Врачи не смогут, даже если захотят, хоть как-то повлиять на Килгрейва, не смогут выгнать его, пока он сам того не захочет, не говоря уже о её соседях-пациентах.

— Ты не поняла? Потому что я нужен тебе.

Джессика, не выдержав, рыкнула и снова спряталась под одеялом, но на этот раз ещё и заткнула себе уши подушкой, игнорируя при этом все болезненные позывы в области шеи.

Но его низкий голос с британским акцентом всё равно звучал так громко и отчётливо, словно сумел снова просочиться ей прямо в голову.

— Только твоя ненависть ко мне, к сущему злу заставляет тебя раз за разом раскрывать глаза и возвращаться на эту грешную землю. Ничего хорошего тебя здесь не привлекает. И ты просыпаешься лишь затем, чтобы убедиться, что я не распоясался. Что всё в порядке, что ты всё ещё кому-то нужна, милая.

========== 6 ==========

И снова белый туман.

Но теперь он лишь на фоне, обволакивает их семейный автомобиль, что мчится навстречу своей смерти, пока его водитель и пассажиры ссорятся в последний раз.

Это больше не простой кошмар, но точное воспоминание, что бередит её воспалённое сознание из раза в раз.

Она чётко видит их лица, кажется, даже лучше, чем в день катастрофы. Она легко различает их голоса в последнем, общем крике. А потом видит белый, ослепительно белый свет, но не от окутывающего всё тумана. Нет. От ламп в операционной, где провела страшнейшие в своей жизни дни, где преобразилась раз и навсегда.

А потом наступает темнота, из которой она всеми душевными силами стремится вырваться.

— Напомни, почему ты ещё здесь?

Они сидели в небольшом кафетерии при больнице, в который Килгрейв проводил её, как только девушка коснулась ногами кафельного пола в палате. Вернее, куда он вынудил её спуститься, как только боль в левой ноге от первого активного пользования ею чуть поутихла. Для «надёжности» мужчина ещё и грозно глянул на проходивших мимо палаты старушек.

У Джессики совершенно не было аппетита. Не хотелось ни есть общепитовскую еду, пускай и самую дорогую из всего меню, ни находиться в этом маленьком душном помещении, нарочно покрашенным в розовые и жёлтые тона, видимо, для «поднятия пациентам настроения» во время трапезы. Тем более в компании Килгрейва, который умудрялся радоваться улучшением в её состоянии больше, чем сама девушка.

— Слежу за тем, чтобы ты получила необходимые калории и не померла с голоду, милая, — он откашлялся, когда лицо мисс Джонс искривилось в недовольную гримасу от его фамильярного общения. — Кто-то же должен был это сделать, раз уж все твои преданные друзья-защитники испарились.

— На убой меня откармливаешь? — уточнила Джессика, за полчаса их сидения в кафе так и не притронувшись к еде. Что-то внутри организма, ниже лёгких, неприятно саднило, а кожа под эластичным бинтом, перекрывающим больное место, уже порядком чесалась.

— Чем-чем, но каннибализмом я не увлекаюсь, — поджав губы, ответил Килгрейв, двигая тарелку с овощным пюре ближе к собеседнице.

— Да ты шутишь.

Закатив глаза от остроумного ответа, он подвинул тарелку так близко к девушке, что та упёрлась ей в грудь.

— Ешь.

— А не то что? Если попытаешься сейчас кому-то угрожать, то, клянусь, я тебе эту тарелку в задницу затолкаю.

— И это я тут кому-то угрожаю?!

Их перебранка продлилась ещё полчаса, пока еда не остыла и не начала застывать, потому Джессике удалось избежать насильственного кормления. Возмущению необычайно озабоченного её состоянием Килгрейва не было предела.

В конце концов, он состроил униженного и оскорблённого и, ничего не сказав на прощание, покинул здание больницы.

Девушка, немного подождав, сделала попытку тоже покинуть больницу, но врач выловил её прямо у дверей и с помощью медбратьев вернул в палату, где настоятельно рекомендовал провести там остаток дня.

Джессика проводила его и помощников взглядом, но, вопреки усталости после слишком бурной деятельности, не легла сразу спать. Она ещё немного походила по палате и поболтала со своей ближайшей соседкой, женщиной средних лет, но с лёгкой проседью в волосах, которую та неумело пытались за слоем тёмной краски. Джонс умудрилась даже поспорить с ней на тему современной медицины.

Затем девушка полюбовалась солнцем, что вроде бы специально выглядывало из-за туч, только бы взглянуть на Джессику Джонс, идущую на поправку.

Улыбнувшись собственной дурацкой, самонадеянной мысли, она подошла к мусорному ведру. Надежд было мало, но всё же. Светлые мысли об отличной погоде за окном навеяли воспоминания о счастливых минутах с Оскаром.

Удивительно, но смятая открытка обнаружилась затолканной под тумбочку у постели. Решив несильно задумываться о качестве клининговых работ в месте, которое априори всегда должно быть чистым, Джессика развернула комок, а потом попыталась придать ему более или менее ровный вид.

Рисунок весь смазался, цветы на обложке определить было почти невозможно, зато размашистый, крупный текст внутри всё ещё легко читался.

«Выздоравливай, моя героиня. Иначе придётся опустошить бутылки с Видо».

Снова улыбнувшись и перечитав эти милые сердцу строки, девушка аккуратно сложила то, что с трудом уже было можно назвать открыткой, в четыре раза и спрятала под подушкой, которую плотно прижала к матрасу головой и провалилась в тревожный сон.

Проснулась уже в обед, когда в больнице, казалось стало шумнее обычного.

Килгрейва не было. Зато в воздухе витал настойчивый аромат его духов — свидетельство его недавнего присутствия, и большая вязаная корзинка стояла на тумбочке.

Удивлённо воззрившись на странное изваяние, Джессика встала с постели, взяла корзинку и вместе с ней уселась на облюбованный британцем и уже порядочно им измятый диванчик.

В корзинке был мясной рулет в пластиковой коробке, салат с креветками, салфетки с гербом ресторана, откуда, очевидно, и была добыта еда, бумажный пакет из Сандей с парочкой бутербродов внутри, два термоса: один с надписью большими буквами: «СУП, ГОРЯЧО» и второй с маленькой пометкой на крышке: «не суп», а также мятная жвачка, явно для того, чтобы скрыть последствия «не супа».

Смущённая и в тоже время довольная тем, что получила, Джессика нашла на дне корзинки маленькую открытку. Деревянную с авторским рисунком большой пилюли и стандартным пожеланием выздоровления. Дорогая.

Девушка хотела было смять её, также как это сделал Килгрейв с открыткой Оскара, но прежде решила прочитать содержимое.

Внутри на правой стороне хорошо знакомым почерком с маленькими буквами, вычурными линиями и сильным наклоном вправо было написано:

«Не каля-маля, но тоже с душой. Тебе придётся съесть хоть что-то, потому что в мусорное ведро всё не влезет, а бабка-спорщица по соседству лежит с отравлением. Потом скажешь, что я снова тебя принуждаю, но по-другому с тобой просто нельзя, Джессика Джонс».

Мысленно оценив его тонкий подход к делу, Джессика фыркнула, смяла открытку, наконец применив силу спустя столько времени, бросила и, в отличие от своего постоянного посетителя, попала точно в мусорку.

Умяв только бутерброды, она принялась за термос с «не супом». Внутри, как можно было догадаться, налито было дорогущее вино. Другого Килгрейв подарить и не мог. Вино с чрезвычайно интенсивным сладким привкусом мёда и абрикоса Джессика потягивала час к ряду, пока не явился врач и не лишил её лучшего из всех слабительных.

В придачу он конфисковал весь остаток от завтрака-обеда-ужина, пригрозив, что будет приходить и кормить её с ложечки правильной пищей. Джессика его не слушала. Впервые за долгое время она совсем перестала ощущать боль или напряжение и пребывала в лёгком и приятном забытье между сном и реальностью.