то раньше.

Он посмотрел на нее внимательно, напряг память. Никаких ассоциаций.

– Вам повезло, – сказала она Якубу и повернулась к Наде. – Налей-ка мне водки, да похолоднее, а потом я убегу. Алекс ждет в машине. Решил не заходить, потому что до Цюриха путь неблизкий. Боялся, что из гостеприимного польского дома не удастся легко вырваться, во-первых, быстро, не обидев хозяев, а во-вторых, на трезвую голову. Поэтому остался в машине. А вот я не побоялась и имею право выйти пьяной. Я говорила ему, что до Цюриха из Польши давно уже летают самолеты, причем несколько раз в день, но он настоял на автомобиле. Наверняка, есть какая-то причина, а если она у него есть, то он делается сварливым. В такой ситуации лучше всего помогает водка. От нее я становлюсь трепетной, как лань, и всегда поддакиваю ему. А что еще мужчинам надо? Так что плесни-ка мне от души.

Надя достала из морозилки бутылку русской водки, подошла к Карине, крепко обняла ее и сказала:

– Не забыла. Спасибо тебе.

Разлила водку по двум стопкам. Одну подала Карине, с другой подошла к нему.

– Много-много тебе счастливых лет, Наденька! – сказала Карина, салютуя поднятой стопкой.

Выпила до дна, наполнила рот горстью черешни из чаши на столе, обняла их обоих и направилась к двери. Когда они выбежали за ней на крыльцо, она уже садилась в «мерседес». Надя вышла на улицу, встала посреди дороги и махала, пока машина не исчезла за поворотом. Якуб в это время в спешке сорвал несколько ромашек, и когда Надя вернулась домой, поздравил ее с днем рождения. Как он мог забыть об этом?! Именно тогда, сжимая букетик и целуя Надю, он впервые почувствовал благодарность к ворвавшейся, словно метеор, в этот дом и в его жизнь Карине.

На кухне Надя снова налила водку и начала понемногу рассказывать, кто такая Карина. Окончила архитектурный факультет в знаменитой Эколь Политекник в Палезо под Парижем, этой альма-матер двух французских нобелевских лауреатов, нескольких президентов и десятка руководителей крупнейших французских компаний, а потом – аспирантуру Женевского университета, специализируясь по реставрации памятников архитектуры. В университете, куда она ходила на занятия каждую пятницу, субботу и воскресенье, она и встретила Александра фон Липпена, богатого банкира из Цюриха, на двадцать лет старше ее. О том, что носивший аристократическую фамилию Александр руководит одним из крупнейших банков Швейцарии, она тогда понятия не имела. Для нее он был однокурсником, хоть и старше других, но все равно студентом. К тому же, тихим, отзывчивым и невероятно интеллигентным. Алекс, как она его называла, начал подсаживаться к ней в столовой, он был очарователен, говорил по-французски без немецкого акцента, всегда после обеда относил ее поднос на стойку, утром ждал с кофе, в течение некоторого времени приветствовал ее польским „dzień dobry”, а вечером провожал до метро. На вопрос, что он делает в колледже, отвечал, что его интересуют старинные строения и что он любит учиться. Но, думается, одной лишь любви к старине и ученью было бы недостаточно для того, чтобы выучить фразу на незнакомом языке и сказать: «Плагодар Богу я полюбит памьятник и поснакомица с топой». И только когда они уже стали парой, Карина обнаружила, что Александр фон Липпен настолько богат, что может купить не только столовую, но и весь университет. После двух лет жизни в Женеве, где она продержалась лишь благодаря работе – по утрам почтальоном, а по вечерам официанткой – она вернулась в Познань. Алекс регулярно навещал ее. Случалось, что он прилетал утром в десять, ловил такси, ехал к ней, говорил, как сильно по ней скучал, а потом спешил на обратный самолет в два и обязательно забывал что-нибудь из своих вещей.