- Будешь стрелять, когда они начнут отступать, а сейчас замри, приказал я сержанту, ложась возле него.
И я кратко изложил Кривуле свой план. Он должен был с одним взводом остаться здесь и принять командование батареей. Сержант, услыхав это, с радостью заявил:
- Согласен, командуй, а я пойду к своему орудию. Кривуле мой план тоже понравился.
- Хорошо! Спешите, не то опоздаете! Пушки - моя стихия, уж я им устрою свалку, - сказал он, мотнув чубом в сторону мотоциклистов.
Моя "малютка", во глазе двух взводов танкеток, скребя днищем по кочкам лощины, резво несётся к роще, по опушке которой только что подымались чёрные фонтаны.
Ответа на свою радиограмму я ещё не получил, и это волнует меня. "Возможно, я делаю не то, что надо", - думаю я. Мне никто не приказывал ввязываться в бой. Моя обязанность наблюдать и доносить штабу о том, что вижу, а не помогать соседям. Но я не могу равнодушно смотреть, как на моих глазах враг обходит нас. Я вспоминаю сообщения наших газет о том, как действовали немецкие мотоциклисты во Франции в 1940 году, и решаю, что сейчас самое важное не позволить противнику прорваться в тыл наших войск.
Нам удалось опередить немцев и занять западную опушку рощи. Но не успел ещё левофланговый взвод старшего сержанта Зубова заглушить моторы, как на гребень, прикрывавший хутор в четырёхстах метрах от нас, выскочила группа немецких мотоциклистов. Мотоциклисты продолжали двигаться, и это успокоило меня: решил, что они не заметили в роще наших танкеток. Вдруг один из мотоциклистов замахал флажком, показывая в мою сторону. Не целясь, я нажал гашетку пулемета и, сгоряча, выпустил весь диск.
Когда с мотоциклом было кончено, я подал ракеткой сигнал "В атаку!", и машина вынесла меня на опушку.
Чтобы увидеть, принят ли мой сигнал, я высунулся из башни. Эта неосторожность чуть не стоила мне жизни: только случайный поворот танкетки спас меня от огневой пулемётной трассы. Она пронеслась перед моими глазами.
Мой сигнал принят. На правом фланге взвод Зубова уже давит мотоциклы и теснит их ко мне. С хода врезаюсь в группу мотоциклистов и поливаю её пулемётными очередями. Вёрткие трёхколёсные машины рассыпаются во все стороны. Моя танкетка не может делать резких поворотов. Меня это злит, я ругаюсь и преследую противника по прямой на гребень; повторяю сигнал. Танкетки спешат ко мне, расстреливая на ходу не успевших скрыться за гребень мотоциклистов.
Оба взвода вслед за бегущим противником перемахнули гребень, и я увидел над зелёными волнами пшеницы цепь больших тёмных машин. Они тянули за собой пушки.
Едва успев дать красную ракету, я открываю почти в упор огонь по широкому стеклу встречной машины. Вздрогнув и перекосившись, она застыла на месте. Я - за бронёй танка, мне кажется, что эти воющие немцы, которые вываливаются из кузовов машин,, беззащитны против меня, и какая-то тяжесть ложится на руку. Я стараюсь преодолеть её, но ствол пулемёта всё-таки подымается вверх. Я чувствую, что не могу стрелять в упор по этим бегущим в панике людям.
Сизые пилотки убегающих немецких пехотинцев мелькают в пшенице. Дымят и пылают разбросанные по полю остовы невиданных мною доселе гусеничных машин, от которых немцы не успели отцепить орудия. Мы носимся между горящими тягачами, забыв уже о мотоциклистах, скрывшихся в направлении хутора. Но вот справа от меня вспыхнула шедшая рядом танкетка. Немцы уже опомнились и бросают в нас гранаты. Тяжесть сразу спала с руки. Солдаты в сизых пилотках опять бегут от меня, но теперь ствол моего пулемёта уже не поднимается вверх.
Вдруг над головой что-то резко и незнакомо просвистело, и я увидел показавшиеся со стороны хутора башни вражеских танков.
Всё новые и новые танки выходили из-за гребня. Теперь ясно вырисовывался их боевой порядок - "углом вперёд". Вершина этого угла стягивалась к подсолнечнику, грозя отрезать нас от батареи Кривули.
До немецких танков было не больше полутора километров.
Не успел я подумать: "Полез не в своё дело", как услышал в наушниках хриплый голос штабной рации, передававшей мне приказ командира дивизии: "Задержать и уничтожить мотоциклистов. Прикрывайте".
Я понял, что моя разведка кончилась и мне надо прикрывать фланг и подходящий где-то сзади стрелковый батальон. Но чем прикрывать! Одна надежда на артиллерию Кривули. Надо скорее перемахнуть вправо за скат, на котором она стоит, иначе мои танкетки с одними дегтярёвскими пулемётами будут перебиты, как куры.
Выбросив сигнал "Делай, как я!", разворачиваю машину "влево 90" и, непрерывно маневрируя, спешу выйти из-под обстрела.
Машины выполняют мой приказ. Механики выжимают из своих "малюток" весь их запас скорости. Теперь уже ясно, что мы являемся целью немецких танков. Стреляя с хода, они забирают левее и идут нам наперерез. С обогнавшей меня танкетки покатилась сорванная снарядом башня, и машина, вздрогнув, остановилась.
Мне кажется, что я не дышу. Только бы перевалить" через спасительный гребень. Вот уже мелькнул угол поля подсолнечника, на противоположном конце которого, ближе к немцам, стоят орудия Кривули. С нетерпением я смотрю в ту сторону, но не замечаю ни одного выстрела по атакующим нас танкам.
"Неужели он испугался и удрал?!" - с ужасом думаю я.
...В ушах что-то оглушительно хлопнуло. Вильнув кормой, моя танкетка судорожно оборвала бег. Из машины в лицо пахнуло пламенем. "В меня", мелькнула мысль, и я кубарем вылетаю из башни, падаю на землю и мгновение лежу оглушенный. В танкетке раздается второй взрыв, и через люк башни вырывается фонтан огня. Пытаюсь откатиться подальше от огня, но не могу шевельнуться. "Наверное, мёртв", - думаю я. И вдруг слышу спокойный голос механика-старшины Никитина:
- Потерпите, товарищ командир!
Он схватил меня поперёк и приподнял над землёй. Эта встряска окончательно привела меня в себя.
Я услышал дружный залп наших противотанковых орудий.
- Это Кривуля! - закричал я от радости, что цел и что пушки стреляют.
Мы выходим из подсолнечника. Издали кажется, что выстрелы наших орудий вспыхивают у самых бортов немецких танков. Мы видим, как над одними машинами только взвиваются дымки, а над другими уже вырастают густые столбы дыма, тянутся в небо. Чёткий боевой порядок немецких танков нарушен. Теперь немцам не до нас. Развернувшись назад и бесприцельно отстреливаясь, они отходят к хутору и скрываются где-то за ним у пограничной реки. Оставшийся с Кривулей третий взвод танкеток пошёл в контратаку и выкашивает цепи немецкой пехоты, отставшей от своих танков.
Наконец, я свободно вздохнул и начал собирать свою роту. Вспоминаю всё, что пережил за несколько минут, - -эту мгновенную смену удач и неудач. Да, на войне не так легко и гладко, как часто о ней пишут и рассказывают. Не скажу, что я обескуражен, подавлен. Наоборот, я в очень возбуждённом состоянии. Меня смущало, что я, техник, вызвался командовать ротой. В глубине души точил червь сомнения: справлюсь ли? Сейчас я чувствую себя увереннее.
На нашем участке немцы больше не повторяли атак, а ограничивались беспрестанным артиллерийским и минометным огнём, который вели из-за реки. Нашим танкеткам, укрывшимся в лощине, он вреда не принёс, но хутору и посадке подсолнечника досталось изрядно. Вскоре к нам подошёл батальон пехоты. От комбата мы узнали, что немцы. прорвав севернее города оборону пограничных застав, взяли пустой Перемышль, к которому так и не успели подойти вышедшие из лагерей полки дивизии, и что сейчас основные силы дивизии брошены туда с задачей отбить город и восстановить положение.
Батальон ещё не занял оборону, как я получил приказ отвести танкетки в район штаба.
В штабе меня ждала телеграмма округа о переадресовке моей роты. В шифровке указывался номер танковой дивизии, для укомплектования которой она предназначалась.
Здесь же, в штабе, я сдал захваченных нами пленных. Это были два сержанта-артиллериста. Оба высокие, лет по двадцати пяти - восьми, с подстриженными под ёжик щетинистыми волосами. Один - фермер из Пруссии, второй - рабочий из Силезии.
