– Привет, привет, привет. Привети-и-и-ки! – залепетала, подойдя, Марина. – Ну, как, как делишки? А ты все толстеешь, здоровячек.

Она ткнула Диму пальцем в живот.

– Ваня, как у тебя, дела? – и, не дождавшись ответа, – Витя, милый мой. Как рада тебя видеть!

Марина словно заполнила своей неистощимой энергией все пространство широкой пустой автостоянки, на которой мы собирались; как будто с ее приходом вокруг возникли крыша и стены, и все оказались в каком-то манеже, шумном, суетливом.

– Ой, ладно Марина, перестань галдеть, – со свойственной ему прямолинейностью, раздраженно прорычал Дима, – давай лучше спутников своих представляй.

Мы знали, что с Мариной в «турне» отправляются какие-то ее иногородние знакомые, которых она нашла в «Контакте».

– Ну, Дима, ты все такой же хам. Разве можно перебивать даму, – с деланной обидой сказала Марина. – Хорошо. Это Максим.

Она показала на пришедшего с нею высокого, с Диму, небритого парня.

      Максим был студентом экологического факультета, через год заканчивал магистратуру и собирался в дальнейшем всего себя посвятить общественной деятельности.

– Как Марина, – заметил он, – она для меня во многом пример для подражания.

После этой сакраментальной фразы мы с Димой разразились несусветным хохотом. Сразу было видно, что Максим еще плохо знал свою нижегородскую знакомую. И еще сразу стало заметно, что он симпатизирует Марине. И симпатия эта была взаимной.

Вторая спутница Марины оказалась москвичкой, тоже студенткой, но получающей второе высшее. То ли юридический факультет, то ли экономический, – в общем, просиживание штанов для получения очередной корочки. Она выглядела как подросток: джинсы с потертостями, ярко-красная футболка, какие-то нелепые кеды «а-ля семидесятые». Да и на лицо она казалась не старше семнадцати-восемнадцати. И только приглядевшись, можно было заметить тонкие перекрестки морщин возле ее глаз.

Ее столичная прописка сразу напрягла Диму, который как на красную тряпку реагировал на жителей Белокаменной и в задушевной беседе любил перемыть косточки зажравшимся москалям.

– Как Вас величать, я не расслышал, – сказал Дима, когда Марина представила свою новую подругу.

– Марго, – ответила москвичка.

– Это что, Рита что ли? – спросил Дима.

– Я предпочитаю «Марго», – сказала она.

– Ну да, Рита – это же так по-плебейски. Вот, – сказал он раздосадовано после небольшой паузы, – придется вип-гостей везти, а я всего лишь на Газели. Вам приходилось, сударыня, ездить когда-нибудь на отечественных автомобилях?

– Дима, прекрати цепляться, – заступилась за свою спутницу Марину, – тоже мне нашелся…Ревнитель русской старины.

– Дима, ну что ты? Не горячись, – умиротворенно, мышкинским тоном, как будто боясь, защищая слабого, обидеть случайно и притеснителя, сказал Витя.

– Да, ты какой-то невменяемый, брат! Ну-у правда…

– Сама ты невменяемая! – гаркнул на Марину Дима.

– Марина, не подливай масла в огонь,– сказал я ей.

– А что, что я подливаю? – заверещала она. – Я привожу людей, которые готовы заниматься делом, а этот ненормальный срывается на них! Эй, ты, – крикнула она, повернувшись к Диме, – у тебя что, проблемы какие-то? Комплексы? Чувство неполноценности?

Марина выходила из себя, что с ней происходило часто, и каждый раз грозило перерасти в форменную истерику.

– Это у меня комплексы? Молчала бы, пигалица! – взревел Дима.

– Ну, пожалуйста, родные, ну успокойтесь, – отчаянно лепетал Витя. Его, конечно, никто не слушал. Да и просто тяжело было услышать его тихий, умоляющий голос даже в тишине.

– Ты бы детей рожала, раз ты такая активистка здоровой семьи, а то только листовки раздавать и подписи выклянчивать! – продолжал Дима.

Он раскраснелся, его могучая, толщиной с голову, шея побагровела, все лицо покрылось потом.

– И эта твоя товарка из одного, видать, с тобой теста. Вот сколько тебе лет? – обратился Дима к Марго.

– Двадцать семь, – ответила та сухим тоном.

– И ты до сих пор учишься?!

– Я же говорила, что получаю второе высшее образование. Через год у меня диплом.

– То есть ты закончишь всякой ерундой страдать только через год, в двадцать восемь. А до этого у мамки на шее сидеть будешь. А, наверное, и после этого. Там года два-три работу подходящую будешь искать, выбирать, менять, метаться. Так о какой семье, о какой взрослой жизни может идти речь, когда ты до тридцати лет учишься, а до сорока определяешься с профессией и жизненным путем. Тебе же просто некогда жить…

– Ты полоумный! Психопат! Неврастеник! – начала кричать Марина. Она уже перестала хоть как-то себя контролировать.

– Марина, успокойся,– все так же нерешительно, пытаясь то ли обнять, то ли погладить за плечи, унимал ее Витя.

– Ты просто ненормальный! Не-нор-маль-ный! – неестественно чеканила она слоги.

– Это ты ненормальная! – не уступал Дима.

– Ну, что вы? Давайте успокоимся.

– Так! – резко выкрикнул я. – Оба закрыли рты.

Неожиданно наступила тишина. И Марина, и Дима, молча, с удивлением, смотрели на меня.

– Вот и хорошо, – сказал я, – подумайте маленько, что творите. Нам еще две недели жить вместе, а вы, только встретившись, уже через десять минут перегрызлись. Вы одним делом занимаетесь, а такое ощущение, словно враги заклятые встретились.

Они продолжали молчать, пристыжено глядя в землю. Я научился таким «авторитарным» образом гасить конфликты, когда проходил практику в школе. Первую неделю стажировки я старался использовать приемы гуманной педагогики, и, в общем, когда общался с детьми один на один, эти приемы были сколько-то действенными, но как только попадал в шумный класс, то становилось ясно, что здесь необходимы иные методы.

– Что у вас здесь творится?! Что за крики?!

К нам быстрым шагом приближался Олег. Он раздраженно покачивал головой и сжимал в руках свернутую в трубку газету.

– Вы что тут устроили?! – продолжал он на повышенных тонах.– Я, значит, рассказываю звезде, как у нас все по уму устроено, а тут такое светопреставление!

– Мы уже все разрешили, – сухо ответил я.

– Что вы разрешили? Может кто-нибудь объяснит мне, что вообще здесь у вас происходит?

– Олег, лучше, действительно, не начинать по новой, мы немножко повздорили, а теперь все хорошо, – сказал примиряюще Витя.

– Ничего себе, немножко! Да тут, небось, вся округа ваши вопли слышала! – не унимался Олег. У него было ужасно мало чувства такта, и он не понимал, что своими нравоучениями вновь раздувает угли еще не затухшего до конца спора.

– Да ты уймешься или нет?! Сказано же тебе: все в порядке! – не сдержался Дима.

– Я руководитель, и должен следить за порядком, а вы должны вести себя нормально!

Никто ему не ответил. После минутного молчания Олег видимо понял, что в этом случае лучше все-таки не влезать в конфликт.

– Ладно, – сказал он снисходительным тоном, – давайте собираться. Через десять минут выезжаем.

Московское тотчас – целая вечность. Вместо десяти минут мы простояли на стоянке еще полтора часа. Это было в характере Олега – долгие сборы, забытые вещи, перекладывание багажа с места на место. Мы все опять понервничали и позлились, но эта задержка на самом деле была только кстати: за время, пока все без дела торчали около машин и ждали Олега, конфликт окончательно погас, Дима с Мариной примирились на почве общей неприязни к Вождю. Так выходит, что людей лучше объединяет не любимое дело, а общий враг.

Когда мы, наконец, выехали, было уже пять вечера. Две наши машины вырвались из душегубки города и быстро понеслись по шоссе на юг. За окнами скоро показались поля; спеющая пшеница золотилась в лучах солнца, уже нежного, не жгущего. Через полуоткрытые окна приятно обдавало встречным ветром.

Марина со смешно открытым ртом спала, прислонившись головой к стеклу. Максим тоже время от времени проваливался в сон, но, закрыв на несколько мгновений глаза, снова просыпался, хлопая отяжелевшими веками. Марго зачарованно смотрела на проносящиеся за окном поля и, кажется, напряженно о чем-то думала. Может о словах Димы, а может просто о том, как красиво здесь, на юге Нижегородчины. Витя улегся вдоль заднего ряда сидений и спал как ребенок. Мы с Димой сидели впереди и молчали.