Мне только хочется, чтобы ты знал: я давно этого ждала, только боялась себе признаться. А теперь можно. Теперь всё можно, можно даже бояться. Но недолго. Потому что…

Три – секунда и умри.

Пронзительно взвизгнул аппарат, вспыхнул монитор, ладонь обожглась о горящую щёку, и тёмным потоком обрушился, ворвался в мысли полуслепой поток воспоминаний.

Но жизнь разбита на мгновенья, у каждого из них – свой смысл. И то мгновенье, которое называется «сейчас», из всех сорока лет этой помгновенной жизни вырвало всего одно – полукриком, полувзглядом, с надрывным страхом:

- Коля! Коля, очнись!

В темноте гаснут огни приборов. Перестаёт светиться монитор. Затихает жужжащий кардиостимулятор.

Потому что всё это ненужно и неважно, когда есть две пары сияющих глаз и ещё один солёный, терпкий, обжигающий поцелуй ледяными губами.

====== Мы вместе. ======

Ночь была сумбурной, торопливой, какой-то ненастоящей. Память, боль, беспокойство, мысли и чувства – всё вернулось разом, нахлынуло, накрыло… Отчаянно хотелось домой, прочь от этих страшных дней. Единственное, что удерживало в госпитале (увещевания врачей, стационарное лечение и прочая ерунда – не в счёт) – страх за Круглова. Слава Богу, он пришёл в себя, доктора делают всё необходимое, угроза для жизни миновала… И всё равно почти каждый час Рогозина навещала отдельную крошечную палату в конце коридора.

Часов в десять утра в госпитале буквально открылся филиал ФЭС – не хватало только Холодова и Амелиной, занятых очередной сверхсрочной работой. Даже в палату все втиснулись с трудом. Галя для порядка попыталась отчитать своих подчинённых за самовольный уход со службы, но под конец смеялась уже вместе с ними… Все вместе разрезали огромный осенний арбуз и хохотали, глядя как Майский проносит мимо бдительных медсестёр огромный кусок для Круглова… В итоге кровать, пол и даже стены были забрызганы алым соком в крупинках сахара… Ушли ребята во втором часу, но минут через двадцать уже начали по очереди названивать Рогозиной. Когда на дисплее в четвёртый раз высветился номер Ивана, она набрала Майского и сказала, что ложится спать и отключает телефон. Засунув мобильник под подушку, Галя вышла из пропахшей арбузом палаты и уже в который раз направилась к знакомой двери угловой палаты…

Через неделю Круглова наконец выписали, порекомендовав постельный режим ещё хотя бы на несколько дней. Пожилой хирург давал последние наставления, прощались с ним ставшие друзьями соседи по палате…

Майский с Рогозиной ждали его на крыльце госпиталя.

- Галь, я вот тут подумал… Ему ж постельный режим велели соблюдать. Он ведь не будет, я знаю. Завтра же прилетит на работу. Может, к нему сиделку вызвать? На пару дней? Как думаешь?..

- Я думаю, не надо, – чуть улыбаясь, ответила Рогозина. – Обойдётся и без сиделок. Просто сейчас мы поедем ко мне. На Ленинградку.

Майский серьёзно кивнул. А потом, помедлив, тихо спросил:

- Галя… Скажи, а что у вас там такое произошло в Крюково? Зачем ты всё-таки туда ломанулась?

Рогозина не успела ответить – в дверях показался Круглов, на ходу расстёгивающий пальто.

- И не думай даже! На этот раз я не замёрзну!

Она отвернулась, забираясь машину.

Майский вёл, Круглова посадили сзади, рядом с Тихоновым. Рогозина села на переднее сиденье и, изредка поглядывая в зеркало, всякий раз встречала там взгляд Круглова...

- Эй, Серёга, ты забыл, где я живу? – майор хлопнул Майского по плечу, указывая на дорогу. – Или мы сначала Галю завезём?

Майский усмехнулся и ответил деланно строгим голосом:

- Куда начальство велело тебя доставить, туда и еду.

Тихонов прыснул в кулак, Круглов непонимающе уставился на Рогозину, а она, не отрываясь, смотрела в окно.

- Галя?..

- Врачи сказали, тебе нужен уход. Вот и будет тебе уход, – спокойный и бесстрастный голос. Как будто и не было ничего…

Наконец фэсовская машина, сигналя, отъехала от подъезда. Тихонов ещё что-то пытался выкрикнуть сквозь заднее стекло… Фары исчезли за пеленой редкого осеннего снегопада.

Они стояли у дверей одни, в снежно-стеклянном мире, вырванном ценой друг друга у самой смерти. Было тихо и бело, лёгкое небо сгущалось светло-сиреневыми сумерками вокруг серебряных фонарей… В этой предзимней, замершей тишине они просто стояли, смотря на снег. Просто стояли. Просто жили. Просто были рядом.

*

В замке щёлкнул ключ, дверь отворилась, и оба вошли в прихожую. Квартира пустовала уже несколько дней, выстыла, от этого было холодно – почти как на улице. Коля снял пальто и накинул его на Галины плечи. Он не видел, но знал, что сейчас она улыбается.

И медленно, тихо и бережно привлёк её к себе…

*

- Чаю хочешь?

- С удовольствием! И с ватрушками, желательно!

- Вам ещё и ватрушки, майор Круглов? Не слишком ли?..

- А вы мне обещали надлежащий уход, полковник Рогозина! Я больной, и моим капризам нужно потакать!

В кухне вспыхнул ровный тёплый свет, уютно зашкворчал чайник, звякнули тарелки… Внезапно по квартире резонансом прошёлся звон осколков. И – мгновенная тишина.

- Что случилось? Галя?

Она стояла около стола, невидящим взглядом смотря на белый тетрадный листок.

- Что это?

Круглов нагнулся над столешницей и прочёл в подрагивающем свете бра:

«Ты думала, что мы одни? Ты думала, вы оба так просто уйдёте? Ты, твой отец, твой майор? Нет, полковник Рогозина, ты ошибалась. Лис всё знает. Лис знает, что сейчас, когда ты читаешь это, твой майор где-то рядом. Ну так знай и ты: тут побывали мои ребята. И невзначай разили по полу один интересный, быстро испаряющийся состав. Вы же ничего не заметили, правда? Ни вкуса. Ни цвета. Ни запаха. Достаточно вдыхать его в течение минуты – и токсины попадут в кровь. Минута уже прошла, не думаешь? Посмотри на подоконник. Видишь ампулу? Это противоядие. Одна доза. Жить вам осталось десять часов, за это время другой антидот не найти и не изготовить. Так что всё-таки придётся выбирать! Уж кому-кому, а тебе, полковник, нужно бы знать, что такое выбор. Считай это моим прощальным приветом. Лис.»

Ты или я

Мы вместе

- Ты уверен, Коля?

- А ты сомневаешься в моём выборе?

Галя улыбалась, дёргая шпингалет на оконной раме. Улыбалась, обернувшись к Круглову, стоявшему в глубине кухни. Улыбалась…

Но взгляд был тяжёлый, горький. Всё-таки не так-то легко уходить, даже вместе.

Наконец окно распахнулась, в кухню ворвался свежий, морозный поток первых снежинок. Запахло зимой, чёрным мокрым асфальтом…

- Да? – она в последний раз оглянулась на Колю, осторожно беря из его рук крохотную ампулу. И прочитала в его глазах ответ. Да.

А через мгновенье стекляшка с антидотом уже летела вниз, смешиваясь с пушистым снегом... Откуда-то издалека, словно из другого, живого мира до них донёсся тихий стеклянный звон.

- Вот и всё. Коля, пойдём спать. Я так устала…

- Пойдём, Галь. Пойдём.

*

Широкая кровать, мягкий, тёплый, небрежно наброшенный плед. Ласковый свет оранжевого торшера. Чернильные сумерки за окном.

Рогозина, облокотившись на подушку, дочитывала Конан Дойля. Любимая с детства книга, да и профессии соответствует… Круглов сидел рядом и просто смотрел на неё. Смотрел и не мог насмотреться, понимая, что уже никогда не успеет. Не сможет больше никогда вот так открыто заглянуть в эти густо-серые глаза, вдохнуть горьковатый, слабый, такой знакомый запах духов, почувствовать её дыхание совсем рядом… Это было невероятное, дикое ощущение – знать, что завтра их больше не будет. Не будет, и всё. Останется снег, останутся осень и Москва, останется ФЭС. Всё так же будут совершаться и раскрываться преступления. Всё также будут жить люди. А их осень остановится под пожелтевшие от времени страницы Конан Дойля.

Но страшно не было. Было как-то тихо на душе, почти спокойно.