Много, много событий пришлось пережить. Время такое, борьба за себя в будущем, за новую страну, бой без сожаления и жалости! Всё так, но расстрел безоружных ровесников до сих пор сидит в душе занозой. Уж больно кроваво вышло тогда и беспощадно…

В Медвежьей горе задерживаться не стали. Что там смотреть – бараки при станции, другие за проволокой, лагерные. Каменные здания громадной гостиницы и управления строительства только строились. Покатили прямо в Повенец, в контору Белбалтлага. В комнатке при кабинете Коган уже накрыл стол. Тут и коньяк, и рыбка, и копчёное мясцо со слезой, и свежие овощи из теплиц.

–– Приглашаю, Матвей Давыдович. Покушаем. С дороги, да и день впереди долгий. Силы потребуются.

–– Можно, Лазарь Иосифович. Если делу не помешает, – сразу поставил границу взаимоотношений Берман. Мол, едим-пьём, но кто есть кто, забывать не следует.

Отношения между ними давние и вполне приятельские. Правда, в последние дни немного странные, определённой привычки требуют. До недавнего времени Коган формально считался начальником ГУЛАГА и одновременно руководил Беломорстроем в Карелии. Берман был его заместителем и жил в Москве, по существу, управляя всеми делами ведомства. Несколько дней назад их должности поменяли, и Берман теперь полновластный начальник над Коганом, а тот его заместитель в ГУЛАГЕ и продолжает руководить строительством канала.

В новом качестве Берман приехал познакомиться с расстановкой кадров и ходом дел. А из произошедшего мораль простая: коли ты начальник, не отлучайся надолго от руководящего кресла. Среди друзей непременно найдётся такой, кто захочет его занять.

Выпили по первой, закусили. В Управлении непривычно для рабочего дня тихо. Конторские, девяносто процентов которых из заключённых, есть и дворяне, и доктора наук, и профессоров человека четыре, знают, что приехало начальство. Они люди опытные, стараются сидеть, не поднимая головы и без крайней нужды не показываться в коридоре. Мало ли что может случится, если столкнёшься нос к носу: что могут спросить и куда послать…

–– Могилко, Вержбицкий, Жук, Афанасьев, Успенский… Что за люди? Как показывают себя? – интересуется Берман. – Ты же понимаешь, Лазарь, времени на эксперименты с кадрами в Кремле не дадут. Стройка идёт полгода, и мы должны поставить людей, которые смогут её ударно довести до конца.

–– Матвей, Матвей Давыдович, разве ж я не понимаю? В руководстве стройкой народ надёжный. Могилко, Вержбицкий, Жук, Афанасьев из опытных инженеров. Они зарекомендовали себя на строительстве оросительных систем на юге и здесь начали очень хорошо. Других таких не сыскать. Да и Френкель держит их крепко, дремать не даёт.

–– Миллионы рублей убытка стране принесли на юге – так зарекомендовали, что лучше некуда. Ты что, их дел не читал?

–– Миллионы или не миллионы, а понадобились в Карелии, и вот они здесь, правда, с 58—й, часть 7 «вредительство». Партия поставила перед ОГПУ задачу построить канал, и что, уговаривать их прикажешь сменить тёплый юг на холодный север за ту же зарплату? Теперь работают и зарплаты не просят.

–– А Успенский?

–– Успенский из наших…

Берман отложил вилку и посмотрел Когану в глаза долгим взглядом.

–– Я хотел сказать, из наших бывших сотрудников, совершивших преступление перед государством. Исправляется.

–– У меня целая папка на него. Как он исправлялся на Соловках. Он дотянулся до портфеля на соседнем стуле, вынул бумаги. Вот: «…Каждый мой доклад гр. Успенскому заканчивался обещаниями: пристрелить на месте, застрелить как собаку, раздавить…» Или его заявление, полюбуйся: «Нормы устанавливаю я, а не для меня устанавливаются нормы…». Чуешь, на что замахивается? Вот другое, полюбуйся: «…всех терроризировал словами: «посажу и расстреляю!». И ведь сам расстреливал, есть свидетельства. Он и здесь себя так ведёт?

–– Нет, товарищ Берман. Я таких сведений не имею. Мы поручили ему северный участок строительства. Самый отдалённый и тяжёлый по причине отсутствия дорог и трудностей со снабжением. Да, работает жёстко. И по бабам ходок, знаем. Но мы контролируем, держим его в руках.

–– Может, заменить, пока не наделал дел?

–– Прикидывали. Некем. Инженеры второго ряда хорошие, но тут ведь администратор требуется, чтоб спрос был настоящий.

Он снова налил коньяку, они выпили, и Коган продолжил:

–– Иначе ведь работать не заставишь, да и порядка не будет. С кем работаем? Уголовная шпана, контрики… Слабину почувствуют – трудно остановить. А из бывших наших кадра подходящего нет. Предлагаю оставить пока Успенского. На ваше усмотрение, конечно.

–– А бабы прокурорам малявы строчат? С бабами-то как?

–– Да нет, не пишут. Бабы, они ведь на то и бабы…

–– Хорошо, пусть работает. Но глаз с него не спускать.

От Онежского озера вверх на материк ведёт широкая просека. Просека будто живая, шевелится, кипит. Полчаса едут, час, просека всё колышется мокрыми спинами застиранных гимнастёрок и пепельно-серых рубах. Изредка видны группки людей на обрывах, видно, какое-то мелкое начальство. Стоят, что-то прикидывают или бранятся – руками машут, с дороги не разобрать. Возле одной хотели остановить машину, но Берман ткнул Когана в спину: не надо, поехали дальше…

В одном месте дорогу преградил вохровец с винтовкой: будут взрывать. Взвыла сирена, грохнули взрывы. Из разных щелей и ближайшего леса в котлован побежали десятки рабочих. Снова в руки тачки и кувалды – вывозить обломки помельче и долбить те, что в тачки не помещаются.

У противоположного края котлована, под обрывом, Берман увидел странное: двое заключённых подхватили кого-то за руки и ноги и несут в сторону.

–– А там что?

–– Бывает, Матвей Давыдович. Рабочий момент. Видать, какой-то лентяй решил не выходить из котлована от взрыва и неудачно спрятался. Пересижу, мол, что зря бегать. Бывает, взрывники ошибутся. Каждый день не по одному хоронят.

Берман нахмурился, видно, хотел сказать что-то, но так и не нашёлся, смолчал. И ещё с минуту-другую сидел молча, придумывая, как сказать, чтоб поаккуратнее с рабсилой. Инструктаж там провести какой, учёбу, иначе ведь людей не напасёшься на эдакое-то строительство. Однако ничего умного не пришло ему в голову.

Над очередным котлованом увидели не группку, а одного-единственного человека. В длинном кожаном пальто, опершись на тонкую трость, человек неподвижно стоял и смотрел вниз. Берман тронул водителя за плечо: подъедем.

–– Френкель, – узнал издалека Коган. – Уже забыл, наверное, в какую сторону дверь в своём кабинете открывается. И днём и ночью на линии.

Едва поздоровавшись, Френкель указал Берману в котлован:

–– На восточной и на западной стенках две одинаковых бригады выбирают грунт. Видите?

Берман кивнул.

–– Смотрите на отвалы там и тут. Одна бригада явно отстаёт. Мало того, сейчас три часа пополудни, а люди в отстающей бригаде – выкатчики с тачками и крючники – уже еле ноги таскают. В чём дело? И ведь так они работают уже четвёртый день.

Берман и Коган смотрели на копошение заключённых внизу и молчали. Коган здесь никогда не останавливался, а Берман вообще впервые видел, как роют канал.

–– Водитель, – приказал Френкель заключённому в машине. – Позовите начальника участка.

Вскоре прибежал запыхавшийся начальник. Сапоги и брюки в пыли, но гладкое лицо выдавало отнюдь не заморённого человека. Маленькие острые глазки начальника панически бегали от одного к другому, и сам он явно не ждал ничего хорошего для себя.

–– Почему одна бригада выкатчиков уже четвёртый день отстаёт? – тихо спросил Френкель.

–– Виноват, гражданин начальник. – Там одни филоны собрались. Я приму меры. Мы поправимся.

–– Какие меры?

–– Переведу зачинщиков и лодырей в БУР. Пусть поголодают.

–– Барак усиленного режима, конечно, умное решение, – усмехнулся Френкель. – Но дела не исправит. Три дня назад я указал вам причину отставания, – всё таким же тихим голосом продолжал Френкель. – Напомню. У одной бригады мостки делают дополнительное колено, – видите, вон там; поэтому угол наклона настила меньше, и выкатчикам легче везти тачку наверх. У другой бригады дополнительного колена нет, сэкономили десять досок, и теперь подъём здесь крут, они у вас выдыхаются за три часа. Почему вы не устранили этот недостаток? Почему не выполнили распоряжение начальника работ?