Туучак в нижней части долины – ручей как ручей – склоны крутые, осыпные, кое-где скалки торчат. Русло почти прямое, вдоль него неширокие галечно-щебнистые косы. У основания склонов, в основном на плавных поворотах долины, встречаются невысокие надпойменные террасы, поросшие лиственницей. Условия для шлихового опробования почти идеальные. Правда, шлих минералогически «бедный» и не интересный: рутил, циркон, кварц, немного ильменитика – все как обычно, ни малейших признаков золотоносности. Зато все получается быстро: отмыл пробу, слил в пакетик, задокументировал, глянул на карту, определился с привязкой следующей точки опробования и побежал. По пути «донку гребанул», в рюкзак закинул и дальше, дальше, все практически на «автомате». И так до обеда. Ну, а обед – это святое: место должно быть такое, чтобы душа пела. Широкое, открытое, чтобы комариков сдувало, чтобы дрова не далеко – либо сухостой на террасе, либо сухой завал на косе. Ну и уж совсем хорошо, если под терраской омут, а в нем хайрюзки гуляют… Но, увы, действительность оказалась гораздо прозаичней.

Естественно, на топографической карте было видно, что верхняя часть долины выположеная и очень широкая. Когда-то, здесь прогулялся ледник и «выпахал» долину. Но то, во что превратилась долина этого, в общем-то, приличного водотока в современную эпоху, не выдерживало никакой критики. Склоны расступились, образовав цирк, с плоско-холмистым рельефом в центральной части, постепенно переходящим в террасоувалы по периферии. Четко выраженного русла не было и в помине. Водоток сначала раздробился на несколько рукавов, а потом и вовсе пропал в каких-то болотцах. И склоны долины, и ее днище густо поросли лиственницей, причем вся она крученная-перекрученная и имеет вид чахлый и какой-то убогий, чего не скажешь о кустах кедрового стланика. Он отвоевал для жизни вершины и склоны невысоких холмов, подымающихся над болотистой равниной. Мощные лапы стланика вздымаются ввысь на 3–5 метров и причудливо переплетаются между собой. Пройти здесь нет никакой возможности, даже усердно работая топором. Оставшееся жизненное пространство заняла тальниковая поросль. Все понижения в рельефе, кроме заболоченных, поросли тонкими хлыстами тальника. В общем, любое передвижение по этой экзотической местности иначе как словом «продираться» не назовешь.

На свою беду, в последней шлиховой пробе, отобранной из небольшого намыва щебнисто-галечно-глинистого материала в промоине террасы, я отмыл значок золота. И значочек то небольшой – 0,2–0,3 мм, окатанный, но он есть, и приволокло его из этой котловины. Конечно, это может быть и «ледниковое» золото, принесенное сюда черт знает откуда, а может и нет. Это нужно выяснить, а выяснить это можно только одним способом: тупо исползав всю эту болотину и промыв в лотке все, что можно промыть. Этим я и должен заняться в силу своих профессионально-геологических обязанностей. Но, увы, день заканчивается, и передо мной стоит дилемма – либо бегом домой, на стоянку, а завтра снова сюда, либо – ночевать, а завтра с утра приняться за работу и, даст Бог, за день разделаться с этой проблемой. Естественно, бегать туда-сюда по 7–8 километров по ручью, хоть и вполне проходимому, мне совершенно «не улыбается», а для ночевки с собой есть все необходимое. Да и продуктов взял с запасом. В общем, решаю ночевать. Только, вот вопрос – где ночевать? Поскольку местность одинаково унылая и выбирать просто не из чего, решаю устроить ночевку там, где и стою.

В подножье пологого холма между мощными ветками стланика белеет мхом маленькая полянка. Я снял рюкзак и карабин, аккуратно положил поверх рюкзака лоток со скребком и планшетку. Геологическим молотком с длинной ручкой разгреб мох до почвы – здесь будет костер. Из тонкой лиственницы соорудил таган, предварительно остругав ножом ее комель, а вершинку придавив выворотнем. С сухими стланиковыми веточками проблем нет, и вскоре костер занялся, хлестнув жаркими языками почти прозрачного пламени закопченный котелок. Как только разгорелся костер, вокруг стало темнее. Я занялся подготовкой спального места. Наломал стланикового лапника и положил поверх моховой подушки, сверху расстелил геологическую куртку. Пока занимался приготовлением лежбища, закипела вода в котелке, пусть покипит, меньше болотом вонять будет. Около костра, на сухом стволе давно поваленной лиственницы, раскладываю пробные мешочки с донкой – подсохнут, можно и просеять, все меньше груза завтра в рюкзаке таскать. Снял сапоги, вынул из них войлочные стельки и аккуратно поставил их у того же ствола листвяшки, но подальше от огня, за ночь высохнут. Сапоги-болотники, отвернув закатанные голенища, перевернув подошвами к верху, надел на торчащие отростки сухого выворотня. Ну, вроде, управился, теперь можно и перекусить. Веточкой отгреб из костра мелкие угли и поставил в них банку открытой говяжьей тушенки. В пробном мешочке есть отличные сухари. Их делает наш рабочий по базе – Лев Семенович. К возвращению геологов из заходов на базу Лева печет хлеб, чтобы его хватило на дни отдыха и подготовки к новому заходу. А между нашими посещениями базы, оставаясь один, он печет хлеб, «чтобы не потерять квалификацию» и сушит из него сухари. Поэтому, в первые дни наших походов наслаждаемся хлебом, а через некоторое время переходим на сухари.

В другом пробном мешочке есть несколько кусков вяленой оленины, но я ее лучше приберегу на завтра, может еще целый день придется по этой «амазонии» ползать, а запас «карман не тянет». Снимаю котелок с костра крючком из тальниковой веточки, завариваю, добавляю немного сухой душицы и ставлю настояться, прикрыв чистым байковым пробным мешочком, удивительно легкомысленной пестрой расцветки. Ужиная, любуюсь четкими очертаниями черных водоразделов на фоне заката. Солнце прячется за Верхоянскими хребтами, окрашивая в розовый цвет длинные перистые облака, которые похожи на хвост гигантского павлина, сидящего где-то за горами. Это к дождю. Вытаскиваю из рюкзака кусок полиэтиленовой пленки и растягиваю над лежбищем, привязывая к веткам стланика. Ну, что же, можно и вздремнуть. Натягиваю на себя свитер, предварительно повисевший у костра и вобравший его тепло, обматываю ноги запасными чистыми и мягкими шерстяными портянками. Поудобнее устроившись на стланиковом лапнике смотрю как тают в небе искры костра. И я вместе с искрами падаю в это розовое марево…

Просыпаюсь от шороха в гуще стланика. Еще не сообразив что к чему, понимаю, что у меня в руках карабин. Звуки приближаются ко мне, остатки сна улетучились, и я весь-внимание. Догорающий костер изредка выхватывает из серости летней ночи какие-то тени. Шорох затаился за выворотнем, сердце бухает так, что вздрагивают руки. Медленно подымаю ствол карабина… Фу ты, черт! На ствол лежащей лиственницы, аккурат около стелек от сапог, выскакивает бурундучок. Ну, напугал, зверюга. Он вытягивает мордочку по направлению к костру и замирает. В черных бусинках глаз отражаются сполохи огня. Я не шевелюсь, но, видимо, такое обилие незнакомых запахов его пугает, и, сделав несколько прыжков по стволу лиственницы, зверек пропадает в ночи. Я ругаюсь – маленький-маленький, а шуму – как от медведя. Ну вот, некстати вспомнил. Теперь не уснешь, при каждом звуке медведи будут мерещиться. Ложусь в обнимку с карабином и прислушиваюсь к звукам ночного леса.

Воздух, прогретый за день на осыпных склонах, струится вверх по долине. Он доносит шум ручья на перекатах, шелест тальниковых листьев, и еще какие-то звуки, издаваемые горами, происхождение которых не понятно, но которые можно услышать лишь ночью, у костра, в одиночестве.

Я просыпаюсь как только первый солнечный луч, выглянув из-за водораздела, позолотил вершинки веток стланика. Впереди тяжелый полевой рабочий день. А, может, он принесет удачу. Этого так хочется…