–Жандарев, тебя не учили подобающе вести себя в общественных местах? А ты, Фунтиков, снова-здорово? Опять выговор захотел?

–А чо я? Я ни чо, – заныл с фальшивым смирением Фунтиков. – Мы Сер… Ой, Эрна Витальевна, просто шутили. А Леха не удержался, заржал… Ой, то есть громко рассмеялся. Вот и все, собственно.

–Собственно! – передразнила учительница. – Словечек нахватался, а ума не прибавилось. Каким был скоморохом в восьмом классе, таким и остался. Быстро садитесь за стол, и чтобы ни звука. Поняли?

Ребята схватили подносы и пошли в дальний угол у окна, на свое излюбленное место. Стас поднял глаза и едва не выронил поднос: в дверях столовой показалась она – девочка-принцесса. Рядом шла Аня Маширенко и что-то говорила, делая округлые жесты рукой.

Сделав над собой усилие, Стас внешне спокойно сел за стол, взял вилку, но, как оказалось, аппетит полностью пропал. Он давился котлетой, вполуха слушая нескончаемые байки Фунтикова. Ребята сдержанно посмеивались, чувствуя на себе неусыпный взор Серны.

Стас лишь один раз, как бы случайно, повернулся в сторону Вероники, оказавшейся за одним столом с Диком, и больше старался не смотреть. Сердце все время напоминало о себе тягучей, но не физической, а душевной болью. Хотелось прижать к груди ладонь, чтобы унять боль, но приходилось контролировать себя и, что самое противное, участвовать в общей болтовне.

–Сечешь, Дэн? – размахивая вилкой с нанизанной на нее котлетой, возмущался Фунтиков. – Продуть с таким диким разрывом! Один – шесть! Это постараться надо, а? Они чо, в хоккей играли на футбольном поле? Лузеры, мать их!

–Тренера надо менять, – морщился Дэн, которому поражение любимой команды испортило немало крови.

–Да их всех менять надо, – заключил Фунтиков и с остервением голодного волка откусил полкотлеты.

–Стас, приходи завтра. Собираемся у меня. Родаки на юбилей шефа сваливают, вернуться не раньше часа, – подал голос Жандарев, первым разделавшись с обедом.

–Угу, – коротко согласился Стас, опустив глаза в стакан с компотом.

–Он сегодня не в себе, походу, – прокомментировал Дэн. – Какой-то рассеянный…

–С улицы Бассейной, – захихикал Жандарев.

–Жандарм, ты все стишки помнишь? – спросил Стас, которому надоело быть предметом насмешек.

–Какие стишки? – наморщил лоб Жандарев.

–К примеру, Бориса Заходера:

Стрекочет сорока, стрекочет -

Никто ее слушать не хочет:

Ведь в том, что болтает сорока,

Нет никакого прока!

Прочитав стишок, Стас легонько шлепнул вилкой по макушке Жандарева. Парни так громко рассмеялись, что Эрна Витальевна решительным шагом направилась в их сторону, но они оказались проворнее – быстренько убрали подносы с посудой и выбежали из столовой.

2

Последние дни октября удивляли почти летним теплом. Сумасшедшее солнце золотило оставшуюся листву на деревьях, сверкало веселыми бликами, согревало и томило душу, будто хотело оставить добрую память о себе на всю долгую зиму.

Дача Борзуновых была готова к приходу зимы. Стас только что закончил сгребать опавшие листья в большую кучу, которую они с отцом собирались сжечь.

Он сел на теплую скамейку, огляделся и вздохнул, довольный проделанной работой. Слушая задорный птичий пересвист, доносившийся из поредевших крон яблонь и слив, Стас старался гнать мысли о Нике.

Прошел месяц, как она появилась в их классе. Этот месяц Стас приравнял бы к году жизни – столько событий и переживаний он вместил в себя, что и за год, пожалуй, в прежние времена, не набралось бы половины.

Каждое утро он с замиранием сердца входил в фойе школы, искал взглядом Нику и, если видел ее возле зеркала, расчесывающую свои золотистые волосы, испытывал сложное чувство радости и боли.

Он радовался тому, что на свете живет эта девочка, зеленые глаза которой излучают волшебный свет. Радовался, что учится в одном с ней классе и может видеть ее в течение шести часов, пока идут занятия. Но боль… Она мешала свободно дышать, пронизывая юношу от макушки до пят. Каждое движение и слово, каждый взгляд Ники причиняли ему невыносимые страдания.

Роман Александрович, отец Стаса, поднес зажигалку к куче сухих листьев, и запах дыма приятно защекотал ноздри. Стас втянул в себя знакомый с детства воздух, пропитанный дымом костра, романтикой походов, счастьем беззаботного времени, когда не существовало этой боли, от которой нет спасения.

–Пап, можно тебя спросить? – неожиданно для самого себя сказал Стас.

–Валяй, сынок! – бодро разрешил Роман Александрович, подгребая листья к костру.

–Э-э… Я хотел сказать… А! Теперь уже не важно.

Роман Александрович внимательно посмотрел на сына, крякнул, поднимаясь с корточек, еще раз подправил что-то в полыхающем костре и подошел к скамейке.

–Поговорим?

Стас пожал плечами и слегка подвинулся, как бы предлагая отцу присесть рядом.

–У тебя неприятности в школе? – спросил Роман Александрович, закуривая и выдыхая первую струю дыма подальше от Стаса.

–Да как тебе сказать, – неопределенно ответил сын, – можно и так сформулировать.

–Сформулировать, значит, – усмехнулся отец. – А если я уже догадался? Можно озвучить?

–Валяй, – в тон ему ответил Стас.

–Ты влюбился, и теперь не знаешь, что с этим делать. Угадал?

–Почти, – покраснел Стас и опустил голову.

Роман Александрович помолчал, искоса посмотрел на суровый профиль сына, тяжело вздохнул.

–Сочувствую. Со мной было то же самое. В восьмом классе. Она не замечала моих терзаний. Но даже если заметила, легче бы мне не стало. Этим надо переболеть.

–Спасибо. Успокоил, – с легким сарказмом изрек Стас, не глядя на отца.

–У тебя все сложнее? – допытывался отец, стараясь не нарушать доверительную атмосферу.

–Нет повести печальнее на свете, – хрипло произнес Стас с кривой улыбкой. – Ладно, па. Закроем эту душещипательную тему. И так все ясно.

–Погоди, Стасик. Ничего не ясно. Ты хочешь, чтобы я снова терзал себя, как тогда, в восьмом классе? Но уже мыслями о тебе? Сжалься над моими сединами.

–Ну, во-первых, седин у тебя пока не наблюдается… А базарить на эту тему как-то… не по-мужски, что ли.

–Понимаю, – не сразу продолжил разговор отец. – Прости, что лезу

в душу… Но ведь я у тебя один отец. И ты у меня один сын. Другого не дано. К кому тебе идти с вопросами? К другу? Что он может посоветовать, твой ровесник? И учти, бывают случаи, когда в одну влюбляются оба друга.

–Вот об этом я не подумал, – протянул Стас, засовывая руки в карманы куртки.

–Именно это произошло со мной.

–Да? В восьмом классе?

–Нет, на первом курсе института. А яблоком раздора стала твоя мама.

Стас удивленно свистнул, с интересом взглянул на отца.

–Да, твоя мама. В то время совсем еще девчонка. Такая, знаешь…

–Ну, маму я прекрасно знаю, можешь не расписывать.

–Да ни фига ты не знаешь, – отмахнулся Роман Александрович, сразу помолодев лет на двадцать. – Когда я ее впервые увидел, земля из-под ног ушла. Я просто поплыл. Как потом оказалось, не я один. Мишка, мой школьный друг, с которым вместе поступали, тоже втюрился. И именно он первым признался…

–Ей?

–В том и дело, что не ей, а мне. А я уже просто сгорал от своего чувства. На медленном огне поджаривался, как теленок на вертеле.

–И кто-то камень положил в его протянутую руку.

–А? Ну да. Примерно так и произошло. Он мне душу выкладывает, как на блюдечке. А я просто онемел. Ни бэ ни мэ не могу выдавить. Сижу как истукан.

–И что?

–А ничего. Было два друга и не стало. Через год, на практике под Ярославлем, наша девушка сама поставила точку в негласном поединке.

–Выбрав тебя?

–Да. Знаешь, что самое тяжелое в любви? Ревность. Одни говорят, что трудно сделать первое признание, другие твердят о невыносимости безответной любви. А по мне так нет ничего страшнее и разрушительнее ревности. Не дай бог, сын, впутаться в ее паутину. Завязнешь – пиши пропало.