нашего Т-26. Видно, что внезапность удара во фланг удалась Мазаеву блестяще. Мчимся дальше, дальше! Вот стоит наш горящий танк, а за ним горит немецкий с пушкой, направленной в сторону села. Значит, здесь, на этом месте, немцы заметили фланговую атаку и повернули вспять. Вон очи впереди отстреливаются, стараясь оторваться от наших Т-26.

Всё больше наших подбитых танков. В тыл бредут эки-П11ЖИ, потерявшие машины, мелькают перевязки. Кое-кого несут на руках, некоторых поддерживают под руки. Но ни ни одном лице не видно уныния. "Мы победили!" - светится на лицах танкистов, проходящих мимо нас.

Подъезжаю к группе разбитых немецких танков. За каждым из них стоят по два наших Т-26 и, развернув башни, бьют по отходящим немцам.

- Почему стоите? - спрашиваю выглянувшего из башни командира.

- Комбат поставил в засаду на случай контратаки. Ставлю свой танк рядом с его, прикрываюсь разбитой немецкой машиной. Немцы отходят на северо-запад, на Буды. Огонь лёгких Т-26 уже не причиняет им вреда, тогда как немецкие семидесятиыпятимиллиметровки всё ещё вносят опустошение к наши ряды.

Ни Ираном фланге, ч нейтральной полосе, движется К нам Т-26, цедя на буксире другой, подбитый. Пушка подбитого смотрит вниз, его корма чуть дымится. Верно, в нём никого нет.

- Кажется, это ротный буксирует, - говорит мне сосед, всматриваясь в буксир. - Вот молодец! - восхищается он. - Прямо из-под носа у немцев увёл!

- Не говори гоп, пока не перескочишь, - тревожно отмечает Никитин, глядя туда же.

Всматриваюсь и я. К медленно ползущему буксиру быстро приближается немецкий танк. Он идёт ему строго в затылок, а за ним вдалеке остановилось несколько немецких машин. Их экипажи, должно быть, следят за крадущимся хищником. Я понимаю его манёвр: прикрываясь подбитым, буксируемым танком, он стремится подойти поближе, чтобы затем, развернувшись в сторону, с хода расстрелять буксирующий танк.

С замирающим сердцем слежу за тем, как он подкрадывается к буксиру. "Как тут помочь?" - спрашиваю себя.

С отчаяния приказываю Гадючке: "Вперёд", надеясь хоть отомстить немцу, но тут же кричу:

- Отставить!

Из башни буксира один за другим вываливаются двое. Перепрыгнув с кормы на буксируемый танк, они исчезают в открытом отверстии люка механика-водителя. Пушка подбитого танка дрогнула, поднялась навстречу преследователю и дважды выбросила язык пламени. Немецкий танк споткнулся и замер, пустив струйку дыма.

- Вот теперь - гоп! - восторженно кричит Никитин. Сгораю нетерпением узнать, кто ж этот герой, спешу к нему навстречу. Из башенного люка подбитого танка показывается голова.

- Фролов! Он! - узнаю я и радостно машу ему руками, а он, сигнализируя мне, просит остановить буксирующую машину.

"Вероятно, в танке раненый экипаж", - думаю я и, забежав в нос буксиру, даю механику сигнал "Стоп".

Я в восторге. Хочется расцеловать Фролова. Как просто, как естественно вышел он из, казалось бы, безвыходного положения! Смог ли бы я найти такой выход? Ведь, даже стоя в стороне, я не придумал ничего лучшего, как броситься в контратаку под семидесятипятимиллиметровую пушку немца. Нет, видно, я ещё не дорос до Фролова.

Вспоминаю первую встречу с Фроловым. Он произвёл на меня тогда неважное впечатление. Я искал в нём. Герое Советского Союза, каких-то особенных, бросающихся в глаза качеств, но не находил ничего хоть сколько-либо выдающегося ни в нём самом, ни, тем более, в том, что он говорил. "Колхозный тракторист!" - разочарованно думал я тогда, слушая, как он пробирал одного из своих командиров за плохо смазанную ходовую часть и непрочищенные воздушные фильтры. Особенно мне не понравилась его манера пересыпать свою речь поговорками, подчас весьма сомнительного качества, и задавать загадки, тоже довольно Грубоватые.

Теперь он стоит среди дымящегося поля боя такой же неказистый на вид, но я смотрю уже на него другими глазами. Ведь на виду у меня, идя в голове боевого порядка батальона со своими лёгкими танками, он опрокинул и разбил противника, в пять раз более сильного, чем он, по численности машин, к тому же превосходившего его мощностью огня и толщиной брони. Наконец, эта находчивость.

Вместе с Никитиным помогаю Фролову и его башнёру вытащить из подбитого танка раненых членов экипажа. В танкисте с запрокинутой головой и обескровленным лицом, на котором ещё не зажили старые ожоги, узнаю командира танка старшину Николая Петренко, героя первого боя дивизии под Красне. Он без сознания. На мгновение приходит в себя, спрашивает: "Где немцы?" - и снова впадает в забытье.

- Механик, механик, почему назад?.. - кричал он в бреду, когда я укладывал его на корму буксира.

Склонившись над умирающим, Фролов сказал ему, что немцы разбиты, бежали, и Петренко опять на минуту пришёл в себя, узнал Фролова и попросил его написать письмо.

- Напишите, что я честно, как положено... - прошептал он и вытянулся, как бы устраиваясь поудобнее.

- Умер, - сказал Фролов и опустил руку Петренко.

Все сняли шлемы.

Когда мы возвращались с поля боя, я спросил Фролова:

Как нам пришло в голову стрелять из подбитого танка?

- Это наука войны, - улыбнулся он. - Нечто подобное было со мной в Финляндии. Там за буксируемым мною танком увязались с гранатами двое лыжников. Моему башнёру пришлось пересесть в наш прицеп, чтобы прекратить эту игру и кошки-мышки. Как видите, я только повторил...

"Да! Вот этого-то мне не хватает", - подумал я.

Хотя мы и победили, но в штаб поступают сведения всё неприятнее и неприятнее. В батальоне Мазаева осталась лишь треть машин, треть боекомплекта и столько Же горючего в заправке. Пока мы отбивали атаки немцев в Бялогрудке и Трытыны, немцы вдоль шоссе на Дубно два раза атаковали Вербу. Они были отбиты, отошли, но сейчас опять готовятся к новой атаке.

После боя, едва наши танки отошли в лес и Попель с Васильевым расположились пить чай, пользуясь носом KB, как столом, к нам подъехал взволнованный Болховитинов с Фроловым.

- Что случилось? - спросил Попель, стирая песок с алюминиевой кружки.

Болховитинов доложил, что в отведённом ему районе обороны Пиратын Морги Птыцке выставленного утром боспого охранения не оказалось, и Фролов, поехавший туда вилять рубеж, едва не попал немцам в руки.

- Там немцы спешно сосредоточиваются к атаке, - сказал Болховитинов.

Его слова подтвердила мина, пролетевшая над нами и разорвавшаяся поблизости.

За опушкой, в нескольких километрах, немцы готовятся к атаке, в лесу рвутся мины, и всё же Попель со вкусом пьёт чай, и его глаза, из уголков которых лучатся морщины, как всегда, смотрят вопросительно: "Та що це вы кажете?" Васильев тоже с наслаждением пьёт чай. Я не понимаю: как можно спокойно пить чай на танке, когда вот-вот рядом взорвётся мина. У меня пересохло во рту, шершавый язык трётся о нёбо. Невольно шагаю к танку, под защиту его брони.

- Эге! Господа немцы имеют желание разъединить нашу оборону, - делает заключение Попель. - Ну, что ж, полковник, - обращается он к Васильеву, надо, чтобы эта надежда лопнула у них, как мыльный пузырь. Вот, черти, как жарят! И мин не жалеют!..

- Значит, готовятся к атаке, - резюмирует Васильев и вдруг поворачивается к Болховитинову. - Я знаю, подполковник, что вы не трус, но всё же станьте ближе, за машину, прикройтесь ею от мины. К чему терять командира полка перед самым боем?

"Так вот почему он спокоен", - подумал я. То, что я сделал невольно, стыдясь своей робости, он делает сознательно, расчётливо.

- Хорошо бы, товарищ полковник, внезапно, сейчас ударить по немцам, горячится Фролов.

- Да, это хорошо будет, ой, как хорошо! - соглашается с ним Попель. Они готовятся к атаке... Заняты приготовлением, не знают, где наши танки, вот и ахнем их - сразу, всеми силами - сюда ближе, а потом на Вербу. Что скажет командир полка? - спросил Попель Болховитинова, рассматривая карту под целлулоидом планшета.